– спрашивает через некоторое время Габриель.
– Ночью я побывал у одного из моих лучших осведомителей. В невидимом мире ходит слушок, связанный с одним из важнейших правил любого расследования.
– Что за правило?
– «Ищите женщину».
– Можно попонятнее?
– Прошел слух, что в твоей кончине виновата женщина. Те, кто про это шепчется, больше ничего не говорят и, по-моему, толком больше ничего не знают.
– Откуда они это взяли?
– Понятия не имею; за что купил, за то и продаю. Во всяком случае, это позволяет взглянуть на дело иначе. Ты знаешь, как я отношусь к женщинам: они не достойны доверия, как змеи, с того самого эпизода с Евой и яблоком. Признаться, твоя бабка не поспособствовала тому, чтобы я пришел к другому мнению.
– Я должен поделиться этими сведениями с Люси.
– И еще: орудие преступления – яд. Мы оба знаем, что яд – типичное оружие женщин. Мужчины отдают предпочтение кинжалу и револьверу, тогда как женщина, скорее, подсыплет в стакан своей жертве порошок, пока та стоит к ней спиной.
– Женщина? Пока что мне на ум приходит всего одна.
Небо неожиданно светлеет, солнце светит изо всех сил, над городом изгибается радуга.
На надгробье Габриеля садится ворон. Люди спрятали от него труп, который он бы не прочь отведать, остается только поставить сверху кляксу помета.
– Клянусь вам, я его не травила.
– Тогда откуда у тебя столько рецептов на яды?
– Я ни в чем не виновата!
– Ты отравительница. У тебя в кухне, в мусорной корзине, нашли дохлых животных, служивших тебе для опытов: кроликов, мышей, крыс – все иссохшие, одеревенелые.
– Неправда!
– Все улики указывают на тебя.
– Нет, я невиновна, клянусь!
– Что ж, придется прибегнуть к пытке. Ничего, сознается. Вы ее расколете, пусть пьет воду до тех пор, пока не сознается в преступлении.
– НЕЕЕЕТ!
– Уведите ее!
– Клянусь, я его не травила!
Молодая женщина рыдает. Охрана хватает ее и тащит в помещение под залом суда.
– Снято! Очень убедительно, – говорит довольный режиссер.
Все переводят дух. Актриса стирает с лица лживые слезы.
– Сабрина, ты неподражаема.
– Спасибо.
– Гримируйся заново, готовься к сцене пытки. Там будут применяться предметы из дерева и из железа, у тебя нет аллергии на эти материалы?
– Главное, чтобы грим не потек и чтобы на площадке не было холодно. Я будут готова к съемкам через час.
Люси Филипини застает ее в гримерной.
– Полиция. Капитан Филипини. Можно задать вам несколько вопросов, мадемуазель Дункан?
Она уже умеет уверенно предъявлять удостоверение и говорит сухим убедительным тоном.
– Полиция? А в чем дело?
– Во-первых, простительное любопытство любительницы кино. В чем вы сейчас снимаетесь?
– В историческом кино про маркизу де Бренвилье, знаменитую отравительницу эпохи Людовика XIV. Знаете это дело?
– Как-то не очень…
– Бедняжкой манипулировал любовник, офицер Годен де Сен-Круа. Она отравила отца, двоих братьев и сестру при помощи концентрированного яда из бугорков на коже жабы. Она состояла в некоем женском обществе. Участницы этого общества избавлялись от мужей, за которых их выдали насильно. Бедные!
Медиум скрывает, что беседовала на своих спиритических сеансах с блуждающей душой маркизы де Бренвилье.
– Что привело вас ко мне, капитан?
– Я присутствовала на похоронах Габриеля Уэллса. Там я видела вас. Я внимательно слушала ваше выступление. Существует подозрение, что смерть была не естественной, а от яда. Я решила узнать, не располагаете ли вы сведениями, способными помочь разгадать загадку.
– Габриеля убили? – Похоже, Сабрина ошеломлена услышанным.
– Пока что в интересах следствия не разглашайте эти сведения.
– И вы подумали, что это могла быть… я? Нельзя смешивать актрису и роли, которые она исполняет, – иронизирует она. – Знаю, в Средние века толпа, бывало, расправлялась с лицедеем, слишком убедительно игравшим злодея, но с тех пор многое изменилось…
– Я беседую с вами не столько как с подозреваемой, сколько как со свидетелем. Вы были хорошо знакомы с Габриелем Уэллсом, более того, с вами он провел больше времени, чем с кем-либо еще, поэтому вы, возможно, сумели бы мне подсказать, у кого в его окружении могли бы быть причины настолько его ненавидеть, чтобы желать ему смерти.
Женщина-реквизитор предлагает звезде различные модели цепей для сцены пыток, и Сабрина выбирает ту, в которой самые мелкие звенья.
– По правде говоря, Габриель был параноиком, он считал, что его никто не понимает, более того, что у него много врагов.
– Вы часто спорили на эту тему?
– Никогда. У него была аллергия на конфликты любого вида. Он с самого начала меня предупредил: «При первом же споре мы расстанемся». Навел, что называется, ясность.
– Он был ревнивцем?
– Как ни странно, нет. Он говорил, что не делает другим того, чего не хотел бы для себя самого. Поэтому он не позволял себе эгоизма, он ведь не стерпел бы эгоиста рядом с собой.
– Вы сами от него ушли?
– Я встретила американского актера Билли Грэма. Мне всегда хотелось сделать карьеру за океаном. Такой шанс нельзя было упустить. Габриель все понял и даже сказал мне: «Надеюсь, что ты будешь с ним счастлива и что в Штатах тебя ждет успешная карьера». Это было сказано без капли цинизма, совершенно искренне. Я бы, конечно, предпочла, чтобы он проявил разочарование, устроил мне сцену ревности, но нет, он, наоборот, старался меня подбодрить. Мы так легко расстались, что я усомнилась, что он по-настоящему меня любил. А потом выяснилось, что Грэма больше интересуют мужчины, а не женщины. С карьерой в Америке у меня ничего не вышло, у нас с ним так и не было интима. Я проявила опрометчивость. Если разобраться, кое-что должно было насторожить меня с самого начала…
Она подмигивает полицейской.
– Догадываюсь, ваша профессия предполагает странные знакомства, – кивает та.
Приходит костюмерша, она помогает актрисе раздеться. Гримерша подбирает цвет пудры и покрывает светлую кожу Сабрины толстым слоем грима.
– После вас у Габриеля Уэллса были знакомые вам женщины?
– Габриель любил женщин. Сочиняя истории разной степени слащавости, он сам стал романтиком. При всяком новом знакомстве он начинал мечтать о женитьбе и о детишках. Потом я заделалась его советчицей и усмиряла его чрезмерный энтузиазм. Это был не мужчина-мотылек, а вдумчивый исследователь. Однажды я ему сказала, что он не может обходиться без пары, как иначе сочинять любовные сцены? Он со смехом признался, что отчасти так оно и есть. Между прочим, во многих своих романах он описал меня. Например, с меня списана Эсмеральда, героиня его второго «Лебедя» – «Лебединой ночи». Сцена, где в разгар любовного акта девушка описывает самый свой заветный фантазм, напрямую вдохновлена нашим с ним опытом. Я ему предложила: «А давай посмотрим, повлияет ли описание еще более дерзкой моей фантазии на размер твоего члена внутри меня».
Люси Филипини чрезвычайно смущена этой откровенностью и, чтобы спрятать смущение, пьет воду. Вода попадает не в то горло, она долго откашливается.
– Каждая моя фраза приводила к изменениям, которые я чувствовала у себя внутри. Он поздравил меня с изобретением самого лучшего способа для определения, представляет ли история интерес. После этого каждый раз, когда мы с ним занимались любовью, я должна была представить себе что-то еще более смелое, чтобы его удивить…
Сабрина говорит, шаловливо поглядывая на собеседницу, отчего та густо краснеет и начинает тяжело дышать.
– Он был таким ребенком! Когда мы занимались любовью, у меня было ощущение, что он по-детски признателен и растроган. Во мне просыпались материнские чувства. Он признавался, что думал о женщине, когда писал свои романы. Он говорил, что каждый творец стремится произвести впечатление с целью соблазнения, что это как распущенный павлиний хвост или пение скворцов-майн. Он часто повторял, что любая природная красота должна способствовать спариванию: например, яркая окраска цветка привлекает пчел, которые разносят его пыльцу. Он излагал это так: «Любовь и искусство – единственные два способа продлить наш след во времени».
Сабрина улыбается. Раздается стук молотка: плотники завершают работу над пыточной камерой.
В двери возникает режиссер:
– Послушай, Сабрина, может, лучше не цепи, а веревки?
– А что, неплохо! Только надо не слишком их затягивать, у меня на коже легко оставить следы, на экране они будут выглядеть слишком контрастно.
– Я проинструктирую реквизиторов.
Актриса поворачивается к полицейской:
– Так о чем мы говорили, капитан?
– Вы знали о врагах Габриеля Уэллса?
– Почти нет. В его сфере у него не было настоящих конкурентов, он никому не мешал, потому что сам придумал свою нишу. Он ни у кого не похищал читателей, наоборот, благодаря ему их поголовье только множилось.
– Не считая его хулителя, критика Жана Муази, который всюду кричал, что его надо уничтожить. Как вы думаете, этот мог перейти от слов к делу?
– Узнав, что я сошлась с Габриелем, Муази принялся забрасывать меня СМС о том, что такая неподражаемая актриса, как я, не должна тратить время на плохих писателей. Он открыто предлагал мне уйти от Уэллса к нему. Я не отвечала, но он без устали меня бомбардировал посланиями такого рода, стремясь соблазнить. Он из тех, кто знает, чего хочет.
– Он давал вам о себе знать после смерти Габриеля? – спрашивает ее Люси.
– Не раз и не два! В последние дни он напоминает о себе все чаще. Я даже подумываю подать на него в суд за домогательства.
– Как вы считаете, Муази мог бы его убить?
Гримерша проходится тонкой кисточкой по ареолам Сабрининых сосков. Актриса с интересом замечает, что Люси отводит взгляд.
– Вы впервые на киносъемке? – интересуется она.