Спальня покойного хозяина располагалась за занавеской. Крохотное личное пространство без намека на тайную жизнь. Никаких окровавленных ножей, планов убийств, отрезанных ушей и приколоченных к стенам фотографий будущих жертв. Узкие нары аккуратно застелены шерстяным одеялом в крупную клетку, чурбан, заменяющий табуретку и стол, на гвозде ватник, прожженный на рукавах, в углу пара сапог и потрепанный чемодан, окованный металлом по уголкам.
– С чего начнем? – спросил Решетов, потирая руки.
– Все к черту переворачивайте, – велел Зотов, обводя взглядом фронт предстоящих работ. – Постель, одежду, карманы. Распарывайте швы, выворачивайте обувь, проверяйте под стельками.
Управились минут за пять. На перерытую койку легла кучка находок, ничего примечательного, обычный набор мужика средних лет: бритва, помазок, треснувшее зеркальце, сменное белье, перочинный нож с перламутровой рукояткой, перья для ручки, моток проволоки, денег россыпью общей суммой сто двадцать рублей сорок копеек, портянки, мыла кусок. В чемодане нашлись документы, перетянутые резинкой: удостоверение личности командира РККА на имя Аверкина Аркадия Степановича, интенданта третьего ранга, 1897 года рождения, призванного в городе Тула; различные справки; вещевая книжка; и, о чудо, партбилет РКП(б) в потертой красной обложке за номером 153457. Ничего себе!
Зотов пристально посмотрел на Решетова.
– Никит, вот ты человек не трусливого десятка, боевой офицер.
– Я такой, – без ложной скромности подтвердил Решетов.
– А из окружения с документами вышел?
– Отстань.
– Честно.
– Потерял. – Решетов отвернулся и заскучал. – Или украли. Люди пошли – чуть зазеваешься, последнее умыкнут. Был у меня один случай…
– Позже.
Решетов обиженно засопел.
– У тебя украли, а Аркаша с полным набором.
– Хер ли, герой.
– Рисковый парень, – предположил Карпин. – Или дурак, одно другому не мешает. С партбилетом по немецким тылам.
– Нет, ну удостоверение личности – я еще понимаю. – Зотов в задумчивости полистал маленькую книжечку. – Интендант третьего ранга, птица не особенно высокого полета. По-нормальному это кто, старлей?
– Капитан, – поправил Решетов.
– Я и говорю. Ничего страшного капитану в плену не грозит, на равных правах. Но партбилет – это почитай смертный приговор, сами знаете, как в начале войны партийных из колонн военнопленных выводили и у дороги стреляли. До первого патруля. Огромный риск, и ради чего? Цель должна быть соразмерной. – Зотов изобразил руками весы. – На одной чаше цель, на другой – твоя жизнь.
– Аркаше нужна была чистая биография, – предположил Решетов. – Чтобы комар носа не подточил. В партизанах особо не проверяют, больше на слово верят, но все равно так надежнее, ты не пойми какой хер с горы, а человек, сохранивший в окружении партбилет. Высокие должности и тепленькие места обеспечены. Что на Аркашином примере и видим.
– Хорошая версия, – согласился Зотов.
– У меня еще одна есть, – поделился Карпин. – А если бумажки состряпаны абвером? Типографии у сволочей – закачаешься, нам на занятиях показывали, без бутылки не отличишь.
– Не исключено. – Зотов принялся изучать удостоверение. Серая шершавая обложка с тиснеными буквами и звездой, шрифт стандартный, серия, номер. Фотография пухлощекого, сытого, довольного жизнью Аверкина. Бумага родная, желтая, из отходов. Немцы на белую шлепают, с жиру бесясь. Печати размытые, буквы косые, а немцы аккуратисты – у них по линеечке все. Невдомек гансикам, что небрежности эти специально допущены, чтобы при проверке документов любой солдатик почуял неладное. Тут никаких признаков абвера, ни единой зацепочки. Зотов бросил корочки на одеяло и сказал:
– Чистые документики, не подделка.
– А ты эксперт? – парировал Решетов.
– Не особо.
– Ну вот.
– Еще странность видите?
– Немецкого кителя с железными крестами нет?
– Нет самых личных вещей, – в тон ответил Зотов. – Ничего, связывающего с прежней жизнью: фотокарточек жены и детей, ключа от дома, писем, вышитого носового платка. Ничего. Человек без прошлого.
– Разведчики, уходя на задание, оставляют личные вещи, – насупился Карпин.
– А партбилет берут?
– Нет, конечно.
– Вот я и говорю – странно все это.
– Ничего странного. – Решетов обвел склад тяжелым взглядом. – Аверкин – немецкий агент с липовыми документами и легендой, обученный убивать. Сколько парней положил? Моих парней. Эх, такие бойцы были, такие бойцы… Я с ними с первых дней, в боях, в отступлении, мы последний кусок гнилой конины делили, а он… тварь!
Решетов в бессильной ярости врезал кулаком в стену и застыл мрачным надгробием. Желваки играли на узком, заросшем щетиной лице. С разбитых костяшек на пол капнула багровая кровь. Землянка погрузилась в тягостное молчание. Решетов зловеще улыбнулся и, словно очнувшись, хлопнул Зотова по плечу.
– Ничего, Витя, ты его завалил. Я должен был, да чего уж теперь, главное, срезали мразь и больше никто не умрет. Крути дырку для ордена! Уступаю, он у тебя, поди, первый.
– Юбилейные медали считаются? – отшутился Зотов. Каждый свой орден он надевал всего один раз – на вручении. Обратная сторона работы. Мундир, награды, а толку? Дома перед зеркалом повертеться. Остается завидовать щеголеватым офицерам, кружащим головы барышням в городских скверах под звуки оркестра. – Рано дырки крутить, чую, это еще не конец.
– Да брось, – фыркнул Решетов.
– Точно тебе говорю. – Зотов понизил голос, хотя вряд ли кто-то мог услышать. – На первый взгляд вроде все сходится, честь по чести: Аверкин – немецкий агент, с задачей уничтожить одну из боевых групп отряда «За Родину», в данном случае – твою. Между жертвами четкая связь – принадлежность, способ убийства, вырезанные знаки. Исполнитель однозначно Аверкин: взят с поличным при покушении на убийство, установлено, откуда у цифр ноги растут. Тут вопросов нет, кроме как почему член партии увлекался чтением Ветхого Завета. К убийствам можно даже мотив прикрутить.
– Тогда чего тебе надо? Радуйся.
– Из цепочки смертей выпадают Твердовский и Валька Горшуков.
– Твердовский – проба пера, – предположил Карпин. – Большая шишка в отряде, почему бы не начать именно с него?
– Особист мог что-то нарыть на Аркашу, – вставил Решетов. – А тут очень удобно подвернулись вы.
– Выходит, с Волги можно обвинения снять? – Карпин подался вперед.
– Не торопись, – остудил Зотов. – С этим успеем. Допустим, уговорили, Твердовского устранил Аверкин по неизвестной причине. Примем как версию. А Валька?
– Случайный свидетель? – парировал Решетов.
– Подельник? – пожал плечами Карпин.
– Гадание на кофейной гуще, – отмахнулся Зотов. Сейчас он больше всего жалел о том, что Аверкина не взяли живым, столько бы разрешили проблем. Разговорить арестованного он бы сумел, опыт немалый, способов масса, а время нынче жестокое.
– Сам себя накручиваешь, зачем? – возмутился Решетов. – Дело сделано, наслаждайся победой, расслабься. Что тебе еще надо? Ну что?
– Не люблю, когда вопросы остаются без ответов. Неуютно от этого. Ощущение неоконченной работы.
– Странный ты.
– Уж какой есть.
Снаружи донеслись приглушенные голоса и топот сапог, в землянку по ступенькам спрыгнула Анька Ерохина, за ней, пыхтя и отдуваясь, Шестаков, и следом Колька Воробей, вытягивающий тонкую грязную шею. Как по расписанию явились – сказано, не раньше утра, с рассветом и приперлись.
– Принимайте гостей! – возвестил Шестаков и повалился на нары. – Насилу сыскали, хорошо Ванька Лындин на посту подсказал. Грит, фашисты ночью напали, до батальона, стрельба, все горит, насилу отбились. Брехло! Убивцу споймали?
– Споймали, – слабо улыбнулся Зотов.
– Кого? – Колька рванулся вперед.
– Не лезь, осади, – удержал парня Шестаков. – Докладывайте. Кто?
– Аверкин.
У Кольки глаза полезли на лоб, Анька вздернула бровь.
– А я знал! – У Шестакова не дрогнул ни единый мускул на бородатом лице. – Ведь вражина, чистый вражина, сатаниил. Было предчувствие, а доказать не мог. Где этот пес?
– Умер, так уж случилось.
– Вы его убили, Виктор Павлович? – жадно спросил Колька. – Вы, да? Один на один?
«Кина геройского насмотрелся, пацан», – усмехнулся про себя Зотов и ответил:
– Ага, один на один. Втроем.
Колька разочарованно выдохнул.
– Сопротивлялся, змей? – понимающе осведомился Шестаков.
Зотов, сделав неопределенный жест, показал руку, перетянутую бинтом с расплывшимся кровавым пятном.
– Сильно? – В Анькиных глазах вспыхнула нешуточная тревога. Ну не сучка ли? Типа переживает.
– До свадьбы заживет, – заявил Зотов.
– Меня не было, – загрустил Колька. – Ух я бы ему… я его…
– В следующий раз обязательно. Ночку как скоротали?
– Да ничего, спасибочки, вашими молитвами, – дурашливо поклонился Степан. – Под кусточком заночевали, крошек поели, росой напились.
– Он ко мне приставал, – наябедничала Ерохина. – Ручищи свои распускал.
– Степан, – сдерживая смех, напустил суровости Зотов. Ревности он не испытывал, случившееся в бане потускнело и отдалилось, укрывшись в самых теплых уголочках души. Никто никому ничего не должен, и никаких прав на девушку нет. Не было обещаний, не было клятв, просто в ту ночь они были друг другу нужны. И никаких иллюзий.
– Я согреться хотел, чай не июль месяц, ревматизм разыгрался. А она сдуру подумала, невинности лишить я ее восхотел. Больно мне надо! У меня баб как у дурака фантиков. Тем более красивых.
– А я не красивая? – вспыхнула Анька.
– На любителя, – утешил Степан и поспешил сменить тему: – Раз убивца споймали, теперь, значит, тю-тю, улетите, Виктор Палыч, бросите нас?
В землянке повисла напряженная тишина.
– Как же, дождешься, улетит он, – нарушил молчание Решетов.
– Нет, Степан, и не надейся, еще помучаю вас и себя, – объявил Зотов.
– А чего так? – скрыл радость Шестаков.