Люси Филипини в знак одобрения хлопает ресницами.
– Я пришел к тебе, потому что не понимаю, почему никто со мной не здоровается, – говорит сидящий напротив нее мужчина.
– И давно?
– Уже три дня.
– Что произошло три дня назад?
– Я вышел из больницы.
– Почему ты лежал в больнице?
– Глазная операция. Но все прошло хорошо.
– Я так не думаю.
– Значит, я до сих пор в больнице, лежу под наркозом и мне снится сон?
– Нет, ты умер.
Мужчина в африканском бубу и очках выглядит растерянным.
– Ты уверена, Люси?
– Да, Мамаду. Хочешь, чтобы я помогла тебе вознестись, или ты считаешь, что справишься сам?
– Я… Ты… В общем, прошу прощения, но я тебе не верю. Знаю, ты меня разыгрываешь. Пошла ты, Люси! Все, возвращаюсь домой, мне надо работать.
Он надевает воображаемое пальто и вываливается в дверь, делая вид, что открывает и закрывает ее.
Люси качает головой. Она расстроена, всхлипывает, принимается рыдать. Слезы с ее щеки слизывает черная кошка.
– Здравствуйте, Люси, – обращается к ней Габриель, осторожно приближаясь. – Я вас не побеспокою?
Медиум молча поправляет волосы и пытается вернуть себе презентабельный вид.
– Это был ваш сенегальский благодетель?
– Не надо было ему делать операцию на глазах. Наверное, что-то пошло не так при наркозе. – Она выдавливает улыбку. – Как видите, не вы один не сразу замечаете свое новое состояние. По моей оценке, треть умерших считают себя живыми.
По заведенной привычке она сажает перед собой куклу-клоуна.
– Целая треть?
– Многие из них думают, что это они живые, а мы мертвые.
Габриель раздумывает об услышанном.
– Что ж, логично, никакая машина не может сообщить вам о вашем «физическом» состоянии. Поэтому каждый субъективно полагает, что быть живым – это быть «как он».
– Именно поэтому надпись на вашем надгробии показалась мне уместной. По-моему, она реально относится ко многим людям.
– Вас часто тревожат мертвецы?
– Хуже всего, когда это происходит глубокой ночью. Так случилось не далее чем на прошлой неделе. Дама является ко мне около четырех часов ночи и заявляет: «Желаю поговорить с дочкой». Я приподнимаюсь на локте и вижу, что на моей собеседнице ночная рубашка, она босая, с морщинистым лицом, с всклокоченными седыми патлами. Дурной знак. Обычно люди предпочитают представать тридцатилетними и прилично одетыми. Спрашиваю, как ее зовут, и получаю ответ: «Не помню». Бедняжка на самом деле страдала болезнью Альцгеймера. Когда люди с таким недугом умирают, то потом месяцами не могут восстановить память.
– Вот-вот! Когда мы с вами прокрались в больницу, чтобы взять кровь у моего трупа, я заметил там несколько эктоплазм без лица…
– Это те, кто не может вспомнить даже форму собственного лица.
– Впечатляющее зрелище! Голова гладкая, как воздушный шар.
Люси встает и подходит к окну.
– Я побывала у вашей первой подозреваемой, – неожиданно бросает она. – У Сабрины. Ну и впечатление, доложу я вам! Она не только красавица, а вообще сшибает с ног. Откровенно говоря, вам повезло пожить с очень харизматической особой.
– Актрисы и вправду особенные создания. Они существуют в атмосфере тотального соблазна. Когда такое происходит изо дня в день, с этим непросто сладить, но когда на это смотришь со стороны, то да, немудрено восхититься.
– Главное, я наблюдала за ее приготовлением к съемке в эпизоде пытки за отравление людей!
– И она созналась?
– Не знаю, как там по сюжету фильма, но в разговоре со мной она сказала, что обожала вас и никогда не причинила бы вам ни малейшего вреда. По-моему, в глубине души она надеялась, что вы снова будете вместе. Она считает, что вы – мужчина ее жизни. Я бы на вашем месте не колебалась, а все сделала бы ради брака с такой божественной женщиной.
Габриель не осмеливается ей сказать, что ради результата, которым она любовалась, потребовались часы работы над гримом и прической, не говоря об изнурительных сеансах пластической хирургии. Люси – другое дело: у нее естественная красота, значительно превосходящая чары Сабрины.
– Она подозревает вашего брата.
– Неужели?
– Она говорит, что Тома хотелось завладеть всем, что было у вас, начиная с нее самой.
Кошки трутся об ее лодыжки, выпрашивая ласку. Габриель жалеет, что ему уже не дано ощутить этот ни с чем не сравнимый контакт с кошачьей шерстью.
– Сабрина сама от меня ушла. Желание ко мне вернуться появилось у нее только тогда, когда она узнала, что я счастлив с другой женщиной…
– Я не такая, – перебивает его Люси. – У меня одна-единственная любовь – Сами. И это никогда не изменится. Вы, наверное, думаете, что мне ужасно одиноко и что моя верность памяти Сами немного абсурдна…
Он не отвечает, и Люси, немного помолчав, продолжает:
– Как ни странно, я думаю, что большинство настоящих медиумов лишены собственной жизни. У меня есть друзья, тоже беседующие с мертвыми, и очень немногие из них социально адаптированы. Либо живут одни в обществе кошек, как я, либо за городом, в изоляции. Мало у кого есть активная сексуальная жизнь. Получается, что энергия, необходимая для подключения к энергии мертвых, мешает им подключаться к энергии живых.
– Смахивает на детские сказки. Скажем, Русалка Андерсена утратит свою власть, если полюбит человека.
– Возможно, по этой самой причине я никогда не искала встреч с другими мужчинами. Ладно, чего добились в расследовании вы сами?
– Вы про Дауди? Мы напали на его след. Он уехал в Женеву. Завтра мы продолжим поиск уже там.
– «Мы»?
– Мне помогает мой дедушка Игнас.
Она пожимает плечами:
– Ваш любитель анекдотов? Что ж, главное – результат, ради него можете сотрудничать, с кем хотите.
Уже глубокая ночь. После сеанса подавления помех и двадцатиминутной медитации Люси готовится лечь спать.
– Спокойной ночи, Габриель, – говорит она.
– Спокойной ночи, Люси.
При звуке кошачьего мурлыканья Люси приподнимается на локте.
– Не надо на меня таращиться, когда я сплю. Мне это не нравится.
– Как вы узнали?
– Спасибо моим часовым – кошкам. Не забывайте, они вас видят.
Писатель взмывает над кроватью, делает танцевальный пируэт и пронзает крышу. Растопырив руки, он парит над городом и чувствует себя счастливым. На какое-то время вопрос, кто его убил, утрачивает важность.
Другое его волнует: каковы тайные механизмы, управляющие Вселенной.
Габриель Уэллс опускается прямо в водопад в Булонском лесу. При его приближении к пещере, из которой льется вода, летучие мыши, заметившие его появление, вспархивают густой тучей, рассекая воздух мягкими крылышками.
Видя издали другие эктоплазмы, он не осмеливается к ним приблизиться.
– Гуляешь, миленький? Ищешь любви? – окликает его голос с сильным бразильским акцентом.
Он вздрагивает, оборачивается и видит трансвестита в глубоком декольте. Даже став бродячей душой, призрак остался верен профессиональному костюму.
– Знаешь, как я умерла? Это случилось в сильную бурю 26 декабря 1999 года. Я продолжала работать, и на меня упало дерево. Когда приехали спасатели, из-под дерева торчали только мои ноги и руки с сумочкой.
Она разражается смехом, обнажая зубы.
Габриель понимает, что не одни люди попадают в плен к историям, которые рассказывают о себе: даже мертвецы не перестают искать публику, чтобы эти истории оживить.
Другие бразильские трансвеститы, видя, что их коллега нашел внимательного слушателя, спешат к ним и тоже пытаются поделиться тем, что с ними стряслось.
– Мне дал пощечину сутенер, я опрокинулась и ударилась затылком о камень.
– Мне занес инфекцию плохо продезинфицированными инструментами пластический хирург.
Видя, что собираются, с целью поведать свои истории, все эктоплазмы бразильских трансвеститов, Габриель ловит себя на мысли, что наибольшая беда всех неприкаянных душ – безделье. Когда бесконечно болтаешься без дела, твое сознание обречено пережевывать воспоминания. Поэтому так важно поддерживать огонь своей прижизненной истории и даже раздувать его преувеличениями.
Он покидает Булонский лес и отправляется на север, на кладбище Пер-Лашез, на свою могилу.
Там он перечитывает высеченную на мраморе формулу и присаживается на надгробие, думая одну невеселую мысль: «Какая насмешка!»
Вся его жизнь, выходит, свелась к насмешке.
Существует, рассуждает он, всего одна жизнеспособная форма юмора – насмешка над самим собой. Но это нелегкое дело, потому что все склоняет человека к мнению, что происходящее с ним драматично. Хотя в конечном счете жизнь – комедия. Или, говоря еще проще, шутка, анекдот с более-менее удачной концовкой.
Он залезает в свой гроб и смотрит на телесную оболочку, оставшуюся еще почти нетронутой благодаря отличной работе санитаров морга, перед погребением закачавших в кровеносные сосуды смолу для сохранения телом формы. Не видно ни червей, ни грибов, ни даже плесени.
Подумать только, ведь я считал себя всего лишь телом…
Срочно предупредить живых: «Вы не тела, обладающие разумом, каждый из вас – разум, обладающий телом».
Эти мысли вызывают у него улыбку, но он одергивает себя: такая фраза, смысл которой для него совершенно прозрачен, рискует быть плохо понятой ввиду своей загадочности.
Он продолжает размышлять: «Кто я теперь, когда знаю, что я не «только» Габриель Уэллс?»
Он покидает могилу и располагается в позе медитации, подсмотренной у Люси.
Его размышления становятся глубже:
Нужно, чтобы мое творчество пережило меня.
Нужно, чтобы я знал, кто меня убил.
Он чувствует жалость к себе и гонит ее.