аздеться. В полутьме вызывающе белели большие, чуть отвисшие груди с крупными, налитыми сосками, округлый животик с мягкими складками, пышные бедра. Полноватые ноги с маленькими ступнями крепко стояли на дощатом полу. Зотов утробно сглотнул.
– Сам разденешься или помочь? – бесстыдно улыбнулась Анна.
– Сам, – буркнул Зотов, с трудом оторвавшись от созерцания прелестей. Стеснительным никогда не был, а тут как отрубило. Он повернулся и через голову стянул пропотевшую рубаху. Позади загремел ушат, полилась вода. Зотов понял, что пропал окончательно, снимая галифе и исподнее. В бане, голый, с вражеским агентом. Узнают, не отбрехаешься. Хотя… скажу – вербовал. Вербовка в бане самая верная…
– Жаль, пару нет, – вздохнула Анна. – Страсть люблю париться, мамка-покойница приучила, на полок засунет, ковшик поддаст, ух, уши горят, дышать нечем, мы с сестренкой визжим, а мамка как ледяной водой хлобыстнет, аж сердце замрет, благодать! Любишь париться-то?
– А кто не любит? – Зотов повернулся, прикрывая срам левой рукой. С настоящей баней он столкнулся уже в зрелом возрасте и только тогда понял всю прелесть. Дома бани не было, бедно жили, особенно после смерти отца. Всю банду мать мыла в русской печи: натопит, настелет соломы, и полезай. Весь сажей измажешься, как чертенок, руки по локоть, морда черная, так еще успеешь сестренке намытой по спине провести. Она в рев…
– Давай намылю. – Анна подступила с мочалом, глазенки по-бесовски блестели во тьме.
Зотов вздохнул и поспешно повернулся. На плечи полилась теплая вода. Он почувствовал легкое прикосновение.
– Шрамов-то сколько.
– В детстве с велосипеда упал, – хмыкнул Зотов.
– Я так и подумала. – По спине, разгоняя мурашки, поползла намыленная мочалка. Зотов задрожал под сильной, нежной рукой. – Чего пугливый такой?
– Щекотно.
– Буду поосторожней. – К спине прижалась большая, мягкая грудь, твердые соски заскользили ниже лопаток. Зотов напрягся, ощущая затылком горячее сбивчивое дыхание.
– Боец Ерохина!
– Да, товарищ командир. – Намыленная рука скользнула с плеча на живот и ниже. Зотов закусил губу и резко развернулся. Анька в полутьме была красивая и манящая, стояла, подняв голову и подставив губы. Зотов склонился и нырнул в нежную, горячую, влажную глубину…
Из бани явились притихшие, довольные и очень уставшие. Трофим понимающе хмыкнул, неуместных вопросов не задавал. Спать положил в соседней комнате на продавленный, в подозрительных пятнах диван. Легли одетыми, затолкав в ноги драное шерстяное одеяло. На часах без пятнадцати два. Анька прижалась, положила голову на грудь. Успокаивающе пахло баней и мылом. Зотов был счастлив. Умиротворен впервые за несколько месяцев. Анька молчала. Он тоже молчал. Им не нужны были слова. В сторожке, затерянной в брянских лесах, были он и она. И война была так далеко…
Зотов инстинктивно проснулся, почувствовав, как Анна встала с кровати. Замерла, прислушиваясь. Зотов прикинулся спящим, выровнял дыхание. Скрипнули половицы, мягко хлопнула дверь, впустив в комнату прохладный, не первой свежести сквознячок. Фантазия услужливо подсунула образ Трофима, подбирающегося с огромным тесаком, зажатым в зубах. Зотов приоткрыл глаза. За грязным окном плескалась хищная темнота. Ни намека на зарождающийся рассвет. Спал от силы час-полтора. Короткий сон унял головную боль, стало полегче. Интересно, куда Анька? А какая тебе разница? Ну-у, профессиональное любопытство. Прямоугольник двери подсветился по краю. Так-так, всем нынче не спится. Зотов прислушался и уловил разговор. Черт, не разобрать ничего. А жутко хочется. Он осторожно вытек с топчана, молясь, чтобы старая развальня не принялась надсадно скрипеть. Проколешься враз. Зотов тенью переместился к неплотно прикрытой двери. В щель просматривалась печка и рукомойник с помойным ведром. Обзор – закачаешься. Но слышно получше. Приступаем к акустической разведке, мать ее так. Тихие голоса принадлежали Анне и Трофиму.
– Спит, твой-то? – поинтересовался хозяин.
– Спит, намаялся.
– Ты кого хошь намаешь.
– Дядя Трофим.
– Ладно, не дуйся. Сам-то зачем пожалует?
– Не пытай, не нашего ума это дело.
– Так-то оно так, – вздохнул Трофим. – Тайком приедет?
– Тайком. Может, оцепление выставят, не знаю, мне не докладывают.
– Ох, Анька, не сидится на жопе тебе, все приключениев ищешь.
– А чего мне? Один раз живем. – В этом была вся Анька Ерохина. – Сам как, дядька Трофим? Как улов?
– Небогатый, – буркнул Трофим. – Народишко измельчал. – Он замолк, словно прислушиваясь. Зотов затаил дыхание. – Давеча двое пришли, старый да молодой. Попросились переночевать. Ну я чего? Добрая душа – проходите, пожалуйста, места много напасено. Старичок шустрый такой, Митричем звать. Разговорился я с ним, душевный оказался дедок. Ему б на печке вшей щелкать, а он воюет. Пожрали, ироды, и спать завалились. Я обождал немного да удавочкой старого придушил. А он, сука, крепкий попался, захрипел напоследок. Молодой, рыженький такой, в конопушечках весь, как яблочко гнилое, вскинулся, спросонья винтовку нашаривает, пришлось долбануть обушком. Рубаху жалко, кровякой испортил, ох, хороша рубаха была. Такую на рынке на кусок мяса можно сменять. Остался без мяса. Всего улова: одежонка худая, два зуба золотых, полтыщи рублей да старые сапоги. Тьфу, слезы одни.
Зотов ничего толком не понял, кроме главного – сраный Трофим убил неких постояльцев ради жалкого барахла. Охренеть. А ведь сразу здесь не понравилось, чуйку не обмануть. Ну Анька, ну и сука.
– В другой раз повезет, – утешила собеседника Анна. Признания лесника ее никоим образом не смутили. Будто так и положено.
– Повезет, – насмешливо всхрапнул Трофим и мечтательно причмокнул. – Помнишь, зимой немчиков прихватил с мотоциклой? Заблудились в пургу. Вот навар так навар – часы золотые с цепочкой, вторые на руку, портсигар чистого серебра, деньги в кожаном портмоне, два автомата, кинжал с орлом. А мотоцикла? Машина – зверь! В болотине топил – плакал, истинный крест.
– Полно жалиться, дядька Трофим. Полные закрома уж, наверно, набил.
– Кхе-кхе, – многозначительно закашлялся Трофим. – Кому война, а кому мать родна. В мутной водичке завсегда лучше ловится. Кончится все, поживу человеком, хватит, намаялся.
– Про меня не забудь, как жить человеком начнешь.
Зотов нечаянно налег на дверь. Тишину прорезал едва различимый протяжненький скрип. Идиот. Разговор оборвался. Равномерно тикали ходики на стене. Чик-чик, чик-чик. Кровь в висках закипела. Послышался стук отодвинутого стула и мягкие крадущиеся шаги. Дверь резко распахнулась, Анна, возникшая на пороге, подозрительно прищурилась. Зотов спал, уютно свернувшись калачиком.
Глава 17
Остаток ночи Зотов провел в настороженном забытье. Анна вернулась, тихонечко лежала под боком, жарко дышала в ухо. Едва в грязном окне забрезжил рассвет, поднялась и ушла. Слышались шаги и тихий вкрадчивый разговор. Швыркал веник. Утренняя тишина наполнилась гулом автомобильных моторов. Началось. Зотов сел и принялся натягивать сапоги. Его немножко трясло, по спине бежал холодок. Нет ничего хуже томительной неизвестности.
– Виктор, вставай. – В дверь просунулась Анна, бледная, возбужденная, с черными кругами вокруг глаз. – Ох, ты уже. Начальство едет. – Она виновато улыбнулась, беря автомат Зотова. – Извини, так положено. И пистолет.
– Пожалуйста. – Зотов извлек из-под подушки расстегнутую кобуру с ТТ, перехватил протянувшуюся руку и рывком завалил девушку под себя.
– Пусти. – Анька не пыталась сопротивляться.
– Не успеем?
– Успокойся ты… – счастливо пискнула Анька.
Зотов отстранился.
– Неугомонный. – Ерохина вскочила, поправляя одежду. – Время нашел… Сиди тут, тебя позовут.
Зотов остался один. Оружие забрали. Да-с, положеньице… Ничего, бывало и хуже. Он оделся и надраил сапоги краем покрывала с ободранной бахромой. Какой-никакой, а урон противнику нанесен.
На улице захлопали двери машин, донеслись приглушенные голоса. Дом наполнился топотом ног.
– Ну и свинарник, – брезгливо сказал тонкий, властный голос.
– Вы хотели неприметное место, Бронислав Владиславович, – оправдывалась Анна.
– Спасибо, хоть не солдатский сортир.
– Вот сюда, пожалуйста.
Половицы душераздирающе заскрипели.
Побледневшая Анна заглянула в дверь:
– Вас ждут, Виктор Палыч, – и упорхнула.
Зотов встряхнулся, подышал, успокаиваясь, одернул куртку и вышел в соседнюю комнату. За наскоро прибранным столом сидел человек. Зотов откровенно разочаровался. Не таким представлял себе печально известного хозяина брянских лесов. В образе Дьявола не оказалось ничего демонического. На стуле, закинув ногу на ногу, расслабленно сидел тщедушный человечек лет сорока с морщинистым крысиным лицом, оттопыренными ушами и глазами навыкате. Под кожаным пальто немецкий офицерский мундир. На столе фуражка с кокардой. Внешность никак не вязалась с громкой и зловещей славой этого человека. Уроженец Витебской губернии, участник Гражданской, член ВКП(б), исключен из членов ВКП(б), осужден за участие в контрреволюционном заговоре, но раз жив, значит, особо ни в чем не замешан. По образованию химик, до войны главный технолог на Локотском спиртзаводе. Дальше из грязи в князи. С осени сорок первого немецкая подстилка. Наполовину поляк, наполовину немец, ярый патриот России без коммуняк и жидов. М-да, точно, кому еще Россию любить, как не ему? Убийца, военный преступник, поклонник виселиц и массовых пулеметных расстрелов.
– Бронислав Владиславович Каминский, обер-бургомистр Локотской республики. – Дьявол радушно привстал. – А вы, полагаю…
– Виктор Павлович Зотов, – представился Зотов. – Громкими званиями похвастаться не могу.
– Наслышан. – Каминский показал на стул напротив себя.
– Надеюсь, только хорошее? – сострил Зотов, присаживаясь.
– Разное, – уклонился Каминский. – Этим вы мне и нравитесь.