Женщина обычно была немногословной. Но однажды, когда муж снова опаздывал, она не сдержалась и, чуть не плача, спросила: «А вы бы оставили свою жену с чужим мужчиной, да ещё нагую?» Я дал уклончивый ответ, пытаясь хоть как-то утешить эту сломленную женщину с хрупкой душой.
Картина была прекрасна, но на ней красивая женщина выглядела иначе. Казалось, с портрета на меня смотрела многострадальная мученица. Муж хоть и заплатил условленную сумму, но явно остался недоволен. На прощание он бросил на меня странный взгляд и с ухмылкой произнёс, растягивая слова: «Уверен, свою супругу вы бы так не нарисовали». Больше я его не видел, но в душе моей поселилась необъяснимая тревога.
…Каково же было моё удивление, когда спустя несколько дней я случайно узнал, что заказчик был первой любовью моей жены! Меня мучили противоречивые предположения. Абсурдное желание заставить собственную жену позировать в чём мать родила; умышленные задержки мужа; необъяснимая удручённость и покорность голубоглазой красавицы… Был ли их визит в мастерскую случайным или какими-то незримыми нитями был связан с моей женой?
У меня не было ответов на теснившиеся в голове вопросы, но в одном я был уверен точно: всё было обдумано заранее, и доказательством тому служили чрезмерная самоуверенность и наглое поведение мужа. Мне не давала покоя одна нелепая, но недалёкая от истины мысль. Возможно, этот мужчина предлагал обменяться жёнами, тем самым бросая мне своеобразный вызов… Я был на взводе, меня всё больше одолевало тревожное предчувствие чего-то ужасного.
Вскоре обнаружилось нечто существенное: моя жена знала, что они были в моей мастерской. Но как? Кто был её осведомителем? Червь ревности грыз меня изнутри, мрачные сомнения время от времени терзали душу. Чтобы преодолеть навязчивые мысли, я начал писать новую картину, на которой пытался изобразить девушку с искрящимися глазами цвета спелой ежевики, которая словно снизошла со звёздных орбит, кружа в хороводе с ангелами. В её глазах застыла необъяснимая печаль.
Портрет получился необычайно красивым. Посмотрев на него, я понял, что безумно люблю свою жену и не хочу её терять. Я стал более осмотрительным, более терпеливым и всячески старался укрепить наш супружеский союз. Стыдно признаться, но пару раз я пробовал следить за ней, чтобы убедиться, что она невиновна…
Я испытывал особую привязанность к этой картине, и не случайно она оказалась среди немногочисленных вещей, которые я взял с собой, покидая родину.
С годами изящная девушка стала знатной дамой – матерью моих детей. Настроение у неё по-прежнему переменчиво, но уже – как погода в Калифорнии. Сейчас с ней очень легко, так как эти перепады настроения никак не связаны со мной. Причиной тому – дети. Временами у меня возникает бурное желание вывести жену из себя, чтобы убедиться: я для неё ещё что-то значу.
Интересно, а какие сюрпризы преподнесла жизнь голубоглазой красавице, которую я изобразил на картине в виде одного из ангелов? Тайна «жертвенного ангела» должна была раскрыться спустя десятилетия в Штатах.
Я, по привычке, заперся в мастерской и работал. Это может показаться странным, но картина давних лет «заговорила» по-новому, требуя к себе внимания. Казалось, ангелы ожили, казалось, в их небесном хороводе кроется какая-то тайна…
В это время моя жена была в церкви. Может быть, по наитию свыше, а может, ведомая неизвестными инстинктами, она подошла к армянке с ангельским лицом и спросила: «Прошу прощения, ваш муж учился в такой-то школе в таком-то году?»
Прежде чем ответить, незнакомка долго смотрела в глаза моей жены, затем горько заплакала: «Ах, как несправедлива жизнь! Если бы твоя мать тогда не вмешалась, твой одноклассник женился бы на тебе, а я была бы спасена…»
Когда она наконец успокоилась и извинилась перед моей женой за эмоциональный срыв, между ними завязалась беседа и женщина рассказала, через что ей пришлось пройти… Это был брак без любви. В понимании её мужа любовь заключалась лишь в удовлетворении его извращённой похоти. Идея позирования в мастерской обнажённой также была актом насилия с его стороны. И так на протяжении многих лет… Муж, угрожая пистолетом, добивался, чего хотел. В конце концов они расстались…
Голубоглазая красавица была самым грустным ангелом. Побывав в роли жертвы омерзительных актов насилия и пройдя все круги ада, она сохранила свою непорочную чистоту и не растеряла душевной красоты.
…Я сидел в кресле, когда моя жена вернулась из церкви. Она опустилась на ковёр, обняла мои колени и, вперившись в меня своими чёрными глазами, произнесла: «Ты знаешь, сколько раз мне по долгу службы приходилось сталкиваться с гнусными преступлениями, чудовищными случаями насилия, но история голубоглазой красавицы – это нечто из ряда вон выходящее. То, что она рассказала о моём однокласснике, выходит за пределы человеческого воображения… Какое счастье, что у меня есть ты!..»
Перевод Самвела Аракеляна
Jingle Bells
Сорок лет пролетели как сорок дней. Не счесть, сколько мы пережили перемен – в любви и профессии, страданиях и печалях, в местожительстве, и только дружба осталась неизменной. Пожалуй, нашу дружбу я назвала бы судьбоносной, потому что непредсказуемые пути-дороги эмиграции вновь свели нас в Калифорнии. Суды-пересуды давних подруг крутились вокруг моего замужества. Вард и Мануш всячески ухищрялись познакомить меня со своими братьями, деверьями, коллегами.
Однако зря старались подружки, потому что судьба наглухо, на тяжёлый засов заперла двери к счастью до тех пор, пока нежданно-негаданно они не распахнулись вновь в Калифорнии благодаря одной из них – Мануш.
Фортуна улыбалась Вард чаще, чем мне, то есть двери к супружеству открывались перед ней легко. Она первой из нас оказалась в Калифорнии. Вышла в четвёртый раз замуж за очень богатого ливанского армянина Алена, который души в ней не чаял. Вард считала, что труднее всего развестись в первый раз, это как решиться на осознанное «самоубийство», жить вдали от мужчины, без которого никогда не представляла свою жизнь. Но когда преодолеешь эту страшную черту, очередное замужество – всего лишь пара пустяков, и можно будет довести число разводов до десятка, если что-то не так сложится.
Мануш в двух городах Калифорнии ухаживала за парализованными старушками: первую половину недели жила в Глендейле, вторую – в Сан-Диего. Ездила поездом, который стал для неё то ли домом, то ли дверью в неведомый мир, вечно мельтешащий и ускользающий. Прильнув лицом к окну, она восхищалась изумительными закатами солнца над Тихим океаном и почему-то всякий раз мечтала о собственном доме, с тоской вспоминала о муже Аршо и детях, с которыми не виделась лет десять.
Во время очередной поездки к ней «случайно» подсел какой-то армянин, и шапочное знакомство оказалось судьбоносным. Через несколько месяцев Жозеф, тот мужчина, стал моим любимым мужем.
В жизни мне ещё не встречалась столь страстная супружеская пара, как Мануш и Аршо. Стены их дома будто светились любовью и счастьем. Медовый месяц длился десять лет, до середины девяностых, и завершился вынужденной эмиграцией. Они взяли кредит, чтобы открыть своё дело, а в итоге лишились квартиры. Мануш подалась в Америку на заработки, чтобы вернуть утерянные деньги. Аршо с той же целью уехал с детьми в Санкт-Петербург, к брату, но больше не захотел возвращаться в Ереван, заявив, что там дети будут обречены на безработицу…
Полгода назад Аршо наконец-то приехал вместе с детьми в Лос-Анджелес. В Мануш пробудилась прежняя жизнерадостная женщина.
Благополучие вызывало в Вард чувство вины перед нами, поэтому время от времени она устраивала обеды в своём особняке на берегу океана. В такие дни Вард отпускала прислугу и принималась стряпать сама.
Мужчины расположились на террасе, обращённой к зелёной лужайке, за которой виднелся пролив, окаймлённый лесом и холмами. Ален и Жозеф о чём-то увлечённо спорили, Аршо в одиночестве пил коньяк, демонстративно пренебрегая сотрапезниками. Жозеф попытался вовлечь его в разговор.
– Если б не реплика вашей жены, я до сих пор так бы и остался холостяком.
– То есть как это? – строго спросил Аршо.
– Мы сидели рядом в поезде до Сан-Диего. В ответ на моё восклицание «Какие великолепные хоромы на побережье и какие счастливые люди их владельцы!» ваша жена ответила: «Это мы счастливые, а не они. У них всего по одному особняку, а мы наслаждаемся всей этой красотой».
– Так вы совершенно случайно оказались рядом? Она что, не понравилась вам? – с издёвкой спросил Аршо.
– Послушай, я об одном толкую, а ты совсем о другом думаешь, – от растерянности Жозеф перешёл на говор персидских армян.
– Собственно, какое имеет значение, понравилась она тогда Жозефу или нет? Главное: Мануш – порядочная женщина, – заметил Ален.
– Да, у вас удивительная жена, – добавил Жозеф.
– Я понял: она по душе вам обоим. Какое сходство вкусов! – желчно произнёс Аршо, пристально разглядывая рюмку.
Мужчины оторопели, за столом наступило тягостное молчание.
Я не слышала разговора, но наблюдала за ними через стеклянную кухонную перегородку.
– Аршо очень изменился. Куда подевались его непосредственность, юмор гюмрийца[4]? Я была уверена, что он легко найдёт язык с ребятами.
Мануш с грустью и отчаянием взглянула на меня.
– Мне вот что кажется: квартира у вас небольшая, в соседней комнате дети, и это вам мешает, – вполголоса сказала Вард.
– Десять лет назад ничего и никто нам не мешал, а теперь… – Чёрные глаза Мануш вспыхнули болезненным блеском.
– Между вами возникла стена, десятилетняя стена, и называется она эмиграция. Он чурается, а ты молчишь как истукан. Так нельзя, ты должна взять инициативу в свои руки. – Вард направилась в спальню и вернулась оттуда с женским нижним бельём. – Вот тебе наше задание: сегодня же обольстишь мужа. Мы вчетвером уедем в город, вернёмся поздно ночью. Оставляю вам весь особняк, наслаждайтесь друг другом, – тоном, не терпящим возражения, сказала Вард.