Лежащая рядом с муром Лайма дёрнула ушами, прислушиваясь.
— За что тебя слили? — поинтересовалась Шпилька.
— Ушёл за бабой, взяв трёх пацанов и грузовик. А вернулся один. Пахан-то, может, и простил бы, а у змеёнышей разговор короткий. И ладно б за пацанов, так нет — грузовик пожалели.
— Дерьмо грузовик, — не удержавшись, вставила Шпилька.
— Ещё какое. И вот его змеёныши ставят выше даже муровских жизней. Представь, кем они остальных иммунных считают.
Шпилька представила, и результат ей очень не понравился.
Беспилотник, покружив ещё некоторое время, начал удаляться.
— Кажется, пронесло, — с явным облегчением выдохнул Сыч, когда жужжание затихло. — А теперь ходу. Стаб стабом, а заражённые на звуки припрутся точно.
Дальше был стайерский забег с препятствиями в виде поваленных елей и густого, неухоженного подлеска. Может, и были когда-то в этом бору охотхозяйства или хотя бы лесничий, но с момента, когда бор загрузился в Улей, обязанности следить за чистотой никто не выполнял. Лесничий наверняка стал зомбаком или кормом для них, а лес превратился в типичный бурелом. Охотхозяйства утратили свою важность, ведь в Улье, который Сыч упорно называл Стиксом, охотой на животных занимались только заражённые, а людям проще и быстрее было наведаться в городские кластеры и натащить оттуда каких-нибудь консервов. К тому же, крупные хищники и сами заражались тем похожим на грибок паразитом, который по одному ему известному принципу делил попавших в Улей на иммунных и заражённых.
Вскоре Шпилька начала уставать. А вот кваз, хоть и весил порядка полутора сотен, почему-то не выдыхался. Даже Лайма уже вывесила язык из пасти, а Сыч всё бежал, не сбавляя темпа, и выглядел так, словно для него это была просто разминка.
Дыша, как загнанная лошадь, на автомате перепрыгивая через колдобины и пригибаясь под стволами поваленных елей, Шпилька пыталась уложить в голове обрывочные знания о мире, в котором оказалась.
Итак, запад. Он же Пекло. Зона, где загружаются всякие разные мегаполисы вроде той же Москвы или Лондона. Иногда полностью, иногда, как её Москва — отдельными районами. Чем глубже в Пекло, тем ближе эти города расположены, причём обычная земная география никакого значения не имеет — запад может оказаться на востоке, а условный Нью-Йорк окраинами прилепится к какому-нибудь Пекину. А самое удивительное — один и тот же город запросто может иметь несколько копий в разных местах. Да и на одном месте будет загружаться не совсем тот же мегаполис, что в прошлый раз. Жив что-то там говорил про мультиверсум, про множественность миров, но тогда Шпилька ещё не готова была в это поверить, хотя запомнить объяснения постаралась.
Теперь, наконец, настал миг, когда обрывочные сведения стали складываться в систему.
Шпильке несказанно повезло, причём несколько раз подряд. Во-первых, её Москва загрузилась лишь частично — кисляк охватил не самые густонаселённые районы. Во-вторых, она оказалась на самом краю Пекла. В-третьих — самый ад Шпилька проспала в запертой квартире, а незадолго до пробуждения явились стронги, которые увели всех заражённых в одну сторону, и муры, которым волей-неволей тоже пришлось сцепиться со свежими мертвяками. В-четвёртых — она попалась на глаза Танку с Живом, решившим забрать её с собой. А в-пятых, конечно, эфка, которой муры расчищали себе дорогу, отпугивая заражённых.
Страшно представить, что было бы, не сложись хоть одно из этих событий.
На востоке, как поняла Шпилька, дела обстояли несколько иначе. Там вместо Пекла была Удавка — зона, занятая чернотой. Заражённых там водилось поменьше, зато внешников просто пруд пруди.
А где-то посередине между западом и востоком — самая обитаемая часть Улья. Там множество стабов, в том числе крупных и густонаселённых. Социальное устройство — от «деревня деревней» до вполне развитых городов с собственными мини-армиями рейдеров, полицией, банковской системой и тому подобным.
На юге, по слухам, есть целые объединения крупных кластеров, но добраться до них практически невозможно — юг и север разделяет Дон, который под неусыпным контролем держат всё те же внешники.
Шпилька на бегу пригнулась, пропуская над головой низко нависшую еловую лапу. Раздался сухой щелчок, над затылком пронеслось что-то маленькое и горячее, взъерошило волосы и с треском вошло в ствол близлежащей ели, выбив щепу. Снова щелчок — и ещё одна непонятная кроха свистнула сбоку, по касательной задев плечо. И только по внезапной, острой боли Шпилька, наконец, поняла, что произошло.
В неё стреляли. И не попали лишь чудом.
Сычу, бежавшему немного впереди, не повезло. Одна пуля вошла ему в ногу чуть пониже колена, ещё две последовательно выбили фонтанчики крови в районе печени. Нелепо взмахнув руками, кваз выматерился, но всё же сумел сохранить равновесие. Прихрамывая, побежал дальше.
Нападавших это явно не устроило, и выстрелы зазвучали чаще.
Шпильке опять повезло — её серьёзной угрозой не посчитали и на какое-то время оставили в покое, сосредоточив всё внимание на Сыче. Но свалить кваза было не так просто — несмотря на раны, он пёр сквозь лес с упрямством быка. Шпилька бежала следом — просто потому что не понимала, что ей следует делать.
Лайма, как обычно, куда-то запропастилась, но Шпилька сомневалась, что в данной ситуации собака сможет хоть чем-то им помочь. Даже найди собака заражённых и приведи их за собой, первым делом те набросятся на израненного Сыча. Второй целью станет сама Шпилька — рана на плече не серьёзная, так, царапина, но запах крови для тварей — словно мёд для пчёл.
В ногу Сыча, уже разворочанную так, что смотреть страшно, вонзилась ещё одна пуля, и он, наконец, не выдержал. Споткнулся об некстати подвернувшуюся корягу и распластался по земле, предварительно пропахав телом заметную борозду в пружинящем слое осыпавшихся сухих иголок. Ходить по такому слою одно удовольствие, но вот падать в него лицом — откровенно такое себе дело.
Шпилька, не думая ни о чём, просто перемахнула через кваза и помчалась дальше, силой воли задавив позыв остановиться. Надо бежать. Она ничем не сможет помочь Сычу, только потеряет свой шанс спастись. Да и с чего она должна? Мур ей не друг и не родственник. Обещая проводить её до Энгельса, рассказывая об устройстве Улья, он преследовал лишь свою выгоду. И нет сомнений — если бы это она сейчас упала на землю, Сыч бы ни за что не остановился.
Вот и она не стала. Бежала, не разбирая, куда, стараясь как можно чаще и неожиданней менять направление. И вовремя — нападающие переключились на неё. По стволам елей вновь застучали пули, несколько штук, продырявив куртку, обожгли кожу на руках и плечах, ещё одна задела краешек уха.
С громким звоном разлетелась бутылка с остатками живчика, осколки просыпались на землю сквозь ячейки висящей на плече барсетки. Шпилька повела плечом, избавляясь от ноши. Чёрт с ним, с недопитым раствором гороха! Уйти бы!
Бок взорвался болью, и Шпилька охнула. Прижала ладонь к ране, и пальцы тут же окрасились кровью, а перед глазами всё поплыло.
Ну уж нет, не дождётесь!
Шпилька, невзирая на нарастающую слабость, прибавила ходу. Откуда-то сзади раздался надрывный крик, но она не обратила на него внимания. Сознание вытворяло с ней странные вещи — мир затягивался уже знакомой ей стеклянистой плёнкой, а в голове вновь бился чужой разум. Не управлял, не захватывал — просто был.
Этот разум Шпилька не узнавала. Но, чувствуя, как расползается клочьями собственное сознание, как подкрадывается вызванное потерей крови беспамятство, она потянулась к нему, как к последней надежде, не зная, чего ждать, к чему готовиться…
И вдруг ясно увидела все нацеленные в неё пули. Каким-то невероятным образом Шпилька знала, какая из них вонзится ей в бедро, а какая пробьёт затылок, оборвав её жизнь.
Как это глупо и обидно — видеть угрозу и ничего не мочь с ней сделать! Смерть неминуема, ей нужна всего доля секунды, чтоб добраться до своей жертвы. Разогнанный свинец вот-вот вонзится в её тело, а у неё нет ни сил, ни времени отшатнуться, уйти с траектории выстрела.
В отчаянии Шпилька мысленно потянулась к пуле, нацеленной ей в затылок, попыталась её оттолкнуть, и тут мир снова пришёл в движение. Бедро пронзило огнём, мышцы занемели, отказываясь подчиняться. По инерции Шпилька сделала ещё два шага — на чистых морально-волевых, — и всё-таки упала. Вцепилась в землю, обламывая ногти, подтянулась, заставляя себя встать. Зажала второй рукой рану на бедре и похромала в прежнем направлении.
Сквозь гул в ушах ей вновь почудился крик и ещё два выстрела. А потом наступила ватная, непробиваемая тишина. Но зрение ещё кое-как подчинялось ей, хоть и сузилось до крошечного пятна расплывчатого света в окружении темноты. Шпилька ковыляла, не разбирая дороги, и всё гадала, куда же делась та пуля, что летела ей в затылок. Неужели… Неужели удалось сдвинуть её с траектории полёта?
В том, что странное видение не было плодом её воображения, Шпилька не сомневалась — ведь вторая пуля пришла аккурат туда, куда и должна была.
Больше выстрелов Шпилька не слышала, но фонтанчики щепок продолжали появляться на стволах ёлок. Не слышала она и собственного тяжёлого дыхания, от которого огнём горела грудь. Шаги отдавались в ступнях и тоже были беззвучными.
Единственным органом чувств оставалось расплывающееся зрение, и Шпилька ковыляла, падала, вставала, снова ковыляла и снова падала — до тех пор, пока силы не покинули её, а в глазах не потемнело окончательно. Но она ещё оставалась в сознании, хоть оно и играло с ней в свои странные игры, больше напоминающие бред получившего дозу наркомана.
Шпильке казалось, что кто-то волоком потащил её по земле, ухватив за ноги. Потом бросил и долго расхаживал рядом. Что-то острое ткнулось в вену, и сознание окончательно поплыло.
Умирать оказалось совсем не страшно, почти не больно и даже не обидно. Расстраивало Шпильку только одно.
«А говорили, что перед смертью вся жизнь перед глазами проносится, — с досадой успела вспомнить она. — Наврали, получа?…»