– Тогда кто, по-вашему?
– Ему многие завидовали. На вашем месте я исходил бы из принципа «бритвы Оккама». Вместо того чтобы спрашивать меня, кому выгодно его убийство, надо бы пойти простейшим путем: допросить того, кто грозил его убить…
– Кого вы имеете в виду?
– Большинство писателей друг друга ненавидят, но нет худшей ненависти, чем та, которую испытывают писатели, чьи книги не расходятся, к тем, чьи творения разлетаются, как горячие пирожки. Муази тоже грешит сочинительством. Все критики ползают у его ног, он ведет литературные рубрики в крупных газетах и на телевидении, заседает в комитетах по присуждению литературных премий, пользуется уважением в литературной среде, однако его романы продаются из рук вон плохо. Он пишет скучно, вычурно, бесконечными фразами, его лексика так изысканна, что без словаря ничего не поймешь. Интрига всегда одна и та же: детство поколачиваемого ребенка (его папаша, которого мне повезло знать, приятнейший человек, в гробу небось переворачивается, зная, что сынок строит себе карьеру на лжи, пятнающей его память), парижские оргии в обществе политиков, журналистов и прикормленных писак.
– По-моему, такая литература тоже имеет право на существование. Об этом говорят его престижные награды.
– Чтобы не заподозрить, что литературные премии – плод приятельского сговора, надо верить, что произведения оценивают объективно, не зная, кто автор и издатель, только по качеству текста. Вы в такое верите?
– Вы слишком суровы. Премии присуждают знаменитости, носители громких, признанных в литературе имен.
– Муази уверен, что пишет умные книги для умных людей, а Уэллс строгает сплошной идиотизм для идиотов. Каждая тысяча проданных книг Габриеля была для него ударом под дых. Ненависть к Габриелю лишала его сна. Читали его статьи про Уэллса? Он твердил, что издавать Уэллса позорно, оскорблял его читателей, призывал книжные магазины набраться смелости и объявить ему бойкот. В их последней телевизионной стычке он прямым текстом пригрозил ему смертью.
– Чем отвечал ему Уэллс?
– Авторы и критики ссорятся с незапамятных времен. Его двоюродный дед Эдмонд написал об этом в своей энциклопедии. Сам Габриель пытался оставаться над схваткой. Но не реагировать, конечно, не мог. Кто выдержит публичные оскорбления из уст критиков, чаще всего даже не читающих книги, которые они берутся оценивать?
Александр де Виламбрез умолкает и долго сверлит Люси взглядом.
– Я не сразу отдал себе в этом отчет, но вблизи вы еще ослепительнее, – выпаливает он.
После нескольких попыток блуждающие души Габриеля и Игнаса Уэллсов находят в Париже человека, как будто похожего на Сержа Дарлана, хоть и не особенно напоминающего Сами девятилетней давности. Теперь он носит густую черную бороду, нос более приплюснут, щеки впали.
Управляя машиной, он разговаривает по телефону, пользуясь гарнитурой hands free, и все время повторяет свое коронное «если это вас не побеспокоит». Габриель убеждается, что голос всегда выдаст своего обладателя, как бы он ни менял внешность. Серж звонит нескольким женщинам, оказывающимся четырьмя его сестрами. Всем им предстоит собраться вечером у некоей Фаустины Смит-Веллингтон.
Габриель и Игнас решают последовать за ним, чтобы позже узнать его домашний адрес.
Автомобиль выезжает на площадь Данфер-Рошро и огибает величественную статую льва в центре перекрестка.
– Надо же, – вздыхает Игнас, – я жил неподалеку отсюда…
Серж Дарлан проезжает по авеню Дю Мэн, потом по улице Томб-Иссуар. Двое сыщиков-невидимок следуют за ним по пятам. Внезапно с небес доносится крикливый голос:
– Игни! Игни! Попался! Я всюду тебя ищу!
Им преграждает путь блуждающая душа молодой женщины. На ней давно вышедшая из моды одежда. Габриель не сразу ее узнает.
– Магда! – вскрикивает Игнас. – О нет! Только не ты!
– Любовь моя, я так счастлива, что ты наконец нашелся! Если бы только знал, сколько времени я тебя искала!
Эктоплазма женщины вытягивает губы, изображая поцелуй, и теперь Габриель узнает свою бабушку. Поскольку она выбрала себе облик тридцатилетней, выглядит она гораздо моложе Игнаса. Тот что есть силы пускается наутек.
– Здесь нельзя оставаться, Габриель! – бросает он на лету.
– А как же Сами, дедушка?
– Мне очень жаль, внучек, но всему есть предел. Я надеялся, что Магда перевоплотилась, но теперь, зная, что и она обитает в астрале и ищет меня, я не могу рисковать: она меня замучает.
Несмотря на расстояние, беспокойная душа Магдалены упорно маячит позади них и бурно восторгается встречей, на которую давно перестала надеяться.
– Игни! Игни!
– Не выношу, когда она так меня называет! Гадость какая!
– Она приближается, дедушка!
– Придумал! За мной, внучек, кажется, я знаю, как оторваться от этой кровопийцы!
Он устремляется к зеленой будке на площади Данфер-Рошро. Габриель узнает вход в катакомбы.
– Зачем тебе туда, дедушка?
– В астрале нам от нее не скрыться, другое дело – в густой толпе. Как тебе шестимиллионное скопление трупов? Высочайшая степень плотности эктоплазм на один квадратный метр во всем Париже!
Они спускаются по спиральной лестнице. Внизу, над дверью, надпись: «Стой! Здесь царствует смерть!» Габриель говорит себе, что для них это наилучшее приглашение. Писатель никогда не бывал в этом мрачном подземелье. Теперь, умерев, он уже не содрогается, наоборот, его бодрят стены из черепов, берцовых и локтевых костей. Строй черепов с пустыми глазницами торжественно салютует гостям, образуя фризы, арабески, гармоничные геометрические линии. Здесь постоянно, даже в этот поздний час, звучит «Пляска смерти» Сен-Санса, благодаря чему убранство из скелетов становится волшебным. Габриеля посещает мысль, что многие проблемы человечества вызваны страхом смерти, намеренно поддерживаемым теми, кто делает вид, будто этого страха лишены, – священниками, пытающимися возобладать над слабыми духом.
«В тот день, когда человек станет безмятежен пред ликом смерти, – размышляет Габриель, – церковники утратят свою власть. Зная это, они насаждают обскурантизм».
Перед ними возникают мятущиеся души всех трупов. Одеты они одинаково – так одевались в период между Людовиком XIV и Наполеоном III.
Но даже тут звучит знакомый голос:
– Вернись, дорогой, это я, Магдалена! Твоя Магда! Я люблю тебя, я так хочу быть рядом с тобой!
Но Игнас, не обращая внимания на зов, бросается к самому плотному скоплению душ с мольбой:
– Умоляю, спрячьте меня, за мной гонятся!
Эктоплазмы быстро оценивают ситуацию и, готовые со скуки оказать любую помощь, поспешно перестраиваются, образуя стену, скрывающую Игнаса. Из-за своей прозрачности они вынуждены встать в несколько рядов, чтобы создать мутность. На счастье, здесь больше километра коридоров и несколько миллионов призраков. Габриелю кажется, что он угодил в метро в час пик.
Они с дедом прячутся в углу, где к ним присоединяется еще один призрак. Это не Магдалена. Габриель не различает лица, и не зря: это душа бедняги, страдавшего болезнью Альцгеймера, забывшего собственную внешность и потому имеющего вместо физиономию гладкую, как ляжка, поверхность.
– Не подскажете, кем я был? – обращается к ним безликий.
– Увы, я даже не знаю, из какой вы эпохи.
– Тогда, быть может, вы укажете на кого-то, кто мог бы мне помочь?
– Извините, мы пытаемся спрятаться, так что…
Поздно: Магдалена их заметила и уже мчится к ним.
– Умоляю, скажите, кто я! – не унимается безликий.
– Мы спешим. Пропустите нас! – кричит Игнас.
– Я скажу вам, кто вы, если вы задержите преследующую нас душу, согласны? – предлагает Габриель.
– Я на все готов, лишь бы узнать! – стонет обладатель лица-ляжки.
– Вы – Железная Маска! – осеняет Габриеля.
Бедняга в восторге, он тут же придумывает себе нечто вроде скафандра, закрывающего его гладкое лицо. Он выпрямляется и разражается горделивой тирадой:
– О, благодарю! Вы не можете вообразить, какой это ужас – не знать, кто ты. Теперь я смогу выяснить историю моей бывшей телесной оболочки. Мое существование как блуждающей души обрело наконец смысл. Как мне вас отблагодарить?
– Сделайте все, чтобы не позволить нас настигнуть одной блуждающей душе. Вы легко ее опознаете по дурацкому шиньону.
Свежеиспеченный человек – Железная Маска кивает и при приближении Магдалены растопыривает руки как регбист. Ему удается задержать ее на несколько секунд, по истечении которых она преодолевает заслон.
Двое беглецов кидаются в самую гущу толпы призраков. Игнас несется зигзагами, надеясь оторваться от бывшей супруги, Габриель старается не отстать от деда. Население катакомб кажется ему музейными экспонатами, иногда он вежливо приветствует кого-то и жестом просит задержать преследовательницу.
Наконец Игнас добился своего: Магдалена осталась далеко позади. Ради безопасности он не торопится покинуть подземелье. Вместо этого он проходит сквозь боковую стену и оказывается в метро.
– Вот был бы ужас, если бы она меня поймала! Я терпел ее всю жизнь, не хватало только продолжать терпеть после смерти!
Он не может сдержать дрожь после пережитого страха.
– Заодно мы упустили Сами Дауди.
– Вовсе нет, – возражает дед. – Кажется, я знаю, как его найти. Он упомянул какую-то Фаустину Смит-Веллингтон. Знатное имя! Я знаю, где она живет. Летим туда!
Кладбища, какими мы знаем их сегодня, – недавнее изобретение. До 1800 г. в отдельных могилах хоронили в основном видных покойников: королей, знать, военачальников, священников. Например, во Франции было принято рыть в кварталах с самой дурной славой общие могилы, прозванные «полями упокоения». Это были траншеи 10–30 метров шириной и 10–20 метров длиной, глубиной в 5—10 метров; в одну такую можно было свалить до 20 тысяч тел, голых или в саванах, утрамбованных как можно плотнее. Заполнив один уровень, могильщики присыпали его десятью сантиметрами земли и начинали укладывать следующий слой, потом третий и так далее, пока не заполнялся весь ров. Получалось что-то вроде «лазаньи из трупов», верх которой накрывали досками, чтобы легче было класть новые тела. «Поля упокоения» распространяли чудовищный запах. В дождь от них тянулись вредоносные испарения, пропитывавшие занавески и даже стены. Среди костей и гниющей плоти плодилис