ь другим почерком:
Принять в разработку
Зотов выбрал наугад тетрадку и сверил почерк. Многозначительная фраза «Принять в разработку» оставлена Твердовским, тот же наклон, та же угловатая «о», та же «р» с хвостиком-завитком. На большом листе одна запись:
22.04.42.
Отправлены запросы по 113-й дивизии в отряды «Пламя», «им. Чапаева», «им. Калинина», «Большевик», «Смерть фаш. оккупантам», бригаду Сабурова.
Жду ответа. Интересная картина вырисовывается.
«Да какая картина?» – чуть не заорал Зотов. Ну почему, почему больше ничего нет? Круг замкнулся. 113-я дивизия! На ум пришел разговор с партизаном Иваном Крючковым, сразу после убийства Твердовского. Он был вызван особистом именно по делу 113-й дивизии, и к Зотову у лейтенанта какой-то важный разговор назревал. Эх, Олежек-Олег. С чего начали, к тому и пришли. Вспоминай, вспоминай… Аверкин из 113-й дивизии? Нет, в удостоверении значится сорок пятая стрелковая дивизия пятой армии. М-м-м… да, Киевский особый. Не то, совершенно не то… Черт!
Зотов сгреб бумаги Твердовского в кучу, все до клочка. Потом разберемся. Заглянул под стол, простучал стены, поковырял финкой пол. Ничего, пусто. Будет время, надо вернуться и осмотреть еще раз. Хотя нет, опасно в таком виде все оставлять. Он прихватил архив и поднялся наверх. Анька с Антониной пили чай.
– Нашли? – вымученно улыбнулась хозяйка.
– Нашел. – Зотов продемонстрировал кипу листов.
– Чаю морковного хотите? Я сразу растерялась, не предложила, дурная голова. А может, поесть? Картошка сварилась, уж не побрезгуйте.
– Спасибо, хозяюшка, но в другой раз, мы торопимся. Еще раз большое спасибо, вы нам очень помогли. – Зотов шагнул к двери. – И да, из подвала все лишнее лучше убрать. Будет спокойней.
– Уберу, сейчас же уберу!
– Всего доброго. – Прежде чем выйти, Зотов обернулся на печь. Кусочек рафинада исчез.
На другой стороне улицы столпились деревенские, боясь подойти. Карпин встретил испытующим взглядом и дисциплинированно промолчал.
– Доволен, полководец, – прокомментировал мнущийся у калитки Шестаков.
– Смотрите, чего нарыл. – Зотов украдкой показал добычу.
– Для сортира? – хмыкнул Степан.
– Бумаги Твердовского!
– И тетрадь синяя? – ахнул Шестаков.
– Тетради нет, но не суть, Миш, убери. Вернемся в отряд, сразу отдашь.
Карпин принял стопку листов и, убрав в полевую сумку, спросил:
– Уходим?
– Дайте пару минут. – Зотов мельком глянул в сторону церкви. Удача сама пришла в руки, грех не воспользоваться.
Он пошел к храму, на ходу подмигнув собравшимся бабам. Через два дома, у покосившейся избенки, опиралась на редкий штакетник древняя старушка, ровесница последнего императора. Крохотное личико скрыто в шали, рот безвольно обвис, на крючковатом носике волосатая бородавка.
– Здравствуй, мать.
– Здравствуй, сынок, – шамкнула бабка, показав голые синие десны.
– Церковь работает?
– Работает, миленький, работает, кажное воскресенье колокольня на службу зовет. А мы ходим, миленький, ходим. В тридцать втором закрыли церковку, осиротинили нас, батюшку, отца Исая, сослали, а немцы по новой открыли.
– Благодарна им?
Бабка опешила, гневно раздувая узкие ноздри, седые длинные волосы на бородавке встопорщились, Зотову в лицо уставился сухонький, покрытый темными пятнами кулачок.
– Ой, опороток, типун тебе на язык! – Бабушка – божий одуванчик – вознамерилась вцепиться в глаза рученками, похожими на сморщенные куриные лапки. – Благодарна! Гадина кака! Пошел отсель! Пошел прочь, не то кобелюку спущу!
– Спокойней, гражданка. – Зотов увернулся от воинственной бабки и прибавил шаг.
– Уваливай! – крикнула бабка.
– Простите, мать, не дело сболтнул!
Бабка ярилась, смачно харкая вслед и тряся кулаком.
Зотову стало немного стыдно. Глупая шутка, мальчишество и не более. Зато старушке какое-то развлечение.
Стрельчатая тень от двухъярусной, потемневшей от времени и непогоды колокольни пересекла деревенскую улицу. Зотов миновал калитку в кирпичной ограде и вошел в приоткрытую дверь. Внутри царила прохладная полутьма, удушающе сладко пахло воском и ладаном. Приторный аромат кружил голову. В блуждающем мраке густо мерцали переливы свечей. Смутные отблески прыгали по иконам. Столбики дневного света, увитые пыльными кружевами, отвесно падали из-под высокого купола. Зотов неуверенно остановился на входе, последний раз в церкви он был в шестнадцатом году, с матерью. Точно, на Пасху, народищу – жуть…
– Оружие положи, сын мой, – ласково попросили из темноты, характерно щелкнул взведенный затвор. – Нельзя с оружием в храм.
– А тебе можно? – Зотов сопротивляться не стал, сам виноват, дуриком сунулся, и осторожно опустил автомат на рассохшийся пол.
– У меня освященное, – парировали из темноты. – И пистолет не забудь.
«Глазастый», – выругался про себя Зотов, двумя пальцами вытягивая ТТэшник из кобуры.
– Подойди, сын мой.
Зотов приблизился к иконостасу и увидел широкий раструб пламегасителя немецкого МG-34, нацеленного ему в область груди. За пулеметом, укрытый мешками с песком, лежал некто в черном облачении, с бородатым, плохо различимым лицом. Огневая точка была оборудована по всем правилам фортификации.
– Могу вам помочь? – поинтересовался странный человек.
– Теперь даже не знаю, вроде и не к спеху уже, – развел руками Зотов. – Всех так встречаете?
– Перед Богом все равны, вот и встречаю всех одинаково.
– Думал, мне одному такая честь.
– Времена нынче смутные, прошу прощения, – без тени раскаяния сказал человек. – Кругом банды, житья не дают, грабят народ, бабенок насилуют, непотребства чинят, вот я с Божьей помощью и обороняюсь.
– Приходилось стрелять?
– Бог миловал. Но если придется – не дрогнет рука.
– Верю. Пулеметик откуда?
– Пожертвование, – не моргнув глазом соврал священник. – Приход бедный, я любой мелочи рад. Тут крошка, там ерошка…
– Меня можете не бояться, я из партизанского отряда.
– Так я и не боюсь, – фыркнул пулеметчик. – А партизаны все разные, кто немца бьет, а кто курей со двора прет. Какого отряда?
– «За Родину». Знали Олега Твердовского?
– Он умер, Царствие Небесное.
– Я в Глинном именно по этому делу.
– Олег Иванович, бывало, ко мне заходил, о мирском говорили, хороший был человек. – Бородач поднялся из-за пулемета, вышел на свет и представился: – Отец Филофей.
С правильного, словно высеченного из камня, лица смотрели умные, внимательные глаза. Священник оказался моложе, чем можно было предположить, лет сорока, высокий, худощавый, бледный, с запавшими щеками и окладистой бородой.
– Виктор Зотов. Смотрю, немноголюдно у вас.
– Время сейчас неурочное, службы нет, – пожал плечами священник. – Так чем могу? Крещение, отпевание, исповедь?
– Нет, благодарю. У меня богословский вопрос. – Зотов сунул руку за пазуху.
– Весьма неожиданно. – В бороде священника спряталась мимолетная улыбка.
– Мы вообще неожиданные. – Зотов вытащил Библию Аверкина.
– Партизан со Священным писанием?
– Партизан с Библией, священник с пулеметом, во времечко, а? – Зотов открыл нужную страницу. – Посмотрите цитату.
– Позвольте. – Филофей принял книгу. – Да, знаю, Бытие, глава девятая, стих шестой. Ветхий Завет.
– Что это означает?
– Вам нужно толкование? Хм: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека». Тут достаточно просто: вспомним историю Каина, если до Потопа Господь сам наказывал убийц, то позже передал эту власть людям. Нет греха страшнее убийства, это тягчайшее из преступлений должно быть ограничено ужасом перед неизбежностью наказания. Убить человека – значит оскорбить самого Бога, ведь человек создан по образу и подобию и несет в себе частицу Божьего образа. Убийца должен заплатить за преступление жизнью.
– Хорошо, подтвердили догадки, – кивнул Зотов. – Тогда второй вопрос: человек, отметивший этот стих, убивал людей с особой жестокостью и оставлял на телах метку – цифры девять и шесть. Как с этим быть?
– Вы полны сюрпризов. – Священник пригладил бороду. – Не понимаю… Возможно, если бы я мог с ним поговорить…
– Он мертв.
– Ох, ясно. Тогда могу только предположить: этот человек взял на себя обязанность карать виновных в преднамеренных убийствах. Кто убиенные?
– Партизаны.
– Хм. – Филофей на мгновение задумался. – Вашего отряда?
– Нашего.
– Странно. Про «За Родину» я от Олега Ивановича слышал только хорошее. Несомненно, партизан можно причислить к убийцам, вы уж простите…
– Да ничего.
– Но воин, обнажающий меч во имя Отечества, под категорию преднамеренных убийц не может попасть. Церковь благословляет защитников Родины, и глава шестая тут ни при чем. Если честно, я в замешательстве.
– Похожие ощущения. Мог этот человек быть сбрендившим на почве религии? Сумасшедшим? И никакой связи между стихом и убийствами нет?
– Наверное. Почему бы и нет? Я не специалист в психиатрии, возможно, если бы я побольше узнал про этого человека…
– Не могу.
– Понимаю. И Олег Иванович секреты любил, был у него пунктик такой. В рассказанной вами истории скрыта загадка.
– И разгадки, к сожалению, нет, – вздохнул Зотов, собираясь уйти. – Спасибо за помощь.
– Не многим помог.
– Последний вопрос, так, для собственного успокоения. Немцы снова церковь открыли, вы им служите?
Губы священника вновь тронула улыбка.
– Богу служу. Пускай наивно звучит. Все проходяще – немцы уйдут, большевики уйдут, страны и народы исчезнут в тлене и прахе. А Господь останется: в небе, в земле, в людях и храмах. – Он коснулся рукою стены. – Будет время – заглядывайте, поговорим.
– Может быть, – без всякой уверенности ответил Зотов. – Всего наилучшего. – Он подобрал оружие и вышел на воздух.
В отряд вернулись к обеду. Зотов был апатичен и вял. Поход в Глинное только добавил вопросов. Хотелось бросить все и поднять лапки вверх. Сдаться, повесить смерти Твердовского, Малыгина и остальных на Аверкина, и плевать на все нестыковки и несуразности. Война все спишет. Иначе измучишься сам и измучишь людей. А они не железные. Карпин и тот, вроде двужильный, сильно сдал и осунулся за последние дни.