– Да и хер с ним, – отмахнулся Марков и жадно спросил: – Ну кто он, кто?
Карпин, закончив перевязку, мазнул электрическим лучом по лицу мертвеца.
– Ох, епт! – Марков подавился вскриком.
– Такие дела, товарищ командир.
– Как же так, как же так… – Марков обессиленно свалился в траву. – Это ошибка…
– Эта ошибка нам едва не выпустила кишки, – хмыкнул Зотов.
– Я не верю.
– Придется поверить. Миша, обыщи.
Карпин зажал фонарик в крепких зубах и потянул грязную, измызганную плащ-палатку. Мертвец раскинул руки и мотнул головой. Обыск не занял и минуты, всех вещей у Аверкина оказалось: немецкий «Вальтер» с двумя запасными обоймами, лимонка Ф-1 с вкрученным запалом, окровавленная финка и второй клинок, узкий и длинный, похожий на шило, закрепленный в специальных ножнах скрытого ношения в рукаве.
– Набор юного интенданта, – фыркнул Решетов.
– Это все? – спросил Зотов.
– Тут еще что-то, сейчас. Карман изнутри нашит. – Послышался треск разрываемой ткани, и Карпин извлек странный прямоугольный предмет.
– Кирпич? – нахмурился Зотов.
– Хуже – книга.
Свет фонарика заплясал по обложке с тисненым крестом.
– Библия, – ахнул Марков.
Зотов глотал спирт, словно воду. Вкуса не чувствовал, но в голове зашумело. Боль в руке понемногу ушла. К тушенке не притронулся. От одного вида еды начинало тошнить. Курил жадно, взатяжку. Клубы табачного дыма густели под потолком. В землянке царил полумрак, лица боевых товарищей напоминали скорбные лики с потемневших православных икон. Блестели только глаза. Марков притих и жался в углу. На него было страшно смотреть. Решетов тараторил без умолку, в красках живописуя произошедшее, путаясь в показаниях и возбужденно размахивая руками.
Зотов, сам не зная зачем, разглядывал Библию. Почти с ладонь толщиной, увесистый томик небольшого формата. Такой удобно в кармане таскать. Чтобы, значит, мудрость божественная всегда была при себе. Обложка истрепана, уголки расслоились, заляпанные жирными пятнами страницы слиплись и пожелтели. На титульном листе заголовок: «Священные книги ВЕТХОГО ЗАВЕТА. Санкт-Петербург. Синодальная типография. 1875 год». Пахнуло старорежимностью. Ого, раритет. Может, даже антиквариат повышенной ценности. Такой должен в музее лежать, под стеклом и на чистой тряпице. Убийца с Библией. Оригинально.
– Аверкин был верующим? – Зотов поднял тяжелый взгляд на Маркова.
– Вроде нет, не замечал, – растерялся командир и заохал. – Вот какую же гадину пригрел на груди. Какую гадину…
– Не трясись, Федор Михалыч, со всеми бывает. Никто не подумал.
– А я должон был, я командир, у меня люди! А тут такое…
Зотов зашуршал измусоленными страницами.
– Почему Ветхий Завет? К знатокам богословия я себя причислить никак не могу, но точно знаю, у верующих в ходу Новый Завет, про Иисуса там, рыбу и прочие дела. Где велено всех любить и щеки по первому велению подставлять. А в Ветхом ужасы всякие, бабушка в детстве стращала, дескать, за проказы накажет боженька, как грешников содомских наказывал, огнем и напастями всякими. Но боженька, занятый более важными делами, про меня позабыл. С тех пор вера и поугасла во мне.
– Добрая бабушка, – осклабился Решетов.
– Не без этого, – кивнул Зотов.
Света коптилки едва хватало, чтобы разобрать мелкий шрифт. Некоторые цитаты были аккуратно подчеркнуты химическим карандашом, книга пестрела множеством закладок из бумажных и газетных полосок. Одна сразу бросалась в глаза – истрепанная, грязная, свернувшаяся в трубочку по надорванному концу. Зотов по наитию открыл в этом месте, пробежался глазами по строчкам и замер. Не поверив, перечитал еще раз и, хмыкнув, подставил книгу Решетову, ткнув пальцем.
– Читай.
– Не буду. – Решетов отшатнулся. – Мне только опиума народного не хватало. Мракобесие это и жидовские штучки.
– Читай, – ласково попросил Зотов.
– Если что, вы свидетели. Это он меня заставил. Силой! – Решетов нехотя прищурился и язвительно продекламировал: – «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию». Ну бред.
– На цифры глянь, – ликующе потребовал Зотов.
– Цифры как цифры: глава девятая, стих шестой… Твою мать! – Решетов поднял округлившиеся глаза. – Девять и шесть?
– Девять и шесть. – Зотов забрал книгу бережно, словно сокровище. Да какое сокровище – настоящую улику, без дураков. – Цифры с тел твоих убитых ребят.
– Значит, Аркаша. – Решетов ощутимо сжался, злоба от него пошла упругими волнами. – Он, падла, он, колол, как баранов, и циферки поганые резал. Ты убил его? Зря, я бы с ним пообщался.
– Не ты один, но уж как вышло, – пожал плечами Зотов и перечитал цитату. – Какая кровь? Кто пролил? Не понимаю.
– А нечего понимать, – авторитетно заявил Решетов. – Крыша у Аркаши капитально поехала, я и не такое видел, одно слово – война. Тут здоровый рехнется, а интендантик наш, может, и до этого на учете стоял. Кто его знает? Чужая душа – потемки. Поэтому людей убивал и цифры карябал, психопат – он и есть психопат.
– Снимут меня с должностей. – Марков надрывно вздохнул. – Предателя и убийцу не разглядел, с одной тарелки с ним ел, потаенным делился. Наверное, расстреляют теперь.
– Никто никого не расстреляет, – без особой уверенности успокоил командира Зотов. Просто нужно было что-то сказать. Ободряющее и веское. – Преступник изобличен и уничтожен под вашим чутким руководством. Так?
– Ну так. – Осунувшееся лицо Маркова озарила робкая, застенчивая улыбка. – Я ведь содействовал…
– Вот именно. В рапорте я укажу, а на Большой земле тоже люди сидят – поймут. Чего за примером ходить? Сам Сталин ошибался, назначил Тухачевского начальником штаба, а тот, гнида, предателем оказался, продался немцам, готовил переворот. Блюхер, герой Гражданской, боевой маршал, каждый пацан в стране хотел на него быть похож. Выявлен как японский шпион, предан суду, лишен званий и наград. А как маскировался! Что теперь, товарища Сталина в этом винить? За всем разве уследишь? – вдохновенно сказал Зотов и спохватился. Чего мелешь? Зачем? Язык без костей. За такое голову снимут.
– То товарищ Сталин, – неуверенно протянул Марков.
– А вы чем хуже? Командир образцового партизанского соединения, заслуженный человек. Наверху разберутся, волноваться не стоит.
– Думаете? – Марков весь просветлел.
– Уверен, – клятвенно приложил ладонь к сердцу Зотов, но на всякий случай, от греха подальше, предупредил: – Как все поуляжется, скорее всего, прилетит следственная комиссия, начнут лезть во все щели, людей опрашивать, вас, Михаил Федорович, особенно. Так вы товарищам из Москвы мои примеры с Тухачевским и Блюхером не приводите. Могут неправильно воспринять.
– Чего я, дурак? – обиделся Марков. – Разумение есть. Значит, поддержите меня, стало быть?
– Конечно, – подмигнул Зотов. – Я вам – вы мне, дело-то у нас общее, и вляпались мы в это дело по самое не могу. Главное – преступник найден и уничтожен по законам военного времени, можно расслабиться. Порядок дальнейших действий такой: я иду шуровать в вещах покойного, ковыряться в грязном белье, вдруг найду интересное, вы, товарищ командир, срочно радируете в Центр об успешном завершении операции. Вопросы?
– А чего радировать-то? – охнул растерявшийся Марков. – Я в письме не силен.
– Бумага и карандаш есть?
– Найдем! – Марков, глядя преданно, вытащил рваную тетрадку и огрызок карандаша, заточенный с обоих концов.
– Центру. Преступник выявлен, при задержании оказал сопротивление и убит.
– Секундочку. – Марков старательно наслюнявил грифель. – Ага… и убит.
– Отправьте данные на Аверкина – имя, фамилию, отчество, место службы, если известно, воинскую часть, особые приметы.
– Это как?
– С доктором осмотрите тело, ищите шрамы, родинки, наколки, старые переломы. Каждую мелочь – цвет глаз, форма головы, телосложение, уши. В идеале пальцы бы откатать, но это не наш случай. И быстро, Михаил Федорыч, очень быстро.
– Сделаем. – Марков сунул бумагу в карман и вылетел из землянки. Вернулся с виноватым выражением лица, сгреб фуражку и был таков.
Над партизанским лагерем занимался хмурый серый рассвет.
Задняя стена склада почернела и обвалилась, крыша просела, в землянку просочились струйки бурого, как кровь, сдобренного хвойной гнилью песка. Пепелище испускало смрадное дымчатое тепло, из развороченного нутра торчали опаленные бревна, запах гари резал глаза и щипал пересохшее горло. Под ногами хрустели уголья.
– Думаешь, Аркаша хозяйство поджег? – осведомился Решетов.
– Больше некому, – кивнул Зотов, опасливо протискиваясь в низкую дверь. – Все продумал, все учел, забыл только, что на каждую хитрую гайку найдется свой болт с резьбой.
– У нас не так говорили, – усмехнулся Карпин. – На каждую хитрую жопу…
– Не продолжай, вдруг рядом дети. – Зотов оглянулся на притихший в ожидании чего-то нехорошего, будто вымерший лагерь. Суетная ночка высосала из людей остатки жизненных сил. Самого неудержимо тянуло в уютную койку, шутка ли, вторые сутки без сна. Голова тяжелеет, перестает соображать, руки и ноги не слушаются, веки слипаются. Отсутствие сна убивает быстрее, чем немецкая пуля. Можно идти и просто упасть. Надо держаться. Война ко всему приучила – к вшам, недосыпу, грязи, тухлой воде, куску черствого хлеба на несколько дней. Сначала дико, а потом привыкаешь. Если останешься жив…
В насупленном лесу окончательно рассвело, меж деревьев рваными клочьями стелился молочный туман, жался к земле, уступая напору всходящего солнца. Потренькивали первые птицы. Внутри склада разгром: ящики и мешки сброшены с шершавых, сколоченных из жердей стеллажей, кругом консервные банки, обрывки вощеной бумаги и гороховый концентрат. Собранное по крупицам добро особо не пострадало, процентов на двадцать – самое большее. Аверкин ничего не хотел уничтожать, складская душа. Значит, думал зарезать Решетова, вернуться, принять деятельное участие в спасении имущества и как ни в чем не бывало продолжить выдавать партизанам свежее исподнее и присланные с Большой земли галифе.