16 октября немцы вошли в Одессу.
С немцами пришли румыны.
Сто тысяч евреев оставались в городе‚ и после обязательной регистрации одних отпустили домой‚ а других отвезли в артиллерийские склады за городом и там убили. Прошла неделя; партизаны взорвали здание штаба‚ и в отместку начались показательные казни. "Кругом виселицы. Их тысячи. Наш город – город повешенных. А у ног повешенных лежат замученные‚ растерзанные и расстрелянные". Тысячи евреев согнали в пригородное село: одних расстреляли и засыпали в противотанковом рву‚ других расстреляли и сожгли в бараках. Подошел ноябрь. На море начались штормы. Их погнали из города‚ большими партиями‚ в свиносовхоз Богдановку. "Смертников раздевали донага‚ потом подводили к яме и ставили на колени. Стреляли только разрывными пулями‚ прямо в затылок. Трупы сбрасывали вниз". Занимались этим немецкие эйнзацгруппен‚ румынские солдаты‚ украинские полицейские и немцы-колонисты. В ямы с трупами набрасывали солому с бревнами‚ обливали бензином и поджигали; в огонь кидали живых детей. Но в Одессе еще оставались многие и многие‚ и им приказали собраться на окраине города. "В гетто на Слободку должны были явиться все: паралитики и калеки‚ инфекционные больные‚ умалишенные и роженицы. Одни шли сами‚ других вели их близкие‚ третьих несли на руках. Лишь немногие имели счастье умереть в своей постели".
Зима. Снег. Ледяной ветер с моря. Не все добрели до Слободки‚ а в гетто лежали вповалку в холодных домах‚ валялись на улицах‚ голодали‚ болели: первыми замерзали дети. Через месяц-два выживших погнали на станцию Сортировочная‚ силой загоняли в вагоны‚ вбивали до невероятной тесноты‚ утрамбовывали до невозможного. Матери теряли детей‚ обессиленные старики стонали и тихо плакали: крики‚ вопли‚ выстрелы. Их отвезли в районный центр Березовку‚ оттуда погнали пешком в Сиротское‚ Доманевку‚ в свиносовхоз Богдановку. Гнали румыны и немцы-колонисты‚ в пургу и снег; одни замерзали в степи‚ других пристреливали: из Одессы выходили партии по нескольку тысяч, до места добирались немногие.
Их загнали в негодные‚ разрушенные дома; обреченные на смерть теряли рассудок‚ бредили; на навозе‚ рядом с трупами‚ рожала женщина‚ чтобы скончаться к вечеру: голод‚ грязь по колено‚ нечистоты‚ тиф‚ дизентерия‚ агония – смерть. "Из трупов постепенно образовывались такие горы‚ что страшно смотреть. Мертвая мать сжимала в объятиях мертвого ребенка. Ветер шевелил седые бороды стариков. Смрад стоял невыносимый. Днем и ночью со всех сторон сбегались собаки. Днем и ночью они пожирали человеческое мясо‚ грызли человеческие кости; собаки разжирели‚ как бараны. Полицейский‚ лаская пса‚ говорил: "Ну что‚ Полкан‚ наелся жидами?.."
Бася и Яков жили на Земской улице‚ дом 17‚ и оттуда ушли в Слободку. Их путь лежал‚ быть может‚ мимо того здания‚ где некогда располагался "Унионъ", фотография с цинкографией‚ и братья Померанц сделали всё возможное‚ чтобы остались они у меня‚ плечом к плечу‚ в зрелые свои годы‚ строгие‚ с уважением к себе‚ в невозможном сходстве с будущими внуками. Через несколько дней Бася вернулась за вещами‚ а затем уже не появлялась. Ривочка – совсем еще юная‚ явно до замужества – смотрит на меня со снимка с обещанием во взоре: жить скромно‚ любить верно‚ поднимать детей своих‚ которые непременно у нее появятся. Рива‚ Залман, дочка их Фрима ушли в Слободку и исчезли. А вот и Исачок‚ младшенький‚ любимец матери, с молодой женой‚ голова к голове‚ в лучшие свои годы‚ а в глазах у Исачка нерастраченная печаль. Исаак‚ Люба‚ дочка их Фрима тоже ушли в гетто и тоже исчезли: ни следа‚ ни могилы‚ ни камня надгробного. Какой путь прошли? Какую муку приняли? Какие собаки растаскали их кости?..
А Мотлу спрятали знакомые: на Молдаванке или на Пересыпи. В одну из ночей она вышла подышать воздухом‚ и встретился ей старый знакомый‚ настройщик роялей‚ который приходил к ним прежде и обедал в гостях. Он узнал Мотлу‚ выследил ее укрытие, выдал полиции. Ее взяли‚ водили по улицам с табличкой "Jude"‚ а потом Мотлу повесили – в славном городе Одессе‚ которую называли "маленьким Парижем"‚ "Южной Пальмирой"‚ "красавицей Юга".
После войны мой отец приехал в Одессу. Вышел из вагона‚ прошел по Успенской улице‚ постоял на Земской: голову кружило‚ сердце рвало когтями‚ – первым же поездом вернулся в Москву‚ на Никитский бульвар‚ в девятую квартиру‚ и больше уже в Одессу не приезжал.
2СТУДЕНАЯ ПОРА ЖИЗНИ
Жил на Востоке шах‚ великий и могучий повелитель‚ который проснулся однажды утром в препротивном настроении. "Эй! – вскричал он. – Приведите немедленно самого главного толкователя неразгаданных моих снов". Побежали, привели самого главного толкователя‚ и шах сказал так: "Ночью мне приснился неприятный сон. Я увидел во сне‚ что у меня выпали зубы‚ все до единого. Что ты скажешь на это?" – "Это плохой сон‚ – ответил самый главный толкователь. – Это очень плохой и очень печальный сон. Он говорит о том‚ о великий шах‚ что тебя постигнет большое горе. Ты непременно увидишь смерть всех своих близких". – "Ах‚ так! – в гневе сказал шах. – Гоните прочь этого глупца‚ дайте ему пятьдесят ударов по пяткам и приведите ко мне первого заместителя самого главного толкователя неразгаданных моих снов". Побежали, привели заместителя‚ и шах снова рассказал свой сон. "А ты что скажешь на это?" – "Это очень хороший сон! – радостно воскликнул первый заместитель самого главного толкователя. – Это замечательный сон и лучшего не надо! Этот сон говорит о том‚ о великий шах‚ что тебя ожидает непременное счастье. Ты переживешь всех своих близких!" – "Это другое дело‚ – сказал шах. – Выдайте этому заместителю пятьдесят золотых монет".
Событие ничто – толкование всё.
Они увидели меня и говорят:
– Здравствуй.
А я молчу.
Они подошли и смотрят:
– Ты чего?
А я онемел.
Они дотронулись и окликают:
– Сынок...
А я плачу. Плачу и плачу. Знаю‚ что во сне‚ понимаю‚ что проснусь‚ и не могу остановиться.
Всякий сон – шестидесятая часть пророчества. Неразгаданный сон как непрочитанное письмо.
Жил Нахман Рит в городе Ковне‚ была у него жена Ева‚ и родила она ему восемнадцать детей...
Жил Фишель Кандель в Могилеве Подольском‚ была у него жена Фрима‚ и родила она ему двенадцать детей...
Я перебираю фотографии‚ как напрягаю руки‚ как стискиваю зубы и упираюсь ногами‚ чтобы удержать своих на последней ниточке‚ ниточке-паутиночке. А ниточка тянет‚ ниточка утягивает за собой‚ и трудно удержаться на белом свете‚ потому что на другом ее конце намного больше народа‚ чем на этом.
Девушки-сестрички‚ голова к голове: одинаково круглолицые‚ одинаково большелобые и пышногрудые. Девочка‚ задумчиво склонившая голову: глаза распахнуты‚ губы полуоткрыты‚ шелковая лента в волосах. И ребенок‚ совсем уж крохотный: платьице с рукавами-фонариками‚ беленькая пелеринка‚ крохотные башмачки. И женщина в расцвете лет: прическа довоенных времен‚ шалые‚ вразлет‚ глаза в неудержимом порыве‚ будто старается подсказать имя свое и фамилию. Кажется мне – видел ее когда-то; чудится мне – усилие‚ и я ее вспомню: недостает мелочи‚ тембра голоса: если бы она заговорила! Откладываю в сторону со стеснением и неловкостью: нет‚ мне тебя не узнать‚ женщина довоенных времен; откладываю девочку‚ задумчиво склонившую голову: тебя я не знаю и не узнаю уже никогда; откладываю ребенка в беленькой пелеринке‚ будто хороню окончательно.
А на обороте фотографий медали с виньетками‚ на обороте обещано с лучших времен: "Увеличение до натуральной величины". Кто нынче способен на это? Увеличить до натуральной величины‚ вдохнуть душу для жизни‚ – где Ты‚ наш Самый Главный Фотограф? И еще помечено на обороте: "Негативы сохраняются"‚ "Негативы сохраняются"‚ "Негативы сохраняются вечно"...
Лики – не пробьешься сквозь глянец.
А жизнь идет себе и идет. А сны снятся и снятся‚ вчерашние‚ позавчерашние сны. Когда подступает ночь-утешительница. Заказанный час встречи у основных часов памяти.
Нет резкости в глазах. Нет резкости во снах. И не подкрутить окуляры‚ чтобы рассмотреть подробности.
Так приведите ко мне первого заместителя самого главного толкователя неразгаданных моих снов...
По северным берегам Понта Евксинского‚ по безлюдным травяным просторам‚ манящим путем от Каспия на Дунай прошли без счета племена-народы‚ опустошая опустошителей и вытесняя вытеснителей‚ прошли и сгинули‚ как пена на воде: скифы‚ массагеты‚ невры‚ будины с гелонами‚ сарматы‚ гунны‚ аланы‚ хазары‚ угры-мадьяры‚ черные болгары‚ касоги с ясами и печенеги с половцами‚ – и где-то там‚ в бездумном водовороте резни‚ пленений‚ переселений великих орд затаились единоверцы мои‚ что пришли вслед за греками‚ в совсем уж непамятные годы‚ в мареве веков и страхов.
Там они жили‚ на северных берегах Гостеприимного океана‚ там множились‚ и оттуда‚ с юга‚ протоптанной дорогой шли на север родственники мои‚ оседая по пути в Гродно‚ Новогрудке‚ Бресте. Вот вариант: предки Нахмана Рита отправились с юга в землю Литовскую; предки Фишеля Канделя остались на краю Дикого поля‚ в отуманенной земле Подольской.
Вот вам иной вариант: родственники мои пришли с римскими легионами в Аллеманию‚ она же земля Ашкеназ‚ и расселились по берегам полноводного Рейна‚ посреди белокурых племен‚ что сходились на игрища в лесных своих капищах‚ поклоняясь болванным прелестям‚ жертвы приносили кумирным богам во тьме неверия. Майнц‚ Вормс и Шпейер – истоки ашкеназов‚ их колыбель‚ а там и Кандель неподалеку. Кандель – городок такой в Аллемании‚ неприметный городок возле Рейна‚ даже гора Кандель: 1243 метра над уровнем моря! Кандели‚ возможно‚ жили под той горой‚ Риты жили‚ роднились между собой‚ в одной синагоге молились: соседи по улице‚ соседи по кладбищу‚ – а почему бы и нет? – поровну делили беды‚ что наползали в негожие времена. В Вормсе убивали единоверцев моих: кровь‚ огонь‚ клубы дыма; в Шпейере убивали и в Майнце‚ а тут и Кандель под боком, неприметный городок: не избежал участи. Ожесточился народ в земле Ашкеназ: на кострах жгли родственников моих‚ в болотах топили‚ в бочки заколачивали и в реки метали‚ – как же уцелела та ниточка‚ что дотянулась до меня‚ как же я уцелел в той резне? Банды бродили по земл