– Убедились, Виктор Палыч? – ласково ощерился Лукин. – Думали, мы били арестованного? Стыдно, товарищ, фашистские методы не используем.
– Штаны пускай снимет, – сказал, ни к кому не обращаясь, Решетов.
– Да прекратите, капитан, – натянуто ухмыльнулся Лукин. – Вам рубашку сняли, теперь и штаны? Самим не смешно? Ваши две минуты истекли. Василь, уводи.
– Пусть штаны снимет, вместе и посмеемся, – распорядился Зотов.
– Я помогу. – Карпин сделал еще один шаг.
– Назад, – ткнул пятерней ему в грудь набычившийся Василь.
Карпин посмотрел на руку и тихо, без всякой угрозы сказал:
– Еще раз дотронешься – уроню.
– Немедленно прекратите, лейтенант, – вскинулся Лукин. – Это приказ!
– Продолжайте, лейтенант, – разрешил Зотов.
– Василь, а ну выведи их!
Василь, возвышающийся над лейтенантом на целую голову, попытался сграбастать Мишу за шею. Последовал молниеносный, невидимый глазу удар. Голова Василя дернулась, жутко хрустнула челюсть. Василь неуклюже заваливался. Из него словно выдернули все кости, оставив мягкую студенистую плоть. Второй партизан, еще не успевший ничего толком понять, сработал на рефлексах. Ствол автомата медленно пополз вверх. Кровь вскипела у Зотова в висках, он мягким полушагом оказался рядом, перехватил ствол МП-40 и коротким мощным ударом врезал шустриле в солнечное сплетение. Партизан подавился всхлипом, глазки закатились. Короткая очередь вспорола земляной пол, тесное помещение наполнилось запахом пороха. Успел, тварь. Партизан упал, оставив оружие Зотову.
Решетов выхватил револьвер, прицелился в ошалевшего Лукина и приказал:
– Не дергайся, пристрелю.
– Вы… вы что себе позволяете! – Самодовольная улыбочка сползла с морды Лукина. – Вы за это ответите!
– Ответим, непременно ответим, – спокойно отозвался Зотов, хотя внутри все клокотало и прыгало.
В дверь сунулся часовой, глаза у парня полезли на лоб.
– Назад, – бросил Решетов через плечо.
Василь валялся безжизненной грудой. Худощавый стрелок корчился на полу, давясь надсадным астматическим кашлем. По-собачьи скулил забившийся в угол Сашка. Часовой испуганно пискнул и убежал.
– Сашка. – Карпин, переступив через тушу Петро, склонился к Волжину.
– Не трогай, не трогай меня, пусти. – Сашка свился в кольцо. – Я виноват…
Лейтенант с легкостью подавил сопротивление, распустил завязки Сашкиных кальсон и потянул тонкую ткань на себя. До Зотова донесся глухой звериный рык. Сначала показалось, что под штанами еще одни. Сашка бился и кричал. Его ноги превратились в сине-черно-багровое месиво изодранной плоти. Пытал Сашку мастер. Человек, искренне любивший свое ублюдское дело. Никаких следов крови, только огромные синяки и страшные, сочащиеся желтой сукровицей ожоги. Это продолжалось не один день. Пока Зотов с компанией ошалело бегали по лесам, Сашку мучили, и никто ему не помог. И Сашка сломался. Гордый, насмешливый, смелый, вечно сам себе голова Сашка Волжин сломался. Любой бы сломался рано или поздно.
– Это он сам. – К Лукину вернулось самообладание. – Я его пальцем не тронул, правда, Сашенька?
– Сам я, сам. – Сашка скулил и ползал в ногах, пуская вязкие слюни. – Никто меня… Сам.
– Ну, видите? – осклабился Лукин. – Несчастный случай. А меня Сашенька любит. Я у него единственный друг.
Через что прошел Сашка, Зотов знать не хотел. Но он прочувствовал эту боль, пропустил ее через себя. Раньше, лет двадцать назад, он дал бы волю эмоциям. Водился за Зотовым этот грешок. Потом жизнь отучила, залила пламя холодным расчетом и привычкой продумывать ходы наперед. Зотов сдержался, начав считать про себя: один, два, три… На счет три Карпин сорвался с места и вцепился в Лукина, словно пес. Майор завизжал, оба упали под стол, пихаясь и ворочаясь в тесноте. Мишка оказался сверху, смазал майору по морде, попав, жалко, вскользь. Лукин, мужик здоровый, повоевавший, сопротивлялся, прикрываясь руками и пытаясь спихнуть с себя осатаневшего лейтенанта. Удары шли вязкие, словно в тесто.
– А ну, прекратить! – В землянку ворвался Марков, взъерошенный, дикий, с перекошенным от страха лицом. Зотов никогда не видел командира таким. – Разошлись быстро!
Марков ухватил Карпина за плечи, оторвал от майора и с неожиданной силой отшвырнул прочь. Мишка пролетел пару шагов и впечатался в нары. В дверях толпились партизаны, мелькало красное изумленное лицо Аверкина.
– Сукины дети! Отошли! Как пацанята неразумные!
– Не ори, – просто сказал Зотов. – Эта тварь получила заслуженно. Посмотри, что с Сашкой наделали.
Марков охнул при виде Волжина.
– Да что же это такое.
Лукин ворочался под столом и хрипел. Худощавый прекратил кашлять и чуть слышно стонал. Пострадавший больше других Василь очнулся, встал на карачки и тряс головой, схаркивая кровавую жижу и осколки зубов. Карпин поднялся как ни в чем не бывало. Только грудь бурно вздымалась и на заострившемся лице застыли страшные, пустые-препустые глаза.
– Майор признание выбил, – сообщил Зотов. – Вот так он работает. И да, они первые полезли.
– Врешь, – завыл Лукин, правая сторона лица стремительно вздувалась синяком. Приятно смотреть. – Врешь, сука!
– А ну, молчать! – Марков грохнул кулаком по столу. – Всех под суд отдам, всех! Чего удумали!
– Товарищ кома… – попытался возразить Лукин и нарвался на бурю.
– Молчать, я сказал! – Марков остервенел. – Всех к стенке, за саботаж! Командиры! Тьфу. Какой пример бойцам подаете? Пьяная драка, стрельба, поножовщина. Это дисциплина, по-вашему? Всех к стенке, всех! Чтоб неповадно.
– Прямо уж всех, – буркнул Решетов. – И никакая не пьяная. По трезвяку.
– Решетов. – Командир резко повернулся на каблуках. – Ты рот не открывай у меня.
– Нечего затыкать. – Решетов спорить не стал и отвернулся.
– Сука, не отрядом, а детским домом командую! Беспризорников-урганов набрал! Жуликов! Глотки друг другу режете, а у меня, между прочим, немец прет! Это как?
– Виноваты, товарищ командир, – покаялся Зотов. – Я лично виноват, не смог драку остановить. Эмоции перехлестнули, как Сашку увидел.
– Эмоции, – передразнил Марков, стремительно успокаиваясь. – Меня подводите, гадины, весь отряд!
– Товарищ ко… – снова завел шарманку Лукин.
– Ты, майор, не лезь, я с тобой позже поговорю, – пригрозил пальцем Марков. – Руки-то оборву. Пытальщик выискался, средневековье развел. Думаешь, управы на тебя нет? Есть. У меня такого не будет, сукин ты сын!
– А вот оскорблять не надо! – обиделся Лукин. Правый глаз заплыл, превратившись в щелочку.
– Я тебя щас оскорблю. – Марков поник. – Ты мне за это ответишь. Сейчас времени нет. Собирай свою шайку, и чтоб через час тебя в лагере не было. Топайте в Кокоревку, на усиление, а то засиделись тут, самодеятельность развели. Немец просраться вам даст!
– Есть, в Кокоревку, – нахмурился Лукин.
– А ну, разошлись! – Марков накинулся на толпящихся перед входом зевак. Народ подался назад. – А ты, Решетов, – командир уставился на Никиту, – ночь на отдых – и дуешь обеспечивать безопасность совета. Он на нашей земле пройдет, с нас и спрос. План мне к полуночи на утверждение предоставь. И чтобы без фокусов!
– Надо так надо. Раз больше некому. Разрешите идти? – подтянулся Решетов.
– Проваливай. – Марков кивнул на Волжина. – Этого в санчасть, быстро. Ну, чего встали?
Зотов первым вывалился на воздух. Лесом овладевали молочные сумерки, небо на западе подкрасилось свернувшейся кровью, лучи заходящего солнца подсвечивали алым подбрюшья редких кучевых облаков. Горячка быстрой, яростной схватки постепенно ушла, оставив на память злую радость и усталость в ногах. Карпин увел Сашку в госпиталь. Марков ярился и орал, гоняя всех, кто под руку попадется.
– Пошли. – Решетов дернул за плечо. – Спрячемся у меня, переждем. Лукин, сука, каков? Хуже фашиста!
– Хуже, – вяло согласился Зотов. Методы майора его совсем не шокировали. Видел и гаже.
В землянке решетовской команды чадила масляная лампа из расплющенного орудийного снаряда. Умельцы наловчились делать такие в самом начале войны. Света мало, копоти много, но в отсутствие альтернативы самое то. Все лучше, чем в потемках сидеть. Фронтовой уют. Командира встретили пять пар настороженных глаз. Из присутствующих Зотов узнал только Есигеева и Кузьму, партизана, с которым отступали из Тарасовки. Шорец сидел возле входа и точил охотничий нож. Остальных Зотов тоже вроде видел, но представлен не был. Кузьма опустил автомат. А решетовцы-то готовы к неожиданностям. На улице часовой, сами на взводе. Вся эта беспечность Решетова в отношении убийцы лишь напускная. Самое поганое – чувствовать себя дичью.
– Будь как дома. – Решетов снял куртку, повесил на гвоздь и, перехватив взгляд Зотова, угрюмо кивнул. – Все, кто остался, считая меня и часового, семь человек.
– Здарова, насяльник, – улыбнулся Есигеев. – Как зизнь?
– Потихонечку, – улыбнулся Зотов. – Здорово, бойцы.
Ему ответили вяло и вразнобой. Люди занимались своими делами. Кто-то спал. Бойцов у Решетова осталось немного. Про Саватеева Зотов решил капитану не говорить. Ляпнешь – наживешь херовый вопрос: откуда узнал? Отвечать на него не хотелось. Юлить и врать тем более. А правда никому сейчас не нужна. Расскажешь о связи с Каминским – неправильно поймут и будут правы, черт побери. Специфику работы партизанам так просто не объяснишь. За связь с врагом по головке гладить не будут и грамоту не вручат. Разве пулю.
– Выпьем с горя, где же кружка? – Решетов рухнул за стол.
– Можно. – Зотов сел на обрубок бревна. – Но я чего бы поел, не жрамши с утра.
– Пакшин, осталось чего? – спросил Решетов.
С нар сполз угрюмый мужик с ветвистым шрамом через всю левую щеку и глазами отъявленного душегуба.
– Всех не прокормишь, – пробасил он, звеня посудой.
– Не жадься, – укорил Решетов.
– Чего за кипеж в лагере был? – поинтересовался Кузьма. – Вроде пальба. Мы не полезли, ну его на хер.