гласна, первая бросит в меня камень…
И я жду Петера в полной уверенности, что дождусь. В противном случае, можно ли верить глазам любимых?
Вечерами я штудирую книги. Я все-таки задумалась над предложением Петера.
Я купила настольную лампу с уютным классическим зеленым абажуром и вся обложилась книгами. Я «дружу» сейчас с Гладковым, Ундрицем, Синельниковым. Я даже отваживаюсь заглянуть в монографии Гельфанда и Хечинашвили, — однако только заглянуть, поскольку это «птицы» очень высокого полета, и я в их трудах ни абзаца «не бельме», как однажды выразился Кандидат. Мне пока что достаточно общих вопросов оториноларингологии. Удивительно, что после столь длительного перерыва в занятиях медициной я способна еще овладевать даже общими вопросами!..
Куда легче даются мне занятия немецким языком. Я читаю в подлиннике Гёте и… «Приключения барона Мюнхаузена» Бюргера. Еще я слушаю в последнее время много музыки. Мой проигрыватель, именуемый в простонародье «вертушкой», почти не остывает. Открыла для себя «Ein deutshes Requiem» Брамса. Последние неделя-две у меня проходят как бы под знаком этого великого творения. Я «дослушалась» до того, что реквием сейчас как бы сам по себе звучит у меня в голове. И через него я просматриваю свою жизнь… Иногда очень хочется плакать. И если поблизости никого нет, я под музыку плачу. Господи! Какие это светлые слезы! Какие чудные моменты! Единение моей маленькой неприметной жизни с великой музыкой приводит меня прямо-таки в экстатический восторг.
Так проходит месяц…
Сегодня я просыпаюсь с мыслью о том, что вечером прилетает мой Петер. Он приезжает ко мне и за мной. Для начала я возьму отпуск. Думаю, с этим у меня не будет проблем: мы с Петром Петровичем уже давно договорились. А дальше видно будет…
Размечтавшись, расслабившись, я как будто не укладываюсь в свой привычный график и к автобусной остановке выбегаю с опозданием на пять минут. Мой автобус, естественно, не дожидается меня. Жду следующего. Опаздываю уже на пятнадцать минут. Нервничаю на остановке. Мое опоздание мне никто не «поставит на вид», но все же… Я и так в последнее время слишком часто испытываю у Петра Петровича терпение! А он — разумный, милый, добрый человек. Он меня понимает: молодая (пока еще!) женщина налаживает личную жизнь. Это свято! Когда не сильно затягивается… Работа есть работа!
Наконец показывается автобус.
И вот я в театре. Придерживаясь за перила, бегу по ступенькам наверх. Праздные девушки с сигаретками уже на своем посту. Пуская в потолок красивые колечки, «разводят тары-бары», «точат лясы» и в этом же духе. При виде меня напрягаются, подбирают лапки, принимают очень независимый вид. Можно сказать, занимают круговую оборону, ибо в поле зрения замаячила особь не из их стаи.
— Привет, девочки! — улыбаюсь им бодро. — Как дела?
Само собой разумеется, я не дожидаюсь ответа на свой вопрос, а они, понятное дело, не спешат с ответом. Лишь улыбаются мне кисло, друг с дружкой многозначительно переглядываются опять и чуть ли не пренебрежительно стряхивают пепел на мой след.
«С чего бы это?..»
Я оборачиваюсь как бы невзначай и ловлю на себе ехидные улыбочки.
Скрепя сердце, не отвечаю им их монетой, хотя так и подмывает сказануть им что-нибудь эдакое — из ряда вон! Заставляю себя не думать об этих сплетницах, хочу сохранить хотя бы остатки хорошего настроения, — ведь мне работать еще целый день. И какое мне дело до того, что они там, у себя в «курилке», про меня опять выдумали!
Я в приемной уже… Через двадцать пять секунд я у Петра Петровича. Он, как обычно, добр ко мне и, кажется, не заметил моего опоздания. Он дает мне задание на день. И вот я выхожу, сажусь за свой стол, работаю.
«Сегодня приедет Петер!..»
Я отвечаю на телефонные звонки, отпечатываю проекты приказов, ношу документы на подпись.
«Мой Петер приедет сегодня!..»
Я бабочкой порхаю по приемной.
Иногда для разнообразия выбегаю на сцену. Там монтируют новый спектакль — «Манон Леско». Среди машинистов есть симпатичные ребята. Я даже дружу с некоторыми из них. Почитаю за удовольствие им иной раз помочь: когда, например, они «вяжут» кулисы к штанкетам, делаю вместе с ними пару завязок.
Ребята платят мне благодарностью:
— Люба! Хочешь посмотреть?
— Что?
— Гляди! Одним ударом забиваю «сотку»…
И парень — простой такой паренек — молодой, дюжий, с открытой обаятельной улыбочкой от уха до уха, одним ударом молотка вгоняет в доску большущий гвоздь.
Я — в восторге!
А он при виде моей реакции пребывает в восторге еще большем:
— Хочешь попробовать?
— Нет, — смеюсь и ретируюсь со сцены.
«Ну, чем не симпатичный паренек! Ах, сегодня приезжает Петер!..»
Ближе к полудню ко мне в приемную приходит Вера. Руки у нее в фиолетовых пятнах — как от черники. Анилиновый краситель трудно отмывается. А глаза у Веры сейчас — по полтиннику. В них и удивление, и укор, и еще что-то такое, что я никак не могу классифицировать. Я этого просто не понимаю. Но я понимаю другое: Вера какую-то новость принесла…
Убедившись, что в приемной, кроме нас с ней, никого нет, Вера усаживается в кресло напротив меня и говорит:
— Я на минутку!
Но я замечаю, что устраивается она основательно: не менее чем на полчаса. Меня несколько настораживает это.
— Любаша! — начинает подруга каким-то тревожным голосом. — Ты что, с ума сошла?
«Вот тебе и на! О чем это она?»
Я чувствую, как лицо мое вытягивается.
— Что ты имеешь в виду?
Вера с минуту смотрит на меня пристально, потом приступает с другой стороны:
— У тебя глаза-то вообще есть? И со слухом-то у тебя все нормально?
Я начинаю нервничать:
— Вера! Ближе к делу! Что происходит?
— Ты видела Кандидата? — наконец приоткрывает завесу таинственности подруга.
— Когда?
«Я, кажется, бледнею. Опять он! И именно сегодня всплывает — к приезду Петера».
— Ну вообще! Вчера, позавчера…
— С месяц назад видела.
Вера качает головой:
— А между тем он частый гость в театре. И знаешь, с кем дружбу водит?
— С кем? — я уже догадываюсь и от догадки кривлюсь.
— Вот-вот, с ними! С этими сучками из курилки… — Вера крайне редко позволяет себе подобные «сильные» словечки.
— Ну и хорошо, — натянуто улыбаюсь я. — Они достойны друг друга! Весьма однородное общество подобралось.
«Теперь мне понятны их ехидные улыбочки. Они, видно, полагают, что отбили у меня завидного мужчину!»
— Что ж тут хорошего! — восклицает раздраженно Вера. — Ты знаешь, какие слухи они про тебя распускают? Слушать тошно. Уши вянут! А ты не реагируешь…
— Какие слухи? — чуть не подпрыгиваю я на стуле. — Мне не известно ничего!
— Не известно? — подруга изучающе разглядывает меня. — Пожалуй, верно… Если бы было известно, ты бы не выглядела такой — на пятерочку — спокойной, отдохнувшей. Я имею в виду: ночами бы ты не спала…
— Что за слухи, Вера? — перебиваю я.
— Слухи такие… — загибает мизинец Вера. — Ты меня извини, конечно, что я все это говорю. Сама понимаешь, мне и говорить-то не хочется. Но поскольку ты моя подруга… Должна же я как-то помочь.
— Говори, говори! — киваю я. — Мы с тобой как-нибудь разберемся. А вот с ними…
— Так вот, — смелеет Вера, — Кандидат сказал, что ты за ним уже который месяц по всему Питеру бегаешь. И намекнул прозрачно, что, может, даже не за ним, а за его толстым кошельком. И будто бы ты ему проходу не даешь и всюду, как тень, за ним следуешь…
— Так и сказал? — мне кажется, почва уходит у меня из-под ног.
— Да, — кивает Вера. — Мне передали дословно. Еще он говорил, что испытывал разные средства, чтобы отвязаться от тебя: убегал и прятался, хамил, наедался чеснока и лука. А однажды будто бы отсиживался в мужском туалете в каком-то ресторане, зная, что уж в мужской-то туалет ты не войдешь… Нет, ты подумай, каков фрукт! — сама не выдерживает и всплескивает руками Вера. — В конце концов, говорит, сдался и уступил твоим домогательствам прямо в машине, на заднем сиденье. И делал с тобой, что хотел.
— Так и говорит? — я до боли сжимаю зубы; чувствую, почва перестает качаться подо мной.
— Дословно! — опять кивает Вера. — А кто, говорит, не верит, тому он может выслать по почте… — подруга не договаривает, меняется в лице. — Ой! Что с тобой? Ты бледна…
— Ничего! Порозовею, как президент Клинтон… Дальше! — подгоняю я.
— Это все, — разводит руками подруга. — Если опустить некоторые подробности…
— А что, есть еще и подробности? — теперь уже вспыхиваю я.
Вера смотрит на меня невинно:
— Ну да!.. О том, что именно он с тобой делал на заднем сиденье.
— Давай и подробности! — чуть не вскрикиваю я. — Очень мне интересно.
— Нет, Люба, уволь! — наотрез отказывается Вера. — Я тебя уважаю и даже люблю. Однако таких вещей рассказывать не буду. Ты у Кандидата это сама спроси. А я, может, не совсем интеллигентная, но достаточно воспитанная девушка… И даже два раза ездила на такси.
Это у нас шутка такая — про такси.
— Спросить? — я пододвигаю к себе телефон. — А вот и спрошу, что же это он такое со мной выделывал на заднем сиденье… и что может прислать по почте.
Я лихорадочно накручиваю диск аппарата. От волнения палец мой срывается, и я принимаюсь накручивать диск сначала.
И вот наконец слышу длинные гудки.
«Сейчас я тебе, голубчик, все скажу. Лжец! Маменькина инфанта! Непорядочный человек! У тебя сейчас трубка телефонная в руках раскалится!»
Но, как видно, Богу в этот момент не угодно, чтобы я так уронила себя — устроила подлецу разборку по телефону.
— Никого нет дома, — говорю Вере уже спокойнее. — А они, естественно, поверили…
— Кто?
— Ну эти… из курилки.
— А как же! — чуть не радостно восклицает Вера (ей жуть как интересно!). — Эти потаскухи и не в такое про тебя поверят! Они ж ненавидят тебя! Ты же — красивая — у них как бельмо на глазу.
— Что же делать? — руки мои опускаются.