– А что?
Тамара хотела спросить это с вызовом. Получилось плоховато. Подвели напрягшиеся голосовые связки. Голос не сорвался, но прозвучал в слишком высоком регистре. Спокойные, уверенные в себе люди такими голосами не говорят.
– А то, – сказал Бастрыга, – что некоторых ошибок лучше не совершать. Потому что они никак не способствуют приобретению жизненного опыта. Это так называемые роковые ошибки. Фатальные. После них уже ничего не бывает.
– Намекаешь, что…
Он не дал ей договорить:
– Какие могут быть намеки, Тамара! Я схожу с ума от беспокойства. Не навреди себе. Не делай того, о чем очень скоро пожалеешь.
– Это угроза, Леонид?
– Предостережение, всего лишь предостережение. Ты такая импульсивная, Томочка. Кто-то должен подсказать тебе правильное решение.
– И это, конечно, ты?
– Ну уж не Игорь Красозов, проходимец и аферист. Ему, кстати, недолго бегать на свободе осталось. Он тебе звонил?
– Не твое дело, Ленечка… – Сглотнув, Тамара добавила: – Собачье. – Ярость, охватившая ее, была столь сильной, что у нее перехватило горло. – Я сама со всем разберусь, понял? Без подсказчиков.
– Тома, ты…
Не дослушав, она выключила телефон, а потом столь же решительно нажала клавишу рассылки статьи.
Взывая к ее благоразумию, Бастрыга переусердствовал. Тамара Виткова не выносила, когда ею пытались манипулировать. Она предпочитала заниматься этим сама.
Красное солнце вставало за слоистыми облаками, похожими на снежные равнины. Было необыкновенно тихо, безлюдно, и только две дрожащие собаки, поскуливали и рычали друг на друга, переступая с лапы на лапу возле шеренги мусорных баков. Сами они были слишком малы, чтобы напасть на человека, но в любую минуту к ним могли присоединиться другие.
Непорядок.
Остановившись, Шарко достал из кармана травматический пистолет. В другой его руке возник кружок копченой колбаски.
– Ц! Ц! – позвал он шавок, сложив губы как бы для поцелуя.
Опасливо поднимая лапы они приблизились. Одной Шарко всадил пулю прямо в глаз. Второй угодил куда-то под хвост, когда собака бросилась наутек. Одноглазая, скользя и оступаясь, юркнула куда-то за баки, где искать ее не хотелось.
– Побегай, побегай, – сказал ей вслед Шарко. – Все равно сдохнешь.
Ответом на это был пронзительный вой, тоскливый, как предчувствие смерти.
– Какой вы молодец, Николай Федорович, – льстиво пропела соседка, появившаяся возле баков с мусорным пакетом.
С черным, как отметил про себя Шарко. Радость от удачных выстрелов начала стремительно улетучиваться.
– Развелись тут, – буркнул он.
– Проходу не дают, – согласилась соседка, имя которой никак не отыскивалось в завалах памяти. – Вчера иду, а они лают и следом бегут. Так и норовят в ногу вцепиться. И что потом? Бешенство какое-нибудь. Или того хуже. СПИД. Они же всякую гадость жрут, эти шавки шелудивые. – Женщина доверительно понизила голос. – Я бы бродячих собак и бомжей взяла и перестреляла бы. – Она переждала, пока стихнет вой за баками. – Вот прямо своими руками.
Пакет с мусором полетел в бак. Шарко сделал шаг в сторону стоянки.
– Скажите, Николай Федорович, – остановила его соседка, – а есть такой закон всякую бродячую шваль плодить? Или она истреблению подлежит?
– Мы живем в демократическом, толерантном государстве, – ответил Шарко. – Где, кстати говоря, наложен мораторий на смертную казнь.
Улыбка, возникшая на губах прокурора, не свидетельствовала о том, что он рад последнему обстоятельству.
– Да, да, – повздыхала соседка. – Во всем идем у Запада на поводу, буквально во всем. А самобытность наша где? Самостоятельность? Вот мне родители рассказывали… При Сталине никто не побирался, не попрошайничал. Всем работы хватало. А не хочешь работать – заставят. Сейчас бы так.
– Времена меняются, – философски заметил Шарко. – А потом повторяются.
И снова соседка не дала ему уйти.
– Это вы точно подметили, – обрадовалась она. – Повторяются времена. Молодые не понимают, но скоро сами увидят. Кстати, дочка ваша как поживает? Давно ее не видно. Уехала куда?
Шарко сунул руку в карман пальто, нащупывая пальцами пистолетную рукоятку. С каким бы удовольствием всадил пулю в глаз этой болтливой дуре!
– Уехала, – буркнул он, удаляясь широкими шагами. – Учится.
– Где? – крикнула не в меру любопытная соседка.
Шарко не удостоил ее ответа.
Аллея, по которой он шел, нырнула в чахлый скверик. Деревья стояли неподвижно, опустив вниз отяжелевшие от снега ветки. На них сидели то ли галки, то ли вороны – черные, как головешки, птицы с костяными клювами, похожими на кинжалы. Они дожидались, пока прокурор приблизился, а потом стали перелетать дальше и дальше, сбивая крыльями снег с сучьев. Почему-то Шарко казалось, что они сопровождают его потому, что видят в нем будущую добычу. Рассчитывали попировать им? Ему было все равно. Он уже умер. Когда потерял дочь.
Вдруг вспомнилось, как однажды он гулял с маленькой Оленькой возле озера в пригороде. Тогда семья Шарко жила в спальном районе среди новостроек на окраине. Он еще не занимал нынешнюю должность, бегал в следователях и не мог позволить себе приобрести приличное жилье. Но тогда все были счастливы иметь квартиру в многоэтажке с видом на еще не до конца вырубленный сосновый бор с зеркальными проблесками двух маленьких озер.
Чтобы попасть на «дикую природу», было достаточно выйти из дома, дойти до конца асфальта и дальше – по пыльной грунтовке – шагать среди зелени к берегам, облюбованным рыбаками и купальщиками.
Оленька обожала эти прогулки. Большую часть пути папа вез ее на плечах, порой переходя на лихую рысь. В озере можно было плавать, нырять, «ловить рыбу» с помощью длинной ветки или просто разглядывать пучеглазых лягушек, юрких уточек и мальков, шныряющих на отмелях. Летом, как только начинались выходные, Оленька просыпалась ни свет, ни заря, прибегала в родительскую спальню и требовала, чтобы папа немедленно просыпался и собирался в поход. Ей было тогда года четыре. Разве можно было отказать этому ангелочку с золотистыми кудряшками и чистыми, ясными глазенками? Шарко, вздыхая, подчинялся а потом, прогнав остатки сна, уже и сам был рад, что не остался отлеживать бока дома.
С приходом осени от этих прогулок пришлось отказаться, однако в один из тех солнечных дней бабьего лета, когда солнце вдруг засияло, как прежде, Шарко усадил Оленьку на закорки и отправился в путь. Он понял, что поступил опрометчиво, когда было поздно. За недели похолоданий и ненастий люди перестали наведываться на озера, зато места эти облюбовали бродячие собаки, рыскающие в прибрежных зарослях в поисках объедков.
Одна такая стая попалась путникам на дороге и атаковала их. Этот ужас Шарко запомнил навсегда. Он не мог ссадить дочку на землю, чтобы освободить руки, а отбиваться ногами оказалось трудно и слишком опасно, поскольку резкие движения могли привести к потере равновесия. Собак было не менее полутора десятков – от низкорослых кривоногих шавок, до здоровенных лохматых особей величиной с овчарку. Вожаком стаи был полосатый гладкошерстный кобель тигрового окраса, выдающего его родство с определенной разновидностью питбулей. Он не торопился нападать: ждал удобного случая. Остальные кобели и суки, щелкая зубами, визжа от ненависти, брызгая слюной, старались схватить противника за штанины, заставить его оступиться, повалить на землю.
Шарко, признаться, решил, что ему пришел конец. Он не представлял себе, как отбиться от стаи. Ах, если бы он был один! Но Оленька, рыдающая у него на плечах! Что будет с ней, если он упадет? Как спасти ее? Как уберечь от острых собачьих клыков?
Если бы Шарко потерял голову, если бы он попытался спастись бегством, это приключение закончилось бы очень печально. Но он сумел сохранить хладнокровие в этот момент испытания. Осторожно пятясь, отступил к дереву, пристроил дочку на надежной развилке, а потом уже взялся за собак по-настоящему. Подхватил дубину и погнал, оглашая окрестности воинственными криками. Бросившийся на него вожак остался валяться в пыли, царапая лапами размозженную голову. Остальные разбежались кто куда, и отваги хватило им лишь на то, чтобы провожать победителя истеричным лаем.
Успокаивая Оленьку на ходу, он благополучно донес ее до дома, оставил там, а сам бросился в больницу. Десяток уколов, несколько десятков швов. И ненависть к собакам на всю оставшуюся жизнь.
Немного помедлив, Шарко пошел обратно. Словоохотливая соседка помешала ему прикончить подстреленную собаку, но если не сделать этого, то она оправится и превратится в злобную тварь, которая станет нападать на людей. Нет, Шарко не имел права оставлять ее в живых.
Вернувшись к бакам, он завершил начатое и только после этого продолжил путь к автостоянке. Нельзя сказать, что с чистой душой и спокойной совестью, однако с сознанием выполненного долга.
Переходя дорогу, он разминулся с парочкой бомжей странного вида. Оба были относительно молоды и одеты не то чтобы чисто, но как-то стильно, что ли. Не в обноски десятилетней давности. Женщина в капюшоне назвала спутника папой, а он раздраженно сказал:
– Толик я, Толик. Сколько раз еще повторять?
– Хорошо, хорошо, – заторопилась его спутница. – Только не…
Продолжение не достигло слуха Шарко. Вероятно, бродяжка попросила своего Толика не сердиться. Или не бросать ее. Или еще что-нибудь. Это не имело значения. Будь воля Шарко, он убивал бы подобных подонков на месте. Отбросы общества. Рассадник всякой заразы.
А как бы он поступил, узнай, что только что прошел в шаге от любимой дочери? Догадаться не сложно, хотя в догадках этих никакого проку. Как только в мире происходит нечто, сразу исчезает весь тот спектр возможностей, который существовал до этого. Возникают, правда, новые варианты, но потом пропадают и они. У человека есть только один путь, только один выбор, определяющий дальнейшую жизнь. И так каждый день, каждый час, каждую минуту.