– Основания? – совершенно не удивился Зотов.
– Чутье, – заявила Ерохина. – Больно удачливый он командир.
– А Лукин?
– Тоже в списке. Уходит непонятно куда, весь такой секретный, пропадает по нескольку дней, ребята у него злые. Ни в ту, ни в другую группу не взяли меня, вроде как баба на корабле не к добру.
– Ты и обиделась?
– Да мне чего. – Анька сдула выбившуюся из-под платка черную прядь. – У меня приказ – найти группу, а я на месте топчусь. Каминский за такое по голове не погладит. Ты мою ситуацию знаешь.
– Мальчишку убьет?
– Запросто. – Анькины губы сжались в тонкую линию. – Он знаешь какой… знаешь какой? Ему человека убить, что тебе высморкаться. С виду весь такой культурный и правильный, пока не узнаешь поближе. Сам руки марать не будет, нет. Не для того столько мрази собрал. Народная милиция называется, борьба с партизанами и все такое прочее. Они людей заживо жгут, глаза выкалывают, вспарывают животы. Им что ребенок, что взрослый, разницы нет.
– А ты с ними.
– А ты на моем месте был? – вспыхнула Анна. – Был? Вот и не говори. Каминский с немцами всех под себя подмяли, строят новую жизнь. В той жизни два пути: или с ними, или на виселицу. Для тех, кто против вякает, в Локте яма припасена, ставят на краю, и Тонька Макарова с пулемета шьет, только кровавые клочья летят. Сверху землицей закидывают и живых, и мертвых. Остальных заставляют смотреть. А яма глубокая, и на дне землица шевелится. Я в эту яму не хотела и не хочу.
– Наслышан о Тоньке-пулеметчице.
– Наслышан, – насмешливо передразнила Ерохина. – А я ее как тебя видела. С виду баба как баба, ну разве пьяная через день. Морду подкрасит, так симпатичная, в форме черной. Тихонькая такая, вроде безвредная. А за пулемет сядет – звереет. Гляделки дикие, с пеленой, с губ пена летит. Десять, двадцать, полсотни расстрелять – ей разницы нет. Кого укажут, вопросов не задает. Смеется как сумасшедшая. Перед расстрелом с девок и баб шмотки сдирает, какие понравились. На следующий день в обновках и ходит, солдатикам глазки строит. Так и живем.
– Тоньку чем Каминский держит?
– В смысле?
– Тебя ребенком, а Тоньку?
– Тонька за идею работает. Нравится ей убивать. Видно по зенкам ее бесовским.
– Тебя одну силком привлекли?
– Подозреваешь?
– У меня работа такая – подозревать.
– В бане тоже подозревал? Три раза.
– Ты извини, чушь горожу. Наверно, не выспался.
Анька презрительно фыркнула, посылая лошадь вперед. Люди на пути больше не попадались, полицаи тем более. Места пошли глухие и неисхоженные, волчьи. Вдоль тропы гнил бурелом. Солнце встало в зенит, легкий ветерок поигрывал тяжелыми кронами, принося ароматы еловой смолы и прелой прошлогодней листвы. Пряно пахло грибами. Строчки вовсю пошли, первый весенний гриб. Эх, сейчас бы забыть обо всем да на тихую охоту. Прогуляться по лесу с корзинкой, размять затекшие ноги, птичек послушать, воздухом подышать. Прийти домой, хорошенько промыть добычу от песка и земли, отварить, обжарить с репчатым луком, сметанкой залить. Пища богов. Запотевшую бутылочку из подполья достать. Красота. И помирать не надо.
По прикидкам, обратная дорога заняла больше времени раза в полтора. Зотову не терпелось вернуться. В башку лезли нехорошие мысли. Как там Решетов? За ночь могло случиться все что угодно. Убийца рядом и начнет торопиться.
От затейливо извитых тропинок кружилась голова, временами чаща смыкалась, и лошади переходили на медленный шаг, осторожно переступая завалившие путь стволы, лишенные листвы и корья. По елям прыгали любопытные белки, в глухомани надрывно орали птицы, их голоса были похожи на визг макак. Под копытами хлюпала черная грязь, россыпь торфяных озеришек терялась в зарослях рябины и искривленных, сведенных неведомой болезнью осин. Столетние ели опускали мохнатые лапы до самой земли, скрывали солнце и небо, зеленея нежным изумрудом побегов. Молодые деревца корчились и умирали в тени лесных исполинов, на ковре из мха и порыжелой хвои.
Время перевалило далеко за полдень, когда притихший лес вытолкнул навстречу несколько темных фигур. Угрюмые, хмурые бородатые мужики шагнули навстречу, взяв на прицел. Зотов приготовился к худшему, но это оказались партизаны из отряда «Победа». Проблем не возникло, Аньку узнали, перекинулись парочкой слов, и усталые всадники продолжили путь. Когда Зотов обернулся, бойцы уже растворились в подлеске. Словно и не было никого.
Отряд встретил шумом и суетой. Без Зотова тут явно не скучали. Ржали лошади, бегали, сгибаясь под тяжестью ноши, люди, под ногами азартно путались и гавкали приблудные псы. Перекрывая общий гул, доносился сорванный голос Маркова:
– Боеприпас на телеги!
– Ну чего ты стоишь?
– Валков, мать твою, ну как ты ее лапаешь, она же не сиська, сейчас как рванет!
Командир суетился возле загружаемого в дикой спешке обоза, махал руками, подпрыгивал и материл всех подряд. Увидав Зотова, улыбнулся и помахал.
– Табор снимаете, Михаил Федорович? – Зотов сполз с коня.
– Снимаем, как есть снимаем, Виктор Павлович. Анна, привет! – Марков истово затряс протянутую ладонь. – Дело ишь какое, давит фашист, сучино племя. Кокоревку крепко бомбят, наши там в оборону сели. Разведка докладает – дороги немцем забиты и все на нас прут. Дойдут – не дойдут, вопрос не решенный, но мы на всякий случай припасы и народ, который по хозяйственной части, готовимся в запасной лагерь переводить, этот-то фашист по-любому разведал.
– Ну это как пить дать. – Зотов покосился на Аньку, та отвернулась, гордо вздернув курносый нос. – Когда эвакуироваться планируете?
– А как припечет. Может, завтра, может, послезавтра, а может – и никогда. Подготовимся, а там видно будет. Как совет командиров решит.
– Значит, будет совет?
– Будет. Утром связной объявился, брянский штаб партизанского движения назначил место и дату. Соберутся командиры восьми крупнейших отрядов, решать, что делать дальше. Сам Сабуров за главного! Жуткое дело. – Марков отвлекся и заорал на тощего парня с плетеной корзиной в руках: – Василий, в рот те ягоду, ты хоть тряпкой патроны прикрой, вдруг дожжик польет! – И убежал командовать и наставлять.
– Я на кухню, может, осталось чего, – сказала Анька. – Ты со мной?
– Сначала посмотрю, как там мои, – отозвался Зотов.
– Ну как знаешь. – Анька взяла у него лошадь и тронулась в глубь кипящего лагеря. Проклятое животное на бывшего хозяина даже не посмотрело.
Зотов погрузился в размышления. Все же грядет совет командиров партизанских бригад. Ну молодцы, отпор врагу лучше давать сообща. Надо будет попытать Маркова на этот счет, как посвободнее будет. Когда, где, всякие мелочи. С ним напроситься? Можно попробовать. Тем более если на совете Сабуров будет. Лично не пересекались, но наслышан об Александре Николаевиче, наслышан. И ведомство одно. Именно этот человек создал партизанское движение Брянщины и Орловщины в нынешнем виде. Смел, напорист, решителен. В отряде больше тысячи активных штыков, спаянных дисциплиной и ненавистью к врагу. За голову Сабурова награда в сто тысяч рейхсмарок назначена, портретами все заборы увешаны. Даже завидно, с размахом и выдумкой работает человек. По слухам, его на Украину должны перебросить, а он, оказывается, все еще здесь, в брянских лесах. С таким командиром не пропадешь, именно Сабуров с сотней бойцов в январе ворвался в Локоть и устроил потеху, в ходе которой помер от излишков свинца в организме известный театрал, строитель Великой России в отдельно взятой губернии, говорун и просто гнида Костя Воскобойников. Интересно, кто еще из партизанских командиров будет присутствовать на совете?
– Ни черта без меня не могут! – пожаловался вернувшийся Марков. – Стадо оленье, а не партизанский отряд! У меня и без того проблем полон рот!
– Михаил Федорыч, помните, вы мне про пропавших подрывников рассказывали?
– Чего? А-а, помню. Не вернулись они. Знать, отмучился Севастьян Митрич. – Марков тяжело, надрывно вздохнул.
– Вы говорили, их кто-то видел на пути в Локоть.
– Разведчики видели.
– Я могу поговорить с кем-то из них?
– Отчего же нельзя? – Марков одарил подозрительным взглядом и заорал: – Алешка! Алешка, подь сюда!
От группы партизан отделился расхристанный чубатый парень и опрометью бросился к командиру, придерживая колотящийся о бедро подсумок с автоматными магазинами.
– Ты, Витька, товарищу в подробностях обскажи, как Митрича с Рыжим вы повстречали.
– Новости про них есть? – встревожился Алешка.
– Я говорю: в подробностях обскажи, охломон, а он вопросы тут задает! – Марков погрозил заскорузлым прокуренным пальцем и спешно рванул в сторону склада.
– Чего рассказывать-то? – растерялся Алешка.
– При каких обстоятельствах видели Савелия Митрича? Очень-очень подробно, пожалуйста.
Алешка разом принял деловой вид и бодро отрапортовал:
– Мы с ребятами с задания возвращались и возле Черного болота на просеке встретили их. Идем – глядим, батюшки, знакомые лица под елкой. Подошли – поздоровались. Оказалось, Митрича ревматизм закрутил, сидит в три погибели согнутый, за задницу держится. А Рыжий вокруг прыгает, охает. Ну мы деду бросились первую помощь оказывать, спиртом спину растерли, внутря чуточки налили, он и ожил, прямо ножками засучил. А я пока с Рыжим парой слов перекинулся, мы одноклассники с ним. Интересно мне стало, куда они нафасонились. Оказалось, в Локоть, а зачем – ясно и так. А до Локтя километров десять, а день уже к вечеру. Спрашиваю: «Ночевать-то где собрались? Старику в тепло надо, а то до Локтя не доведешь». Рыжий меня по плечу хлопнул, отвечает: «Не боись Леха, все схвачено. Есть на полдороге лесничество, там на постой и определимся». Проводили мы их немного и своей дорогой пошли.
При упоминании лесничества Зотову стало не по себе. Он подавил эмоции и как можно безмятежней спросил:
– Часто там партизаны останавливаются?
– Первый раз слышу, чтобы какой лесник нашего брата привечал, – удивился Алешка. – Но мало ли как, не мое дело, тем более им эту явку надежный человек посоветовал.