линых голосов. – Мне очень хорошо. Я кошка. Посмотри, какие у меня глаза. Они светятся.
– Сейчас засветятся еще сильнее, – пообещал Тигран.
Откинув голову пленницы на изголовье топчана, он склонился над ней. В его опущенной правой руке блестел нож.
Николай Федорович Шарко редко снисходил до личного присутствия на допросах. По правде говоря, это не входило ни в его обязанности, ни в его компетенцию. Однако сегодня был особый случай.
Застывший, как изваяние, сидел Шарко в следовательском кабинете и пожирал глазами Анатолия Болосова, приведенного из камеры предварительного заключения первым. Допрос проводил Бастрыга. Это был его шанс вернуть к себе доверие и расположение начальства, поэтому он старался во всю. Для начала он попытался запугать Болосова угрозами бросить его в камеру к насильникам. Затем перешел на доверительный тон и попытался поговорить с арестованным по душам, чуть ли не обнимая его за плечи. Наконец, не выдержав тупого отрицания очевидных фактов, заехал Болосову в челюсть, обрушив того вместе со стулом на пол.
– Не имеете права! – прошипел Болосов, поднимаясь.
– Ты мне о правах будешь здесь рассказывать? – взвился Бастрыга.
Шарко, наблюдавший за ними, решил, что эти двое чем-то похожи, даже фамилии у них какие-то неблагозвучные и на букву «Б».
«О чем я думаю, черт побери? – спросил он себя, поморщившись. – Моей Оленьки больше нет, а у меня в голове какая-то ерунда. Вот это животное с бессмысленной рожей виновно в гибели моей дочери».
– Спокойнее, Леонид Ильич, – сказал Шарко со своего места у окна. – Не тратьте нервы и силы. Чтобы разговорить подследственного, нужно найти к нему правильный подход. Ключик, так сказать.
– Какой может быть ключик к этой куче дерьма? – раздраженно спросил Бастрыга, который ушиб палец во время мордобоя.
– Я буду жаловаться, – сообщил Болосов, ставя стул и устраиваясь сверху.
– Обязательно, – обрадовался Шарко. – Обязательно будешь жаловаться. Всем, кто только тебе встретится. На свою незавидную долю, на подорванное здоровье, на судью, влепившего тебе пожизненное… Все это будет, обязательно будет. Но я готов подбросить тебе еще один повод для жалоб. Отличный повод.
Тут Шарко умолк, плотно сомкнув яркие губы. Подобно опытному драматургу, он знал, когда следует начать монолог, а когда оборвать его, подвесив в воздухе интригующую паузу. И чутье его не подвело.
– Какой еще повод? – спросил Болосов.
Он пытался говорить скучным тоном, но в его голосе и движениях угадывалась нервозность.
– Мы сделаем тебя калекой, – пообещал Шарко, улыбнувшись. – Положим в тюремную больницу, отрежем ноги и напишем, что операция была проделана, чтобы предотвратить распространение гангренозных опухолей. Мол, гражданин Болосов, совершая попытку к бегству, прыгнул с крыши на землю и повредил обе ступни.
– Можно руки добавить, – вставил Бастрыга. – Или просто руки отрезать вместо ног. Чтобы даже помочиться не мог самостоятельно, подонок такой.
– Пугаете? – спросил Болосов. – Пугайте, пугайте.
Его ухмылка была отнюдь не веселой. Больше это походило на трагический оскал. Он боялся. Экспромт прокурора поселил в его душе страх. Теперь следовало оставить его одного, чтобы дать ему возможность как следует осознать свое положение и перспективы.
– Пусть его уведут, – сказал Шарко, глядя в окно. – Подумает до завтра, может, поумнеет. А нет, так и не надо. Я хочу поглядеть, как он станет из себя крутого корчить, когда без рук останется…
– Или без ног, – добавил Бастрыга и повысил голос, обращаясь к конвоиру, находящемуся за дверью кабинета: – Уведите гражданина Болосова. А супругу его сюда давайте. Живо!
Светлана Болосова выбрала диаметрально противоположную линию поведения. Она не показывала характер, не замыкалась в себе, не огрызалась, а, напротив, старалась заискивать и даже лебезить перед мужчинами. При этом она изображала из себя дурочку, которая не понимает, что происходит. Выслушивая вопрос, она округляла глаза, а губы втягивала, отчего ее миниатюрный ротик становился еще меньше.
– Какой Тигран? – удивлялась она. – Знать не знаю никакого Тиграна. Мы с Толиком квартиру хотели продать. Разве запрещено квартиры продавать? Кто ж знал, что эти покупатели бандитами окажутся? Как накинулись, проклятые! Насилу нас отбили полицейские, спасибо им большое…
Некоторое время Шарко слушал эту галиматью молча, все сильней наливаясь глухой, темной злобой. Светлана была ему еще ненавистней, чем ее муж. Эта смесь трусости и наглости выводила прокурора из себя. Он еле сдерживался, чтобы не подскочить к наводчице, не повалить ее на пол и не начать топтать ногами. Бастрыга, читая его мысли, навис над столом, склонившись к Светлане, и зловеще процедил:
– Кончай мне тут невинную жертву из себя корчить, паскуда! Сгною! Душу вытрясу. – Протянув руку, он ухватился за прядь волос на виске Светланы и подтянул ее голову ближе. – Будешь говорить?
– Ой, ой, ой! – заблажила она, вывернув голову, чтобы уменьшить натяжение. – Отпустите! Я ничего не знаю, ничего не знаю!
– Послушай, ты, – начал со своего места Шарко. – Твои подельники похитили и убили мою дочь. Двое убиты, но остался Тигран. Где он? Или ты скажешь, или сегодня ночью повесишься в своей камере.
– Как это повешусь? – выпучила глаза Светлана, отпущенная следователем. – Ничего я вешаться не собираюсь. Нет на мне никакой вины.
– Пове-е-есишься, – протянул Шарко убежденно. – Такое сплошь и рядом бывает. Загрустил преступник, затосковал и – в петлю. А сокамерники потом удивляются: как же так? Спать ложилась такая веселая и вдруг руки на себя наложила. Что, Света, нравится тебе такая перспективка?
Несколько секунд Светлана Болосова сохраняла неподвижность и молчание, переваривая услышанное. Потом глаза ее увлажнились, а губы сложились крохотной подковкой, концы которой были опущены вниз.
– Да что вы такое говорите! – жалобно проговорила она. – За что меня? Я ни сном, ни духом. А Тиграна вспомнила, как же. Тиросян его фамилия. Дружок моего благоверного. Проходимец, какого свет не видывал. Натворил что? Если так, то я ни при чем. Я вон, квартиру продаю. Все честь по чести.
Шарко расслабленно откинулся на спинку стула. Ну вот. Почти раскололась гражданка Болосова. Еще чуток поднажать, и готова.
Шарко снова подался вперед и навалился грудью на стол, собираясь усилить давление, когда в кармане запел-заиграл мобильный телефон.
Есть только ми-и-иг между прошлым и будущи-и-им.
«Нет никакого мига, – подумал Шарко. – И будущего нет. Ничего не осталось».
О, как он ошибался!
Приблизив телефон к слегка подслеповатым глазам, прокурор увидел, что на окошке проступил номер не кого-нибудь, а самого Тиграна.
– Минутку, – сказал он, а продолжил уже в коридоре, уединившись в небольшом холле с пальмами и фикусами в допотопных кадках. – Что, мразь, почуял, как жареным запахло? Но ты зря стараешься. Нам с тобой разговаривать не о чем… Ты доченьку мою, Оленьку… Не будет тебе пощады. Я тебя из-под земли… Слышишь? Из-под земли достану!
– Дочку свою ты сам погубил, – послышалось в ответ.
– Что? Что ты сказал?
– Ты на меня псов своих натравил, козел! – прошипел Тигран. – И Оленьке твоей кранты, если хвостяру не подожмешь, понял, ты?
Шарко схватился свободной рукой за голову, машинально ощупывая все ее выпуклости.
– Хочешь сказать, она жива?
– Жива, жива. Только не совсем цела твоя Оленька.
Холод скользнул вдоль согнутого прокурорского хребта.
– Лжешь! – выдохнул он.
– Нет, – отрезал Тигран, и Шарко ему моментально поверил. – Я, в отличие от тебя, уговоры соблюдаю. Пока их другие не нарушат.
Прокурор потер лоб с такой силой, словно хотел содрать с него кожу.
– Почему же тогда… – Он облизал бордовые губы, собираясь с мыслями. – Почему тогда ты мне старые видео слал? Думаешь, я не заметил? У Оли на лице ссадина. И челка везде одинаковой длины.
– Все верно, – согласился Тигран. – Не хотел девушку травмировать. Наснимал роликов впрок, было дело. Но она жива. Ты очень скоро в этом убедишься. Поезжай домой, у консьержа тебя посылочка дожидается. Потом перезвонишь.
Связь оборвалась. Сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее Шарко устремился вниз по лестнице, затянутой красной ковровой дорожкой. Через десять минут он был возле своего дома. Еще через минуту, вернувшись в «мерседес», раскрутил элегантную коробку из-под дорогого шотландского виски. Внутри лежала тряпица, а в тряпице – прозрачный кулек, наполненный красной жидкостью, подозрительно смахивающей на кровь. Осторожно пощупав снаружи, Шарко убедился, что там находится также что-то маленькое, плоское, упругое. Он понял, что это такое, еще до того, как заглянул внутрь и, не боясь запачкаться, вытащил аккуратное желтое ухо с золотой сережкой в форме бараньей головы. Ольга была овном по гороскопу, и эти сережки подарил ей на день рождения любящий папа.
Шарко задохнулся, схватил себя за воротник и рванул окровавленными пальцами. Ему хотелось завыть по-волчьи, но вместо этого он издал прерывистую серию рыдающих смешков. Оленька не погибла. Ее ухо было как живое, хотя и залитое кровью. Она лишилась уха все из-за того же любящего папочки. Как мог он купиться на рассуждения какой-то безмозглой журналистки? Теперь по его вине Оля изуродована. Но зато она жива, жива!
Едва не выронив мобильник из скользких пальцев, Шарко позвонил Тиграну.
– Что ты хочешь? – спросил он.
– Лучше скажи, чего хочешь ты, – предложил Тигран, усмехаясь. – Хорошенько подумай и скажи.
– Я… Не трогай больше Олю.
– Ладно. Но это тебе дорого обойдется. Твои псы моих ребят положили. За это компенсация полагается.
– Я заплачу, – торопливо произнес Шарко.
– Заплатишь, куда ты денешься, – насмешливо сказал Тигран. – Но для начала Болосовых отпусти. И чтобы никаких протоколов о задержании, никаких приводов и прочей мути. А по делу об ограблении посадишь Игоря Красозова. Арестуешь, посадишь и выбьешь показания. Он меня достал. Заколебал меня, понял? Все, выполняй.