– Хорошо, – мягко улыбнулся Зотов.
– Так, о чем я? Ага, маршалу вы нашему не по ндраву пришлись. Знаешь почему?
– Просвети.
– Если бы Федрыч вами дорожил, своих бы людишек проводниками послал, проверенных вдоль-поперек. А он меня придал, а я человек бросовый, на меня даже особист-жиденок рукою махнул. Задания мне поручают самые гиблые, где размену не жалко.
«Интересный поворот», – подумал Зотов и ехидно спросил:
– Корову доить?
– С коровкой меня кривая дорожка свела, – словно и не заметил насмешки Степан. – Я в арестованных. Третьего дни с засады, значит, ушел.
– Недисциплинированно.
– Во-во, оно самое, Федрыч так и сказал: «Ниди… не-ди-сцы…», тьфу, стерва какая, больно умное слово, напридумывали херни, простому человеку рот изломать. Приказали нам с робятами у дороги на Тарасовку сидеть, вроде заготовители по ней вскорости шлендать должны, разведка разведала, едрить ее в дышло, эту разведку. Замаскировались в балочке, травкой присыпались, веток в задницы навтыкали, лежим. До обеда еще весело было. Спал я. На дороге, значится, никого. Лежим. Проехал калека однорукий с хворостом, Федька-дурачок, его по детству медведь потрепал, теперь такие пузыри из соплей надувает – залюбуешься. Говорю взводному: давай атакуем, второго шанса не будет. Чтоб как в частушке той. – Шестаков вытянул руку и продекламировал:
Навлянские партизаны —
Жулики-грабители:
Ехал дедушка с навозом,
И того – обидели!
А взводный у виска пальцем крутит, не согласный, значится, с моей тактикой. Я оскорбился. Лежим дальше, ожидаем хер знает чего. Заготовителей нет, они ведь не знают, что мы поджидаем, вот и не торопятся, стервы. Жрать охота, спасу нет. И день к вечеру. И жрать хочется. Надоело мне, отполз назад, будто живот прихватило, и подался в деревню. Прихожу, про заготовителей там слыхом не слыхивали. Двое полицаев местных упились самогонкой и спят под столом. Ну я человек простой, сел без приглашения, выпил-закусил, харчи в скатерочку завернул, прихватил винтовки и распрощался. Явился обратно весь красивый и с трофеем богатым. Робятам принес вечерять, взводному доклад о геройских подвигах раба божьего Степана Шестакова. И чего ты думаешь? Медалю мне дали? Хер. – Партизан продемонстрировал корявую фигу. – Начштаба расстрелять грозился, Марков еле отбил. Дали бессрочный наряд по хозяйству и всеобщее осуждение. А разведчикам-сукам – благодарность. Вот она жисть-то кака.
– Тяжелая, – посочувствовал Зотов. Настроение стремительно поднималось.
– А я не жалуюсь, – отмахнулся Шестаков. – Все легче, чем Твердовскому, царствие ему небесное, ежели пустят.
– Слышал? – удивился Зотов.
– А кто не слышал? Все слышали, – рассудительно ответил Степан. – У нас новости быстрые, как понос. Народ с утра судачит вовсю: кто грит, повесился особист от нестерпимых мучений совестливых, а кто грит, упал и башкою об печку треснулся, а третьи грят, убили его. Многие даже радовались.
– Есть люди, желавшие Твердовскому смерти? – как бы между прочим спросил Зотов.
– Сколь угодно, – сплюнул Шестаков. – Да хучь я. Боялись его. Олежка всюду нос свой совал, мимо не пройдет без беседы ндравственного характера. Издалече вел, вежливо так, обходительно, и выматывал наизнанку, сидишь перед ним словно голый, а он прям в душе ручищами своими копается. Вроде с погоды начинали, с видов на урожай, а глядишь, ты ему уже про родителей обсказываешь и как соседке под юбками шарил. Была у него тетрадочка синяя, школьная, мы ее меж собой «Расстрельными списками» нарекли. Грешки в ней записывал, кто что сказал, кто глянул косо, у кого прошлое темное, врагов вычислял. Ну вот и довычислялся. За ту тетрадочку его многие на головенку хотели укоротить.
Дело приняло совершенно иной оборот. Оказывается, у Твердовского было много врагов, не просто много – навалом. Никакой тетради в землянке не было, возможно, хорошо спрятана, но, учитывая слова Шестакова, убийца мог забрать ее перед уходом. Марков ничего не сказал. Забыл? Не счел нужным? Скрыл возможный мотив? Скользкая личность…
Местность пошла знакомая. Отряд миновал приметную березу – огромную и сломанную у основания. Дерево обрушилось в малинник, обросло грибами и мхом. Отрухлявевший пень высотой метра полтора щерился из зарослей в беззубой ухмылке. Быстро вернулись. Обычно обратная дорога кажется куда как длинней.
– Стой, кто идет! – окликнул из леса невидимка.
– Свои! – Шестаков резко остановился.
– Пароль!
– Рябина! Отзыв!
– Кукушка. Проходи.
Только оказавшись вплотную, Зотов увидел окопчик, тщательно замаскированный кучей валежника. В карауле – два партизана, вооруженные пулеметом.
Встречать явилась целая делегация во главе с Марковым и начальником штаба. Неужели соскучились?
– Вернулись, стало быть? – странно холодным тоном спросил Марков.
– Связь установили, Николай Степанович велел кланяться, – расплылся в улыбке Зотов, внутренне напрягаясь в предчувствии чего-то недоброго.
Не меньше двух десятков партизан взяли группу в кольцо.
– Ну это, давай, начштаба, действуй, – буркнул Марков.
Лукин выступил вперед, и Зотов увидел у него в руке пистолет.
– Сохраняйте спокойствие, – глумливо улыбнулся Лукин. – Рядовой Волжин, вы арестованы по подозрению в убийстве старшего лейтенанта Твердовского. Сдайте оружие.
Глава 4
Волю эмоциям Зотов дал только в землянке.
– И как это понимать, товарищ партизанский командир?
– Вы успокойтесь, товарищ Зотов, – отчеканил Марков. – Пока вы прогуливались, птичек махоньких слушали, майор Лукин установил виновного.
– Каким это, интересно, способом?
– А самым обычным. Думаете, мы тут пальцем деланы? Мозгой шевелить умеем, фактики сопоставлять.
– Фактики?
– Я по порядку начну, с вашего позволения, – поджал губы Марков. – Вы послушайте внимательно, не перебивайте. Вы этого Волжина давно знаете?
– Три дня, какое это имеет значение?
– Прямое. – Марков многозначительно поднял палец. – Пусть эмоции вам глаза не застят, товарищ Зотов. Я ж не знаю, в каких вы с подозреваемым отношениях, может, он вам жисть спасал или еще чего в таком роде. Вы горячку не порите. Лукин по полочкам диспозицию разложил, покумекал, вычислил гадину. Драку вчерашнюю помните?
– Помню.
– Дак после драки Волжин, стервец, прилюдно обещал Олега Иваныча прирезать, тому полтора десятка свидетелей есть.
– По пьяной лавочке чего не наговоришь, – возразил Зотов. Начало ему абсолютно не понравилось. Прослеживался четкий мотив.
– Пьянка, да, на фантазию здорово действует, – согласился Марков и выложил следующий аргумент: – А как быть с тем, что ночью Волжина видели шатающимся по лагерю? У кухни терся, потом у землянки Олега Ивановича, покойного.
– И, естественно, видели, как Волжин заходит внутрь и душит начальника особого отдела?
– Чего нет, того нет, – сокрушенно вздохнул командир.
– Вы отдаете себе отчет, что все эти улики косвенные?
– Ага, за яйца с такими не схватишь.
– Но Волжина задержали. На каком основании?
– А тут не дураки сидят, – Марков отбросил будничный тон. – Мы не в бирюльки играем, товарищ Зотов, мы в тылу врага воюем, и методы наши суровые по необходимости. Архаровец ваш арестован за дело. Свара с мордобоем была? Была. Языком трепал? Трепал. Ночью по лагерю шлялся? Шлялся. Одного этого достаточно, чтобы в яму шельму упечь, до дальнейшего разбирательства. Я сам не поверил сначала. Думал, гладко у начштаба выходит, клубочек сам собою распутывается. А потом вот. – Марков с видом победителя выложил на стол перьевую ручку, красную, с тончайшим серебристым узором. Изящная, дорогая вещица. Немецкая, фирмы «Кавеко». Зотов снял колпачок. Перо золотое. Из довоенной партии. С тридцать восьмого года в Германии запрещено использование драгоценных металлов для гражданских нужд. Рейх начинал подготовку к войне.
– Красивая, – признался Зотов. – Неужели подарите?
– Это ручка Твердовского, – покачал головой Марков. – Найдена у Волжина, на самом дне вещмешка, завернутая в пару портянок. Как вам такой расклад?
– Вы и обыск успели провести? – удивился Зотов. Ручка – это настоящая улика, неопровержимая. Неужели Волжин?
– Честь по чести, на людях, как полагается, – подтвердил Марков. – Я не верю в случайности, Виктор Павлович. Человек бьет морду, клянется прирезать, ночью бродит у землянки жертвы, Твердовский мертв, у Волжина ручка в мешке. Многовато, стало быть, совпадений.
– Какой дурак будет прятать у себя вещи убитого?
– А кто его знает, дурак – не дурак? – развел руками командир. – Следствие разберется.
– Я хочу поговорить с Волжиным.
– Никак невозможно, – возразил Марков. – Арестанта начштаба допрашивает, ему и карты в руки. Вы теперь лицо заинтересованное.
– Вы обещали мне не мешать, – напомнил Зотов.
– А я разве мешаю? – свалял дурачка командир. – Лукин на раз-два до всего докопался, убийцу установил. Ваша работа на этом закончена, отдыхайте, ждите самолет.
– Так и сделаю. – Зотов резко поднялся и вышел на воздух. Марков не стал задерживать.
– Ну как там? – подскочил Карпин.
– Плохо, – не стал отрицать Зотов. – Волжина будут по полной крутить, сам виноват.
– Есть доказательства?
– Воз и тележка. У Волжина был мотив, его видели ночью в лагере, в его вещах найдена ручка убитого.
– Брехня, – горячо возразил лейтенант. – Ну не мог Сашка убить особиста, не мог!
– Был принципиально против насилия?
– Ну не так чтобы очень, – смешался Карпин. – Я Сашку с зимы знаю, он меня раненого из немецкого тыла двадцать километров на себе пер. А теперь его врагом засчитали.
– Куда он ночью ходил?
– Не знаю, – резанул лейтенант. – Выпили крепко, отрицать не буду, для начала по пол-литра на рыло, я разрешил после боевого выхода нервишки поправить. Партизаны подтянулись, байки травили, братались, самогонка рекой, баян притащили, помню, бабы были, потом как отрезало. Проснулся ночью в землянке, слышу – лезет кто-то. Волжин приперся. Сказал, мол, гулял, а сам довольный, как котяра, крынку сметаны сожравший. Я еще машинально на часы глянул. Десять минут четвертого было. Он захрапел сразу, а я отлить вышел, заодно покурил, на звезды полюбовался, и спать. Если с Сашкой худое случится, я всех сук партизанских под корень вырежу.