Зотов пригнулся и по лесенке спустился в землянку, внутренне готовясь к хлюпающей воде, сырости, корням над головой и червям, падающим из стен. Ну и ошибся. Землянка оказалась совсем новая и сухая. Дощатый пол и стены, двое нар с матрасами и подушками, стол. Чугунная печка, на ней закопченный чайник с изогнутым носиком и ручкой, замотанной тряпкой. Пахло свежим деревом и полынью, натыканной под потолком. Горела керосиновая лампа, погружая жилье в суматоху зыбких теней.
– Уютно, – похвалил Зотов.
– Обживаемся потихоньку. Повезло вам, товарищ Зотов, не зимой угораздило к нам в гости наведаться. С ноября по март в шалашах коротали, как вспомню – кровавая слеза наворачивается. Одна сторона ватника на костре горит до дыры, вторая к земле примерзает. Людей обморозили – страсть. Но мы не жалуемся, доля такая. – Марков указал на нары. – Присаживайтесь, в ногах правды нет. Кушать хотите?
– Ужасно, – признался Зотов, опускаясь на мягкий, набитый сеном матрас. Неумолимо тянуло провалиться в глубокий сон минут на шестьсот. Сил не осталось даже чтобы сидеть.
– Интенданта напряг, встретим как полагается.
– Кухня, интендант, у вас настоящая армия, Михаил Федорыч, – восхитился Зотов.
– А иначе никак, – отозвался польщенный командир. – Кое-кто на Большой земле думает – партизаны под кусточками прячутся, молятся пням, а мы большую работу проделали, за полгода из кучки дезертиров, окруженцев и колхозников сколотили боеспособное подразделение, стало быть.
В дверь едва слышно поскреблись.
– Давай уже, – разрешил командир.
По ступенькам колобком скатился невысокий, пухленький человек со свертком в одной руке и армейским котелком в другой. Бесцветные, ничего не выражающие глаза на лоснящемся круглом лице робко мазнули с Маркова на Зотова.
– Заходи, заходи, – приободрил командир. – Знакомьтесь, начальник хозслужбы отряда Аркадий Степанович Аверкин, это товарищ Зотов из Центра. – Марков многозначительно воздел палец.
– Добрый день, – тонким, едва слышным голосом поприветствовал колобок, бухнул сверток на стол и сунул Зотову мягкую, рыхлую, потненькую ладонь. – Такая честь, такая честь! Михаил Федорыч, я тут собрал кой-чего от себя: хлеб свежий, тушенка немецкая, картошечка жареная. Чай настоящий, грузинский, никакой морковной бурды. Сигаретки опять же, трофейные «Империум», душистые – страсть, не махорка дрянная. Угощайтесь, пожалуйста.
– Спасибочки, Аркадий Степаныч, уважил.
– Да я чего, я всегда рад, – зарделся от похвалы интендант. Все хозяйственники чем-то неуловимо похожи: движения скупые, расчетливые, глазенки бегают, выискивая чего бы притырить, утащить в недра пыльного склада и навеки занести в списки имущества. Особая порода тыловиков, всегда готовых услужить и помочь, если почуяли выгоду.
– Ну иди, иди, Аркадий Степанович, – проводил Марков интенданта, явно ждущего приглашения разделить богатую трапезу.
– Служу трудовому народу! – Аверкин расстроился и ушел нахмуренный и поскучневший.
– Оставили бы его, Михаил Федорович. Человек старался.
– Нечего уши греть, – сварливо отозвался Марков. – Вам отдыхать надо, а Аркаша жутко любознательный человек, до вечера не отстанет. Он у меня незаменимый, что хочешь достанет, бойцы накормлены и одеты, нос в табаке. Цены таким нет. Из кадровых интендантов, с первых дней на войне, был в окружении, шел к линии фронта до самой зимы, а как снег выпал, прибился к нам, талантливейший снабженец, стало быть. Более того, с партбилетом вышел! Представляете? Вы кушайте, товарищ Зотов, кушайте!
Марков выставил железную тарелку, навалил груду золотистой, поджаренной до сочного хруста картошечки, нарезал толстыми ломтями хлеб, сунул щербатую ложку.
– Кушайте на здоровье.
Зотов не заставил себя упрашивать. Глотал не жуя, по-собачьи, не чувствуя вкуса. Партизан посмотрел с затаенной грустью, покачал головой, открыл ножом банку тушенки.
– Мясца ухватите, товарищ Зотов, фрицевское мясцо, не побрезгуйте, нашего нет.
Зотов зачерпнул полную ложку тушенки и сконфузился.
– А вы, товарищ Марков?
– Я чего, я сытый по горло! – уверенно соврал Марков. – Вы на меня не смотрите, кушайте, измоталися весь.
– А разведчики мои?
– Обижаете, – надулся командир. – И разведчики ваши лопают будь здоров, Аркаша о них позаботился. Вернутся не из немецкого тылу, а как из санатория, стало быть.
За словоохотливостью партизанского командира Зотов уловил неуверенность. Выскреб остатки поджарки и спросил, сыто отдуваясь:
– Когда самолет?
Марков помрачнел и ответил, пряча глаза:
– Тут дело такое, товарищ Зотов, самолета не будет.
– Не понял.
– Авиасообщение с Большой землей прервано приказом Центра от вчерашнего дня.
– Вот так новость. – Зотов опустил ложку в тарелку. Командование торопило, подгоняло – и само перекрыло дорожку в последний момент.
– Немцы-паскудники усилили противовоздушную оборону, – рубанул ладонью Марков. – Крайний борт с Большой земли сбит двадцать четвертого апреля южнее Брянска тройкой истребителей. Вез медикаменты, боеприпасы и тол, обратно хотели детишек отправить из партизанских семей. С той поры полеты запрещены, и когда возобновятся не знаю. Основной и запасной аэродром держим в полной готовности.
Зотов задумался. Интересно, сколько придется здесь проторчать – неделю, две, месяц? За это время мхом в лесу обрастешь. С другой стороны, толку ныть? Ситуация на войне меняется каждый час, любой план прахом идет, сколько ни пытайся предугадать и исключить любую случайность. Но нет худа без добра. Зотов знал точно – заданий в немецком тылу для него больше не будет. Ну, может, не знал – чувствовал, предугадывал по обрывкам разговоров с начальством, туманным намекам и сигнальчикам интуиции. Вернешься – упекут в кабинет, задницу за столом протирать. Работа, конечно, почетная и полезная, но скука смертельная. Так что Зотов даже обрадовался отмене воздушного сообщения. Авось еще повоюем…
– Германец против нас операцию готовит, оттого и лютует, – нарушил молчание командир.
– Откуда сведения?
– Секретные они, а вам расскажу, вы все ж из самого Центра, – доверительно понизил голос Марков. – Агентура отмечает стягивание войск к нашим районам: танковый полк пятой дивизии, части двести шестнадцатой пехотной дивизии, локотские ублюдки, венгры, полевая жандармерия. Брянское подполье подтверждает подготовку карательной операции. Пока тихо, но грянет со дня на день.
– Серьезно взялись.
– А мы заслужили, – скромно потупился Марков. – Как снег сошел, знатно немчуру потрепали, два гарнизона полицейских разгромили, два моста подорвали, заготовщиков постреляли. А вы чаек пейте, товарищ Зотов, остынет чаек. А может, покрепче чего?
– Можно, – вымученно улыбнулся Зотов. Горячительное, ввиду сложившихся обстоятельств, не помешает.
– Это мы сейчас, мигом. – Марков извлек из-под нар весело булькнувшую флягу, подул в чашки и налил в каждую на три пальца желтоватой, дурнопахнущей жидкости. – Первачок, товарищ Зотов, уж не побрезгуйте, спирта нет, у нас и в санчасти один самогон, стало быть, и наружно лечимся, и вовнутрь. Но в меру!
Чокнулись. Горло обожгло, самогон провалился в желудок огненным комом, разливая по телу приятное обволакивающее тепло. Зотов заел тушенкой. Марков крякнул, занюхал корочкой хлеба и спросил:
– По второй?
– Нет, Михаил Федорыч, спасибо, мне хватит. – Зотов, толком не спавший двое суток, стремительно захмелел.
– Поспите, товарищ Зотов?
– Да. Наверное. Если можно. – Язык заплетался. Хотелось упасть и уже не вставать.
Зотов приготовился провалиться в пелену мертвецкого сна. Не тут-то было. Снаружи заорали громко и матерно, тишину резанул истошный визг.
– Всыпь яму, Иваныч! – заулюлюкали на улице. Крики сменились смехом и подначками.
– Черт-те что происходит! – Марков схватил кепку и стремительно выбежал из землянки.
Зотов стряхнул оцепенение и выскочил следом. По глазам резанул солнечный свет, заставляя зажмуриться.
– А ну прекратить, сукины дети! – завопил Марков неожиданно поставленным командирским голосом, никак не вяжущимся с заурядной внешностью. – Разошлись, я сказал!
Зотов увидел партизан, рассыпавшихся кольцом, а внутри круга – разъяренного Волжина с повисшим на его плечах лейтенантом Карпиным. Перед ними, на четвереньках, расположился человек в гимнастерке, одной рукой держась за лицо. Волжин попытался пнуть упавшего, но Карпин не дал, что-то горячо зашептав на ухо.
– Олег Иваныч! – всплеснул руками Марков. – Ну вы-то куда?
– Ничего страшного, Михаил Федорович. – Упавший закряхтел и поднялся, сплюнув кровь из разбитого рта. – Во мнениях на дисциплину не сошлись с товарищем разведчиком.
– Я те щас покажу дисциплину! – дернулся Волжин. – Разорву!
– А ну осади, разрывальщик пальцем деланный, – назидательно приказал Марков и смутился, увидев Зотова. – Драка, товарищ Зотов, явление у нас, прямо сказать, нечастое. – И обратился к пострадавшему: – Докладай, Олег Иванович.
Избитый вытянулся по стойке смирно. Человек средних лет, невысокий и щупловатый, с узким личиком и внимательным взглядом. Один из партизан подал оброненную в драке фуражку.
– Нестыковочка вышла, товарищ командир, – отчитался Олег Иванович и кивнул на поутихшего Сашку. – Следуя по лагерю, обнаружил данного бойца пьяным и сделал положенное в таком случае замечание. За что был матерно оскорблен и получил удар в лицо. Свидетелями были наши боевые товарищи. Требую наказать виновного по всей строгости.
Волжин витиевато выругался, поминая матушку Олега Ивановича.
– Наказывать, Олег Иваныч, ты быстер, право слово, торопыга этакий, – успокоил Марков. – Люди только прибыли, чуть не из боя, а ты к ним с нравоучениями.
– Это не дает права хамить старшему по званию, – вспыхнул Олег Иванович.
– А где у тебя звание, гад? – не вытерпел Сашка. – Ни знаков различия, ничего, мало я тебе рожу расквасил! Я и выпил всего ничего, воздухом подышать вышел, а он лезет!