– А как же! – Кузьмич уковылял под навес и вернулся с замызганной керосиновой лампой в руках. – Смотрите поаккуратней, скользко там, едрить его душу. Я два раза ступеньки боками считал, только ребра хрустели.
Ледник оказался ничем не примечательным холмиком, обложенным жухлым, подгнившим с одного края мхом. Марков, взявший на себя обязанности экскурсовода, отворил обитую старым ватником дверь. Из открывшегося черного зева дохнуло братской могилой. Стылый холод щупал лицо и пытался заползти под одежду, к запаху волглой земли и талого снега примешивался, перебивая их, аромат гнилой плоти. Свет керосиновой лампы пугливо сжался в крохотное пятно. Спуск в преисподнюю занял всего шесть скользких ступенек. Последняя ушла в пустоту, и Зотов, порядком напугавшись, ткнулся Маркову в спину.
– Но-но, не балуйте, – опасливо проворчал командир.
Под ногами мерзко зачавкало, пол был застелен неошкуренными слегами, сквозь которые проступала чернильная вязкая жижа. Отблески прыгали по низкому бревенчатому потолку. Дыхание вырывалось белым невесомым парком. Вдоль стен громоздились глыбы грязного подтекшего льда. Комнатушка площадью не превышала десятка квадратов и втроем тут было тесновато.
– Туточки они. – Марков осветил противоположную стену и приподнял бурую простыню.
На льду лежало покрытое кровавыми разводами тело.
– Антоха, – выдохнул Решетов. – Ну как же тебя угораздило? – Он повернул жутко исказившееся в прыгающем свете лицо и обронил в пустоту: – Зимой жизнь мне спас.
Зотов оттеснил Маркова, взял лампу и приступил к поверхностному осмотру. Березов, мускулистый и обнаженный, лежал на спине, свесив голову на плечо и сжав пальцы рук в тугие кулаки. Лицо с массивным набрякшим носом застыло в жуткой гримасе. По щекам тянулись размытые алые полосы. Бледно-синий мертвец в неверных отсветах керосиновой лампы казался еще более страшным. Тело от шеи до паха покрывали колотые и резаные раны. Кровь пытались стереть, и она насохла неряшливыми разводами. И снова проклятые цифры девять и шесть, вырезанные на груди. Жил человек, воевал, о чем-то мечтал, а погиб не в бою, зарезали, как барана. И от этого смерть Антона казалась какой-то унизительной, мерзкой, недостойной партизана и мужика.
– Кровищи страсть натекло, – буркнул Марков.
– Я эту суку найду и удавлю своими руками, – безжизненно и отстраненно произнес Решетов в темноте.
– Будешь и дальше отрицать, что он охотится на твоих?
– Не буду, – окрысился Решетов.
– А раньше ковряжился.
– Душу, Вить, не трепи.
– Прикажи своим, пусть поодиночке не ходят.
– Да уж как-нибудь сам разберусь, спасибо за заботу.
– Не на чем, обращайся. – Зотов аккуратно прикрыл мертвеца. – А теперь самое интересное. Показывай, Михаил Федорыч.
Марков протиснулся мимо, сдернул кусок мешковины и поспешно отвернулся. На подстилке лежали части человеческого тела: руки, ноги, куски туловища. Работа профессионального мясника.
– Твою мать, – интеллигентно удивился Решетов.
– Некомплект, – произнес Зотов, внезапно осипнув. – Голову искали?
– С превеликим усердием, – откликнулся Марков. – Ребята лес вокруг оврага прочесали, да без толку.
– Собаки сожрали? – предположил Решетов.
– Вполне может быть, – кивнул Зотов. Воняло здорово, хотелось на воздух. – Никит, помоги вытащить это хозяйство наружу.
– Зачем? – забеспокоился Марков. – Люди только успокоились, опять взбаламутить хотите?
– Ваши люди партизаны или кисейные барышни? – беззлобно спросил Зотов, берясь за края простыни. Они вдвоем с Решетовым приподняли собачью находку без особого труда. Пятьдесят кило, вряд ли больше. Светлое пятно выхода маячило и прыгало над головой.
– Давай вот сюда, – кивнул Зотов, выбравшись из затхлого морга под теплое весеннее солнышко.
Повар Кузьмич тихонечко забурчал и сделал вид, будто происходящее его не касается. Простыню расстелили за ледником на припеке. Куски тела на дневном свете выглядели особенно жутко. Фиолетово-зеленоватая, покрытая пятнами плоть, по-цыплячьему тонкие безволосые руки и ноги. Судя по первичным половым признакам, жертва мужчина. Хм, уже что-то. Рубили по суставам, сильными ударами, скорее всего, топором. Концы мослов белели среди мяса и запекшейся крови. Местами виднелись неряшливые срезы от повторных ударов, кривые и в крошках костей. Второпях расчленяли или в потемках. Но все равно мастерская работа, без опыта такое не провернешь. Мясник? Просто рукастый деревенский мужик?
– Доктор осматривал? – спросил Зотов.
– А то как же, – с готовностью отозвался Марков. – Первым делом, порядок мы знаем.
– Что сказал?
– Кузьмича клял, требовал собак пострелять.
– А по делу?
– Грит, трупу дней пять.
Зотов быстро прикинул. Получается, расчлененка образовалась параллельно с убийством Твердовского, плюс-минус день. Интересно. Особых примет нет. А это у нас что? Он обернул ладонь носовым платком и без всякой брезгливости поднял отрубленную правую руку. Рука и рука, ничего страшного, и не такое видал. На тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцами, синела размытая, полустертая наколка «ЗОЯ», обрамленная с каждой стороны тремя лучиками. Такие колют по большой дурости или по малолетству. Буквы плавали и отличались размером и наклоном.
– Зоя? – прочитал Решетов вслух.
– Не хотел бы я эту Зоечку на свидание пригласить, – хмыкнул Зотов, косясь на внушительные причиндалы между обрубков ног мертвеца. Догадка пришла сама по себе, быстрая, обжигающая, страшная.
– Михаил Федорыч, – окликнул он командира. – Пусть Воробьева мне позовут. Срочно.
– Сделаем. – Ничего не понимающий Марков окликнул ближайшего партизана и отдал приказ.
– Ты чего? – подозрительно прищурился Решетов.
– Есть предчувствие нехорошее, подожди, я сейчас. – Зотов поднялся, увидев Кольку Воробьева. Парень скакал по тропе, что-то жуя на ходу.
– Зфали, Виктор Палыч? – с набитым ртом спросил Воробьев и любопытно вытянул тонкую шею в попытке рассмотреть останки, сложенные на простыне.
– Звал, Коля, звал. – Зотов приобнял его за плечи, уводя в сторону от расчлененного трупа. – Помнишь, ты говорил, у Горшукова наколка была?
– Была, – живо подтвердил Колька и в доказательство ткнул себя в тыльную сторону правой ладони. В валик на стыке большого и указательного. – Туточки вот. Девчонкино имя, ну я вам рассказывал.
– Зоя? – Зотов весь сжался.
– А откуда вы знаете? – Колька удивленно захлопал коровьими глазами. И тут же рванулся что было сил. Сметливый, поганец.
– Погоди, погоди, еще ничего не известно. – Зотов с трудом удержал парня.
– Он там? Он? – запальчиво кричал Колька. – Пустите меня!
Зотов разжал руки, не до сантиментов сейчас. Колька подлетел к леднику и резко остановился, будто напоролся на стену. Задышал, бурно вздымая грудь, хватая воздух высохшим ртом, ошеломленный видом растерзанного, расчлененного мертвеца.
– Это не Валька, – выдохнул Воробьев, уставившись на Зотова безумным испуганным взглядом, и повторил, как заклинание: – Это не Валька, это не он…
– Успокойся, – приказал Зотов. – Мне истерики ни к чему, дело надо делать. Никто не говорит, что это он. Догадки одни.
Он, мягко нажав на плечо, заставил Кольку опуститься на корточки и указал пальцем на едва заметную синенькую наколку.
Колька сдавленно захрипел, отпрянул и, не нащупав опоры, упал назад, неловко выставив руки. Вся его и без того тщедушная фигурка еще больше съежилась, на шее и висках надулись синие жилы, слезы заблестели на краешках длинных белесых ресниц.
– Горшуков? – тихо спросил Зотов.
Ответа не требовалось. Кольку заколотило. Он отползал, пятясь и слизывая мелкие соленые капли с перекошенных губ. Потом повернулся, и его вырвало. Колька давился рыданиями и бессмысленно вытирал рот, плечи дрожали. Наконец он вскочил и бросился прочь, не разбирая дороги.
– Куды, Воробьев?! – заорал Марков.
– Не надо, Михаил Федрыч, – остановил командира отряда Зотов. – Пусть бежит, не каждый день лучшего друга кусками находишь. Тут взрослого подкосит, не то что щенка.
– Значит, Горшуков, – едва слышно обронил Решетов. – Эх Валька, Валька, боевой парень был, рассчитывал я на него.
– Заметил, все, кто имеют с тобой дело, плохо заканчивают? – на полном серьезе спросил Зотов.
– Пошел ты, – окрысился Решетов.
Зотов отстраненно рассматривал труп. Вот, значит, и пригодились милые пёсели одноногого повара. Валька Горшуков никуда не убегал, не убивал особиста и не брал синей тетради. Все это время он лежал себе тихонечко рядом с лагерем, и так бы все и закончилось, не явись на запах собаки. Классический ложный след. Зотов сосредоточился, силясь припомнить, кто вложил ему в голову мысль о виновности Горшукова. Первым отметился Воробей. Но там все понятно – переживал за пропавшего друга, это нормально. Тем более доложил Маркову… Марков… Зотов покосился на суетящегося командира отряда. Марков вообще был уверен, что Валька сбежал, прецеденты бывали. Лукин… Начштаба как раз напирал на возможную причастность Горшукова, ссылаясь на его отношения с немцами. Отношения эти в итоге оказались шиты белыми нитками. Вальку убили расчетливо, жестоко и с выдумкой. Кто-то все продумал заранее, просчитав партию на два хода вперед. Знал, что Зотов не поверит в виновность Сашки Волжина, и подстраховался, подсунув историю фашистского пособника и подозрительного типа Вальки Горшукова. Убит Твердовский, исчезли документы, пропал Горшуков. Складная версия, и Зотов купился, чего уж греха-то таить. Пошел по простому пути. А парня расчленили и спрятали. Не учли одного – пронырливость голодных собак.
– Кошмарное дело, – ахнул, не выдержав затянувшегося молчания, Марков. – Так надругаться, во времечко подвалило! Рубить-то зачем?
– Не хотели, чтобы труп опознали, – уверенно отозвался Зотов.
– Потому и головы нет, – скривился Решетов.
– Неплохо задумано, – кивнул Зотов. – Повесить на парня подозрение в убийстве Твердовского, и концы в воду. Бегайте, суетитесь, ищите. Голову, видимо, отдельно спрятали. Только исполнение подкачало – наколочку приметную пропустили и поленились дальше в лес оттащить или вовсе в болото. Халтурная работенка.