– Ни звука, – предупредила Анна. – Я разберусь.
Зотов поудобнее перехватил автомат. Если завертится, успеть бы прыгнуть в кусты. Там пускай ловят.
Вспыхнул электрический фонарь, узкий луч запрыгал по лошадиным крупам. Мазнул по лицу. Зотов ослеп. Сволочи, теперь как новорожденный щенок. Пока неизвестно, гладить будут или сразу топить.
– Свои, не стреляйте, – предупредила Анна.
– Пароль.
– Свобода. Отзыв?
– Или смерть. – Фонарик перестал слепить.
Зотов и Анна поравнялись с чернеющими фигурами. Лунные отблески играли на стали и белых повязках на рукавах. Полицаев было четверо, Зотов рассмотрел в кустах небрежно замаскированный пулемет. Пост особо и не скрывался, в яме на обочине дотлевали багровые угли, на палках сушились портянки, в зарослях храпели и беспокоились лошади. Не боятся сволочи, как дома расположились. Интересно, куда это занесло, раз «бобики» чувствуют себя в безопасности?
– Чьих будете? – поинтересовался полицай, видимо, главный.
– Своих собственных. – В голосе Анны прозвучала скрытая угроза. – Пароля вам мало?
– Время такое, партизаны шастают. – Главный напрягся. Остальные взяли нарушителей в полукольцо.
– Назовите себя, – потребовала Анна.
– С чего бы? – изумился полицай. Подельники разразились мерзкими смешками.
– Чтобы я могла сообщить ваши звания и фамилии моему непосредственному начальнику, капитану Геберту, командиру абвергруппы 107, – отчеканила Анна.
Кто-то сдержанно выматерился, тени отпрянули.
– Проезжайте. – Хриплый голос растерял былую уверенность.
– Так мне назвать себя? – В Анне проснулось что-то другое, властное, жесткое, чужое. Зотов вдруг понял, что ничегошеньки про нее и не знает.
– Ехай.
Анна тронула лошадь. За спиной слышался злой шепоток. Зотову стали отчетливо понятны причины успехов лихой разведчицы Анны Ерохиной, неуловимой и бесстрашной, десятки раз пробиравшейся туда, где остальные погибали ни за понюшку. Твою мать, никому верить нельзя. Он посмотрел на светящиеся стрелки часов. Без пяти полночь, больше четырех часов в седле. Сколько отмахали, километров двадцать? Из них половину петляли. Полярная звезда мигала среди разорванных дымчатых облаков, лесная дорога бежала на юго-восток. Впереди засинел открытый просвет, чаща редела, ельник сменили березы. Ерохина подстегнула коня. Неужели приехали?
Просвет оказался вырубкой, края которой терялись во тьме. Над землей космами сочился влажный туман. В стороне от дороги виднелись черные крыши. Анна свернула к строениям. Типичное бандитское гнездо из фильмов. Дом людоеда из сказки, и кончится она, сука, обязательно плохо. Паршивое место. Лошади мягко ступали по росистой траве, из мрака проступили очертания дома, облепленного сараями и пристройками. Окна недобро чернели. В лесу верещала ночная птица, продирая до самых кишок.
Пес залаял исступленно, забренькала цепь. Огромная зверюга, похожая в темноте на сгусток черноты, рвалась на привязи возле крыльца.
– Конечная. – Анна плавно соскочила с седла. Зотов попытался последовать примеру. Вышло хреново. Протестующе взвыла спина, в коленях защелкало, сапог запутался в стремени. Зотов вырвался, сдавленно матерясь. Нет, такие прогулки были не для него. Дома бы лежать, на диване, с томиком Достоевского, вслушиваясь, как на кухне котлетки шкворчат. Желудок свело, два дня без еды. Интересно, накормят? Хоть отожраться на немецких харчах. От истошного лая кружилась башка.
Дом остался мрачен и нелюдим, окна темны, но Зотов не мог отделаться от ощущения постороннего взгляда. Паршиво, когда тебя рассматривают, и, скорее всего, через прицел.
– Дядя Трофим! – позвала Анна, перекрывая собачий лай. – Это я!
Стукнул засов, дверь отворилась, на пороге возникла расплывчатая фигура.
– А ну цыть, бесово семя! – Грубый мужской голос отдался эхом в ночной тишине. Пес осекся на высокой ноте, взлайнул напоследок и послушно замолк. – Ты, Анька?
– Я, дядя Трофим!
– Тьфу, напугала, в потемках шатаешься. А ежли я бы пальнул?
– Все под Богом ходим, дядя Трофим, – беспечно откликнулась Анна.
– Кто с тобой?
– Надежный человек.
– Ну заходите, дорогу знаешь, лошадок на конюшню сведу.
Крыльцо осветилось керосиновой лампой. Зотов увидел мужика неопределенного возраста, от сорока до семидесяти: высокого, сутулого, по уши заросшего черной, с обильной проседью бородой. В правой руке хозяин сжимал винтовочный обрез. Прихрамывая, Трофим спустился по ступенькам, взял под уздцы лошадей. На Зотова глянули внимательные, цепкие, злые глаза из-под густющих бровей. Словно ножом уколол. И тут же потерял к гостям интерес, переключившись на лошадей.
– Устали, миленькие. – Трофим любовно провел рукой по лоснящемуся потному крупу, пропустил пальцы сквозь шелковистую гриву. – Ничего, отдохнете сейчас.
Лошади отозвались на ласку шумным всхрапыванием, позволив легко увести себя в пахнущий навозом и сеном сарай.
Анна, подхватив керосинку, кивнула Зотову. В сенях густо висели связки полыни и зверобоя, между рамами крохотного окошечка кладбище мух – торчащие лапки и поземка оборванных крыл. Скрипнув, отворилась дверь, обитая старым засаленным одеялом, с торчащими из прорех клочьями ваты. Утопающая во мраке изба дохнула тухлятиной, скисшими портянками и стоялой водой. Будто кто-то умер внутри и довольно давно. Зотов невольно поморщился. Отсветы керосинки прыгали по отесанным бревенчатым стенам и беленой печи. В доме остро чувствовалась нехватка женской руки. На замусоренном полу грязные домотканые коврики, красивые ажурные занавески из паутины под потолком, гора немытой посуды на колченогом столе. В красном углу портрет Адольфа Гитлера вместо икон. Ну этим на оккупированных территориях вряд ли кого удивишь. Лавки и стулья с гнутыми спинками завалены кипами газет и ветхим тряпьем. Низкая кровать не заправлена. Разбудили человека, нехорошо вышло.
– Засрался Трофим, – словно извинилась Анна. – Один живет. Говорила – женись, а он ни в какую.
– Кто он? – спросил Зотов, изучая фотографии на стене. Бородатый мужик с потешной собакой, женщина в платке, с усталым взглядом, кучка детей. Трофима ни на одной фотокарточке не было.
– Лесник. Ну вроде того, – откликнулась Анна, расчистив место для лампы среди стаканов с недопитым чаем. – До войны тут и правда лесничество было, прежнего лесника наши… в смысле каминцы, повесили. Трофим и вселился, приглядывает за окрестностями.
– На Локоть работает, как и ты?
– Тут все на Локоть работают. – Анна сняла платок. – Ну, кто на тот свет не спешит. Но в первую очередь Трофим работает на себя. Хороший мужик.
В сенях забренчало, вошел хороший мужик. Зотова снова ожег быстрый изучающий взгляд.
– Каким ветром надуло? – спросил Трофим, вешая обрез на гвоздь. – Навестить старика или проездом?
– У меня тут встреча, дядя Трофим. – Анна, устало опустившись на стул, с наслаждением вытянула затекшие ноги.
– Это с кем? – подозрительно сощурился хозяин.
– Завтра, на рассвете, приедет Сам, – тихо ответила Анна.
Трофим поперхнулся.
– Ты в своем уме, Анька? Не дело задумали. Под носом у партизан! Прознают – сожгут, все мои надежды прахом пойдут.
– У меня другого выхода нет, дядя Трофим. – В тоне Ерохиной послышалась сталь.
– Гляди, Анька, под Богом ходим. В петлю залезешь и меня утянешь, старого дурака. А я ведь не нажился еще.
– На твой век не хватило, дядя Трофим?
– Может, я жениться решил? На тебе и женюсь. Я по мужской части знаешь крепкой какой?
– Знаю, коза твоя говорила.
Они засмеялись, Зотов и тот улыбнулся. Хорошая шутка.
– А этот кто? – Трофим, оборвав утробный смешок, перевел взгляд на Зотова.
– Знакомый один, – беспечно отмахнулась Анна. – Виктором звать.
Зотов подмигнул Трофиму как старому другу.
– Знакомый? Ну-ну, – буркнул хозяин. – Понял, не нашего ума дело. Как помочь да услужить, так дяденька Трофим, миленький, помоги. А как спросишь – рылом не вышел.
– Не ворчи, – пригрозила Анна.
– Да мне чего. – Трофим загремел посудой. – Жрать-то хотите?
– Не откажемся, – мило улыбнулась Анна.
– Я бы перекусил, – подтвердил Зотов, хотя его немножко мутило от окружающей чистоты. Ну это ничего, пустяки, война живо от брезгливости отучает, у нее закон один – ни за что не упускай возможность брюхо набить. Следующая может не скоро прийти.
– Думал, откажетесь. Нате вот, объедайте. – Трофим грохнул на стол покрытый нагаром чугун. Вареный картофель в мундире. Рядом поставил туесок с горстью крупной грязноватой соли. Предупредил: – На соль не налегайте, последняя.
Картошка была еще теплая, приторно-сладковатая, примороженная. Вкус напомнил о детстве. Измученная работой, рано постаревшая мать поставит картохи на всю ораву, кто успел, тот поел. С ложечки никого не кормила, не уговаривала и не сюсюкала. Сама сядет в сторонке, концом платка слезы утрет, к еде не притронется. Чем жила – непонятно, но четверых на ноги подняла.
– Баню вечером топил, еще теплая, – буркнул Трофим. – Воды много не лить, она сама себя не наносит.
– Идем, я провожу. – Анна поднялась, расстегивая душегрейку.
– Вместе? – ужаснулся Зотов. Мысли смешались. Как-то очень уж неожиданно вышло.
– Голой бабы не видел? – хохотнул проклятый Трофим.
– За невинность не беспокойся, – фыркнула Анна.
– Я и не беспокоюсь, – растерявшийся Зотов вышел за ней.
Ночь набрякла яркими звездами, туман загустел, липкими, холодными пальцами заползал в ворот и рукава. Баня, низкая, словно приплющенная, стояла за домом. Анна первой зашла в жаркую темноту, держа лампу на вытянутой руке. Пахло мылом, березовыми вениками, дымом и смолистой щепой. В углу раскорячилась кирпичная печь с железным пятиведерным котлом.
– Холодянки возьми, у порога стоит, – сказала Анна.
Зотов нашарил в потемках бок покрытого холодной испариной жестяного ведра. Рядом второе. Подхватил оба и вошел в прогретое, залитое тусклым светом нутро бани. Тактично покашлял и отвернулся, брякнув ведра у входа. Чертова девка успела р