Они долго еще стояли вдвоем на казарменном дворе и разговаривали.
Прощаясь со стариком, лейтенант Голубев отдал ему воинскую честь, и тот в ответ, лихо щелкнув каблуками, тоже вскинул сморщенную руку к своей шляпе с перышками и еще раз повторил:
— Благодарю… от имени всего нашего народонаселения!
1954
ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ
Летит как пух от уст Эола!
В воскресенье Сережа ездил провожать Наточку на аэродром. Хотел на прощанье сказать все, и даже сложилась в голове фраза, красивая, звонкая: «Наточка, помни, улетая, что в Москве тебя ожидает верное и любящее сердце друга!» — но вдруг, как всегда неожиданно, по радио объявили посадку на самолет.
Наточка заторопилась. Сережа подхватил ее чемоданы, отдал их пожилому усатому носильщику с тележкой, и они пошли к выходу на летное поле. Здесь бы и сказать красивую фразу про верное и любящее сердце, но из Сережиных уст почему-то вылетело совсем другое — косноязычное, угловатое:
— Ты смотри, Ната… того… этого… не посрами, как говорится… земли русской!
Наточка приложила узкую ручку в тугой лайковой перчатке к золотистым кудрям, по-военному щелкнула каблуками туфелек.
— Есть не посрамить земли русской! — Она засмеялась и прибавила: — Я тебе напишу… оттуда!.. До свиданья, Сережа!
Потом Наточка вместе с другими пассажирами долго шла по полю. Самолет ждал ее, раскинув сильные, надежные крылья, огромный, рыбомордый, отсвечивающий серебром. Сережа смотрел на удалявшуюся Наточкину фигурку и, тревожась, думал: оглянется или не оглянется?
Оглянулась, помахала рукой! Тоненькая, стройная, как на карточке, где снята еще школьницей, когда никому и в голову не приходило, что эта озорная большеглазая московская девочка станет восходящей звездой русского балета.
А потом Наточка улетела. И хотя небо над аэродромом продолжало гудеть и рокотать, потому что взлетали и садились другие самолеты, Сереже оно казалось удивительно скучным и пустым.
Он вернулся в здание аэровокзала, подошел к окну справок и, назвав номер Наточкиного рейса, спросил, какая ожидается погода на трассе. Очень вежливая девушки в синем форменном кителе ответила серьезно:
— Прогноз хороший!
— Значит, сегодня долетят?
— Если погода позволит, долетят.
— Вы же сказали, что прогноз хороший?!
Вежливая девушка нахмурила подбритые бровки, сказала наставительно:
— Метеорология — наука молодая, гражданин.
…Прошли понедельник, вторник, среда, четверг — Наточка молчала. На заводе, где Сережа работал сменным инженером, были трудные дни. Сережа возвращался домой поздно ночью, валился на кровать и сразу же засыпал чугунным сном. Только в пятницу на заводе наконец все вошло в свои берега.
Сережа выспался, сходил в Сандуны, побрился и в субботу вечером без всякого телефонного предупреждения поехал к Наточке домой, на Сретенку, чтобы у ее родителей узнать все новости про нее.
Ни Ивана Павловича — Наточкиного отца, педагога, ни матери — Варвары Сергеевны дома не оказалось: ушли в Дом учителя на какой-то доклад. Дома была одна бабушка Ариадна Георгиевна — глуховатая и поэтому говорившая очень громко, чрезвычайно энергичная, но довольно бестолковая старуха. Она долго не хотела пускать Сережу в квартиру. Он стоял на площадке пятого этажа, а старуха кричала через дверь так, что было слышно на первом:
— Какой Сережа Копылов? Насколько мне известно, в Наточкином… репертуаре нет никакого инженера Сережи!..
— Ради бога, не надо так громко… Я — Сережа Копылов, Наточкин товарищ по школе… я у вас мальчиком еще бывал в доме!
Пауза. И снова крик за дверью:
— А почему вы бросили балет и стали инженером?
— Да я не в балетной школе учился с Наточкой. Я с ней… по общеобразовательной. Наши школы рядом были… Вечера устраивали вместе.
— Ну, это давно было! Еще до того, как я зубы себе сделала. Приходите завтра, когда наши дома будут, разберемся. До свидания, товарищ инженер Сережа!
— Не уходите! — отчаянно закричал теперь уже сам Сережа. — Умоляю, откройте дверь, так же нельзя разговаривать.
— А вдруг вы… с неблагородными намерениями?
— Откройте — и вы сразу увидите, что я с благородными намерениями!
— Голубчик, — захихикала старуха за дверью, — вы за маленькую меня принимаете, что ли? Когда я дверь открою, поздно уже будет разбираться!
С большим трудом Сереже удалось в конце концов уговорить подозрительную Ариадну Георгиевну приоткрыть дверь, но сам он по ее требованию опустился по лестнице на один марш вниз и стоял там, пока старуха не пришла к твердому выводу, что намерения у Сережи действительно благородные. Сережа вошел в переднюю маленькой, но уютной квартирки. Старуха еще раз внимательно осмотрела его с ног до головы и, окончательно успокоившись, сказала:
— Теперь я вас вспомнила! Вы были такой… коротенький стриженый мальчик… На Наточкин день рождения я приготовила свой знаменитый ореховый торт, и вы съели столько, что вам сделалось плохо.
Такого случал в Сережиной биографии те было, по чтобы не вызывать новых опасений у старухи, он развел смущенно руками и сказал извиняющимся тоном:
— Ребенок! Что вы хотите!
Через полчаса они с Ариадной Георгиевной стали друзьями. Сережа сидел в комнате за круглым обеденным столом, пил чай, глядел на большую Наточкину фотографию на стене (в белой «лебединой» пачке стоит на пуантах, напружинены стройные крепкие ножки, в милых, чуть прищуренных глазах вдохновение, еще миг — и… полетит, «как пух от уст Эола!») и слушал, что рассказывает Ариадна Георгиевна, волнуясь от ее болтовни до острой боли в висках.
— Наточка звонила во вторник… успех потрясающий… сам премьер-министр прислал ей огромный букет красных роз. А вчера пришла телеграмма… опять был потрясающий успех… и премьер-министр прислал букет чайных роз… Я написала Наточке, чтобы она все эти розы выставляла на ночь на балкон, а то голова будет болеть от ароматов!.. Что вы такой грустный стали, товарищ инженер Сережа?
— Я!? Нет, ничего, Ариадна Георгиевна!
Старуха хихикнула, как тогда, за дверью и сказала не без игривости:
— Не бойтесь, Наточка — патриотка, она не выйдет замуж за этого премьер-министра. Говорят, она вернется и опять улетит. Теперь в Нидерланды! Нидерланды — это, кажется, родина тюльпанов? Воображаю, как ее там будут засыпать тюльпанами! А потом, говорит, их пошлют в Канаду.
Сережа тяжело вздохнул и сказал бодро:
— Культурный обмен, ничего не поделаешь. Балет идет в первой шеренге, это понятно: язык балета — язык общечеловеческих чувств!
А сам подумал: «Букеты из роз, министры, дипломаты, мировая пресса, успех потрясающий. А я? Кто я? Рядовой инженер!.»
Как бы подслушав его мысли, старуха спросила:
— Вы не изобретатель, товарищ инженер Сережа?
— Нет… пока!
— Вам обязательно надо что-нибудь изобрести… какую-нибудь там гайку… или втулку — я плохо разбираюсь в технике, — о вас тогда тоже будут писать в газетах… как о Наточке.
Сережа уже собирался уходить, как вдруг на маленьком столике в углу зазвонил телефон. Звонок был резкий, продолжительный.
— Междугородный! — ахнула Ариадна Георгиевна. — Это она!
Старуха охватила трубку и закричала:
— Я, я, слушаю!.. Сейчас соединят! — сказала она Сереже, улыбаясь всеми своими морщинками.
Прошло пять томительных минут — словно пять веков. И вот Ариадна Георгиевна снова закричала в трубку:
— Натуся, Наточка, это я!.. Да, да, бабушка!.. Папы и мамы дома нет, они в Доме учителя на докладе, со мной говорить бесполезно, все равно не услышу или перепутаю, здесь сидит товарищ инженер Сережа, которого ты от меня почему-то прятала, говори с ним.
Она сунула в руки Сереже трубку.
— Говорите же! Я не буду вам мешать!
Когда старуха деликатности ради вышла из комнаты, Сережа, кашлянув, сказал:
— Наточка, это действительно я. Здравствуй!
Наточкин голос, далекий, но отчетливый, родной, затрепетал в трубке:
— Сережа, милый, как ты к нам попал?
— Очень беспокоился, что ты не пишешь!
— Вчера послала тебе открытку. Как ты живешь?
— В общем ничего. А ты как?
— Тоже ничего. Не посрамила земли русской. В газетах — целые дифирамбы!.. Сережа, милый, здесь очень дорого стоит телефон, давай говорить о самом главном… Какая погода у вас?
— Хорошая! Дождь идет!
— Милый московский дождь! Передай ему привет. А здесь тепло, сухо. Очень хочется домой, Сережка! Ты меня встретишь?
— Обязательно! Уж как-нибудь вырвусь!
— Принеси мне на аэродром букет!
— У тебя, кажется, их и так хватает!..
— Букет из листьев клена и осины. Помнишь, мы собирали на Ленинских горах? Красные, желтые!.. Я ужасно их люблю. Принесешь, Сережа?
— Обязательно!
— Сережа, мы решили говорить о главном, а я болтаю сама не знаю о чем. У тебя есть что-нибудь важное мне сказать?
— Есть! Наточка, помни, что тебя в Москве… ожидает верное и любящее сердце друга!
— Ох, как торжественно! А нельзя ли проще, конкретнее?
— Проще?.. Ната… Наточка… прилетай скорей… Я тебя люблю невероятно, чудовищно…
— Я — тоже, но это не телефонный разговор, Сережа, милый… Обо всем поговорим в Москве… У меня через час концерт… Я так буду сегодня танцевать, что они тут все со стульев попадают… Сережа, милый, только я ведь все время… в разлетах… Ничего?
— Я к этому готов! Культурный обмен, ничего не поделаешь!..
— А почему ты до сих пор молчал, только вздыхал, как десятиклассник? Хотя не надо, не говори, ты себе не представляешь, как дорого телефон стоит… Сережа, милый, до свидания! Целую тебя, Сережа!.. Обождите, не разъединяйте!..
В тот же день поздно вечером, почти ночью, уже после концерта, прошедшего с триумфальным успехом, Наточка сидела в театре за кулисами, в своей уборной, и принимала знаменитого театрального критика с мировым именем.