[29], царица змей Шармах[30] и другие мифические персонажи.
Когда-то, давным-давно, мой юный предок встретил огненную красавицу и потерял покой и сон. В самый волнительный момент рассказа бабушка откладывала в сторону узорчатое полотенце и вязальный крючок и, указывая на ребёнка, начинала дрожащим голосом петь: «Вдруг в ущелье Деранц я увидел прекрасную девушку в платье зелёно-красном»[31]. Этим ребёнком была я. Бабушкины рассказы я слушала вполуха, но они впитались в мою душу, стали иллюзорной реальностью, как будто я перевоплотилась в ту девушку из сказки и жила в далёком поместье, которое и есть Ущелье Деранц.
И вот я мчусь в сторону родового имения. Этот рассказ о дяде Сурене, но я должна была его начать с Ущелья Деранц. Мой дед Казар пуповиной связал судьбу своего первого внука – моего дяди Сурена – с родным, милым его сердцу краем, ведь именно в этом имении живут светлые воспоминания детства, которые вмещают в себя синеву рая и имеют корни памяти крови. Мы в ответе за эту память. Здесь бок о бок сосуществуют мистика и реальность, они часто переплетены неразрывно и, что ни говори, правят нами посредством не подлежащих трактовке законов. Только сверхъестественным можно объяснить поступок дяди Сурена, который в самый разгар Арцахской войны продаёт своё имущество в Ереване, отказывается от обеспеченной жизни – результата многолетнего тяжкого труда – и переезжает в Степанакерт. Он тратит всю свою заначку и деньги, которые берёт в долг, на то, чтобы запущенное Ущелье Деранц вновь процветало. Для жителей соседнего села он так и остался чужаком, необъяснимой загадкой, Робинзоном. Многие считали его полоумным, а потом стали озвучивать эту мысль направо-налево, распространяя по округе. У Робинзона была и своя Пятница – молодой человек по имени Аркадий, который раз в неделю на своей «Ниве» привозил дяде воду и продукты. Аркадий имел слабость к выпивке и чем больше пил, тем больше становился похож на Пятницу.
…Воспоминания, связанные с моим дядей Суреном, формировались с самого детства. Он обладал величественной внешностью и был очень похож на известного французского актёра Жана Габена, но был стройнее.
Во время семейных сборищ мы с кузинами часто спорили, кто из нас должен сидеть рядом с дядей, потому что мы, маленькие девочки, в его присутствии чувствовали себя барышнями. Я ещё не встречала такого человека, который был бы таким чутким и заботливым, как мой дядя. Он накладывал мне в тарелку всякие вкусности и учил пользоваться ножом и вилкой и прочим правилам столового этикета. Он был непревзойдённым мастером в этих вопросах, поскольку во времена Советского Союза на протяжении многих лет руководил организацией приёмов и банкетов для правительственных делегаций, прибывавших в Армению. Спустя годы, когда я после окончания института нашла работу в министерстве торговли, о дяде здесь всё ещё шла добрая слава. Узнав, чья я племянница, женщины приняли меня по-особому, с необычным воодушевлением, моё присутствие в их коллективе было важно для них.
В то время дядя Сурен уже был разведён.
Помню его фотографии из старого альбома, что в нашем степанакертском доме. На одной из них – молодой офицер советской армии, стройный красавец в форме капитана. Во время Великой Отечественной войны дядя Сурен был разведчиком. Часто вспоминаю случай, указывающий на его великодушие. В один из ясных, весенних дней в лесах Словакии лицом к лицу сталкиваются советский разведчик и немецкий офицер. Оба застывают на месте, держа друг друга под прицелом. Дядя жестом велит немцу уходить, а сам поворачивается к нему спиной. Противник, который оказался или подлецом, или заблудшим приверженцем фюрера, стреляет. Пули проносятся в сантиметре от виска дяди. Спустя секунду стреляет и Сурен. Пуля впивается в лоб немца – тот падает, и небесная лазурь гаснет в его открытых глазах.
По словам бабушки, дядя каждый раз расстраивался, вспоминая этот эпизод. «Бедняга умер в самом расцвете сил… А я столько вёсен прожил после него!» – часто повторял Сурен.
В тридцать лет он стал художником. В начале семейной жизни, до получения заочного образования, чтобы прокормить семью, он зарабатывал на кусок хлеба, работая фотографом и художником. В упомянутом альбоме сохранился графический рисунок, выполненный моим дядей: рыбак, прислонившись к борту лодки, обнимает за тонкую талию русалку, и они целуются. Мужчина чем-то отдалённо напоминал дядю в молодости.
Русалка была изумительно красива: полураспущенные волосы, безупречный профиль, грациозные изгибы спины, упругая грудь, выпуклые ягодицы. Чешуйчатый хвост сверкал и переливался огненными отсветами под щедрыми лучами солнца, казалось, что рыбья часть тела колышется вместе с волнами. Я часто сосредоточенно всматривалась в этот рисунок и действительно слышала стоны волн и шептания страстной любви…
…Когда мы с семьёй переехали из Степанакерта в Ереван, первую ночь мы провели в просторной квартире на улице Амиряна. Ермония, жена моего дяди, была красавицей с классическими чертами лица – чётко очерченным носом, ртом, подбородком. Но вместе с тем у неё на левой щеке был шрам, свидетельствующий о некогда полученной травме, и он немного портил совершенную красоту женщины.
В присутствии моих родственников, проживающих в столице, меня – девчонку – охватывало жуткое волнение от чувства собственной неполноценности. И хотя я уже успела прочитать множество книг, научилась разговаривать на литературном армянском языке, всё равно боялась, что в моих устах он будет звучать неестественно. Я старалась не говорить на арцахском диалекте, стесняясь выглядеть смешной провинциалкой, а когда разговаривала по-русски, мне казалось, что допускаю речевые ошибки. Смущение сковывало меня, порождая излишнюю застенчивость. Моей единственной защитой было не поднимать опущенных глаз.
И вдруг произошло неожиданное. Жена дяди кокетливо посмотрела на мужа и, намекая на меня, произнесла: «Она будет красавицей…»
Я растерянно улыбнулась. Её лицо показалось мне очень родным и знакомым. Я поняла: это русалка с той картины.
…Спустя год после упомянутых событий дядя Сурен собрал свои вещи и ушёл из семьи. Потом он долго ждал, что его позовут обратно, будут скучать, не смогут жить без него. Ходили слухи, что он подавлен, болен и сам на себя не похож. Но семья даже не поинтересовалась его судьбой, а дядя был гордым – не вернулся. Развод совпал с каким-то сфабрикованным уголовным делом, после чего его отстранили от должности и посадили в тюрьму. Через два года его выпустили на свободу по приказу генпрокурора. Дядя был восстановлен в прежней должности, в партии, ему были возвращены все привилегии.
Мой отец и тёти пытались поговорить с женой Сурена, но она аргументировала своё решение, ссылаясь на детей. «Они устали, поймите, – говорила Ермония, – больше не желают видеть отца, им надоели ежедневные скандалы, драки. С другой стороны, почему я должна слушать вас? Если со мной что-то случится, вы будете ухаживать за мной или мои дети?»
После развода дяди мы больше не общались с членами его семьи, как будто их и не существовало. Это был наказ взрослых. Дети часто становятся жертвами неправильных, несправедливых решений родителей и не имеют права изменить их.
До сих пор меня не покидает чувство сожаления, и печаль преследует по сей день, особенно когда размышления наводят на воспоминания. Ведь это было роковой ошибкой – отчуждаться от детей дяди. В память о них остался лишь торт «Русалочка», или торт Ермонии, – любимое лакомство моей мамы, которая часто пекла его именно по её рецепту. Есть ещё кое-что, и оно навевает грусть с морских берегов, рассказывая о красоте дядиной жены. Я имею в виду выцветший рисунок… Где-то там в морской дали продолжается вечная жизнь русалки…
Машина проехала Шуши, церковь Хачин так, село Красное. Каменистая горная дорога была труднопроходимой, ухабистой, местами мы неожиданно оказывались на краю обрыва. Казалось, Ущелье Деранц – неприступное место, которого мы никогда не достигнем.
Стоял жаркий полдень. Узкая покатая тропа наконец привела нас к подножию высокого холма. Вход был ограждён железными решётками, а на тяжёлых воротах висела надпись: «Почитай отца твоего и мать твою, [чтобы тебе было хорошо и] чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, даёт тебе»[32].
Мы вчетвером – я, мой муж и дети – начали звать: «Дядя! Дядя!» Наши голоса гремели по всей округе и эхом взмывали ввысь, паря над ущельем, долетали до забытой часовни Деранц, расположенной на возвышенности, доходили до креста и двери, затем возвращались погоняемые ветром, пропитанным пряным ароматом чабреца. Крест непоколебимо возвышался над ущельем, раз и навсегда подтверждая неопровержимую истину: повеют ветра и поднимутся вихри, человек будет трудиться и созидать, но Властвовать и Решать будет только Он…
Спустя около получаса дядя Сурен спустился с холма. Коренастый, с ружьём на плече, небрежно одетый, с большим посохом в руке, в сопровождении кавказских овчарок. Мы всегда видели его в солидных костюмах – как подобало представительному мужчине. Его образ лесного жителя поразил нас. В вершинной части холма был маленький каменный домик, в котором стояли две железные кровати, стулья и стол. На одной из стен висели фотографии его родителей – Лусняк и Багдасара, на противоположной – дедушки Казара и бабушки Агюль.
…Катрин – дочь моей сестры – родилась в Нью-Йорке, но в её памяти сохранились незабываемые воспоминания, связанные с детством и Арцахом. Она была ещё совсем юной девочкой, когда впервые побывала у дяди в Ущелье Деранц. Увидев прекрасную прабабушку, Катрин взлелеяла мечту – иметь её фотографию. Но как? Дядя ни за что бы не расстался с ней, это было ясно как божий день. Много лет спустя, когда дяди уже не было в живых, Катрин во второй раз едет в Степанакерт, на такси доезжает до закрытых ворот Ущелья Деранц, но ей так и не удаётся войти внутрь. Через щели в заборе виднеются разбросанные на земле вещи. Её внимание привлекает торчащая из кучи бумага. Она палкой придвигает её к забору и… О чудо!.. Это была фотография Агюль. Неизвестно, сколько времени она пролежала под солнцем, дождём или снегом. Впоследствии одна очень талантливая художница восстановила снимок. Я видела его в нью-йоркской квартире Катрин. То, что произошло с племянницей, как-то утешает меня, подтверждает выводы, которые берут начало в чувственном поле или в сфере воображения. Однако есть истины, которые иногда подтверждаются волею случая и времени. Возвращаясь к истории с фотографией, думаю, что в этом круговороте необъяснимых чувств я не одна. Ощущение обречённости должно быть общечеловеческим, ну а я, принимая свою долю, добровольно возвращаюсь в былые времена. Направляющая меня сила циркулирует по моим венам, становясь силой притяжения магических лучей. В этом необъяснимом сне я возвращаюсь в Ущелье Деранц и познаю непостижимую тайну грёз… Что это?.. Я узнаю воспоминания с незапамятных времён, однако у меня нет слов.