– В чем дело? Что случилось?
– Мигрень… – лепечет он.
Актриса мигом прекращает натиск и идет за лекарством.
– Со мной тоже так бывает. Кошмар! Очень вам сочувствую.
У Габриеля-женщины ощущение, что в голове у него орудуют отбойным молотком. Он кладет в рот несколько таблеток и проглатывает, запивая водой.
– Мне надо идти. Простите за беспокойство.
– Вы уверены, что сможете идти?
– Я справлюсь, спасибо.
Он с трудом встает, поддерживаемый сильной рукой Сабрины, шаткой походкой покидает домик на колесах и добирается до «смарта» Люси. Лекарство помогает мало, виски захлестывает горячей лавой. Он едет, то и дело жмуря от боли глаза. Вот что значит иметь тело! Он добирается до дома медиума и валится на кровать. Сбежавшиеся кошки урчат у его головы.
От кошек исходят волны, облегчающие боль, но этого мало, чтобы совсем прийти в себя. Он встает, чтобы задернуть шторы и выключить свет, потом снова ложится, сопровождаемый кошками. Он предполагает, что это «глазная мигрень»: боль причиняет малейший шум, даже самый слабый свет. Сигналы тревоги, подаваемые его прежним телом, он умел распознавать, в сигналах же тела Люси совершенно не разбирается.
– Надеюсь, вы не вывели из строя мою телесную оболочку! – вмешивается медиум, висящая под потолком, к восторгу почуявших ее кошек.
– Я готов вам вернуть тело. Проинструктируйте меня, и я эвакуируюсь, как только скажете! – бормочет Габриель, кривясь от боли.
– Не собираюсь возвращаться в тело в разгар приступа мигрени. Надеюсь, вы меня понимаете.
– Это не мое тело!
– Думаю, сейчас для нас обоих была бы идеальной ипостась чистых духов.
– Нельзя оставлять ваше тело без души. Его может похитить другая блуждающая душа.
Расхаживающие вокруг них кошки все сильнее нервничают.
– Не волнуйтесь, я знаю, что делаю. Между прочим, у меня целые две новости, хорошая и плохая, – сообщает Люси. – С которой начать?
– С хорошей! Для плохих у меня нет настроения.
– Я знаю, кто вас убил.
– Правда?! Хотелось бы услышать это имя при более благоприятных обстоятельствах… А плохая новость?
– Для нее еще не пришло время, на этом этапе вы бы все равно не поняли.
– Вы издеваетесь?!
Голову пронзает такая боль, что он издает громкий стон.
– Поверьте, я делаю все, чтобы вам помочь. Просто я думаю, что для продолжения расследования вам тоже лучше превратиться в чистый дух.
– Говорите, какие наши дальнейшие действия!
– У меня очень сильные мигрени, не хочу возвращаться в свое тело, когда его так корежит. Поэтому я предлагаю вам тоже его покинуть и присоединиться ко мне в загробном мире.
Его череп снова пронзает нестерпимой молнией боли.
– Как это сделать? Скорее, я больше не могу!
– Слушайте внимательно и делайте так, как я говорю. Сначала сядьте в позе лотоса на мою подушку для медитации.
Он подползает к красной подушке.
– Ваш позвоночник должен быть максимально прямым, голова задрана кверху.
Он старается все выполнять, превозмогая боль.
– Пусть ваши ноги и пальцы рук оцепенеют, пусть это оцепенение медленно поднимается по вашему телу, превращая вашу плоть сначала в студень, потом в дерево.
Он сосредоточивается и послушно кивает.
– Все ваше тело – бесчувственное дерево. Сок движется вверх по вашим ногам и рукам, омывает таз, грудную клетку, производя обезболивающий эффект. Сердцебиение замедляется, ток крови в венах тоже. Дыхание делается легким. Вы больше ничего не чувствуете.
Его лицо расслабляется.
– Теперь представьте световое оконце у себя в макушке. Откройте его и выпустите наружу душу.
Кошки приближаются.
– Вы уверены, что поблизости нет блуждающих душ?
– Я уверена ровно в обратном: они есть.
– Они обязательно воспользуются возможностью и…
– Не бойтесь. Мои кошки защитят мою телесную оболочку, к тому же вселяться в такое страждущее тело никому не захочется.
Ободренный Габриель представляет светящееся окошко у себя на макушке, и его душа устремляется в него. Душа обретает зрение и перестает чувствовать боль. Какое облегчение, какое чувство свободы!
Он видит Люси.
Люси видит его.
Еще он замечает несколько бродячих душ-паразитов, сужающих вокруг них кольцо.
– Я передумала, мне так страшно, что у меня похитят тело, что лучше я в него вернусь. Мигрень рано или поздно пройдет, – сообщает она.
Пользуясь отверстием в макушке своего черепа, она ныряет туда, как в подводную лодку.
Но, едва очутившись в своем теле, она ощущает в голове электрический разряд. Она распрямляется на кровати и натягивает до подбородка простыню. Душа снова покидает ее тело.
– Как я погляжу, вы сами не знаете, чего хотите, – насмешливо произносит Габриель.
– Я женщина, у меня есть право передумать, – отвечает она. – Я забыла, какая это боль… Думала, что выдержу, но, боюсь, вкусив радость состояния чистого духа, я сделалась неженкой.
– Неужели мы оставим вашу телесную оболочку пустой?
– Думаю, можно подержать ее в этом коматозном состоянии, под охраной моих тринадцати кошек. Во всяком случае, я готова на такой риск.
Габриель больше не может сдержаться и задает вопрос, который так и рвется у него с языка:
– Теперь, когда мы с вами в одинаковом «душевном состоянии», вы откроете мне наконец, кто мой убийца?
Под ними пенится серебристыми волнами Ла-Манш. Две блуждающие души летят над хмурым морем, оставив позади берег Нормандии. Скоро появляются скалы Дувра, сторожа Англии. Души достигают столицы и там ищут Андершоу – дом, построенный Конан Дойлом на юге Лондона, где он больше всего любил жить. Это большое бело-серое сооружение, превращенное в музей писателя. У входа высится его статуя.
На счастье, отец Шерлока Холмса находится в гостиной. Он погружен в чтение какого-то романа, используя последнего владельца своего музея в качестве «переворачивателя страниц»: он указывает этому человеку, наделенному даром медиума, когда можно переходить к следующей странице.
С точки зрения Габриеля, догадка применить таким образом живого человека достойна всяческих похвал.
– Извините, что беспокоим вас, мэтр, но стадия расследования, на которой мы находимся, заставляет нас считать вас единственным, кто способен нам помочь, – обращается к нему Габриель.
– Узнаю вас, вы – французский детективщик.
– Эта женщина со мной – Люси Филипини, крупный парижский медиум.
– Медиум, здесь? Куда подевалось ее тело?
– Оно в целости, в коме, пустует в Париже.
Конан Дойл берет руку молодой женщины для поцелуя.
– Очень рад. Моя первая жена Луиза долго лежала в коме, и я пытался с ней говорить через женщину-медиума.
– Стечение обстоятельств. Мое тело сейчас не слишком «обитаемо».
– Вы не боитесь, что его у вас похитят?
– У него мигрень. Похититель поймет, что такое «моя» боль.
– Вы согласны нам помочь, мэтр? – напоминает о себе Габриель.
– Уголовное расследование, говорите?.. Чьей смерти?
– Моей.
Сэр Артур Конан Дойл разражается хохотом.
– Как бы я хотел поместить этот диалог в один из моих романов!
Дойл ведет двоих французов в музейный зал, полный его книг и паутины. Справа стоят пустые латы со ржавой алебардой, слева висят картины, изображающие этапы его жизни с первой женой, со второй женой, с многочисленными детьми.
– Этот зал музея закрыт для посетителей. Он не освещается, не отапливается, здесь пыльно и влажно; не знаю почему, но мне кажется, что мы, духи, лучше себя чувствуем именно в такой обстановке.
Габриель согласен, что этот беспорядок, при всей мрачности, действует на него вдохновляюще.
– Вам придется больше рассказать мне о вашем убийстве, мистер Уэллс.
– Дело в том, что с некоторых пор расследование приняло неожиданный оборот…
– Я вас слушаю.
– Люси Филипини, присутствующая здесь, выяснила, кто меня убил.
– Ну, это полностью меняет дух расследования! Чем я в таком случае могу быть вам полезен?
– Сначала вам надо услышать, кто был моим убийцей, мэтр.
Люси наклоняется к уху отца Шерлока Холмса и называет имя. Сначала Конан Дойл удивлен, потом его опять разбирает хохот.
– Кто вам такое рассказал?
– Дракон.
– Изобретатель правосудия?
– Собственной персоной. Он в Среднем Астрале, но у нас с ним особые отношения, он оказывает нам всевозможные услуги.
Английский писатель заинтригован, он хмурит брови, пыхтит виртуально зажженной трубкой, потом бесшумно выдыхает бесцветный дым.
– Странно, странно!.. – бормочет он. – И притом – вызов, который нельзя не принять. Как захватывающе!
Дойл приглаживает усы. Стоя перед картиной, на которой он сам стоит посреди пустоши, он снова делает жест, имитирующий зажигание трубки.
– Обожаю вызовы! Эту вашу историю я нахожу… воистину невероятной.
– Поверьте, если бы мы сами знали, как быть, мы бы постарались справиться одни. Но когда вы обмолвились о круге ваших друзей-писателей, приверженных сеансам столоверчения, я сказал себе, что вы – именно тот, кто сможет нам помочь.
– Никогда не осмелился бы потревожить носителей этих великих имен для решения проблемы невеликого французского автора. К тому же они нам ни к чему: здесь нужны другие, гораздо более квалифицированные люди. Вам везет, я знаю, где их найти.
Он кружит по комнате.
– Это особенное, очень особенное место… Если вы не в курсе, то, думаю, это вас заинтересует.
В этот момент рыцарские латы с алебардой слегка шевелятся, и обоюдоострое лезвие со звоном падает на пол, напугав обе пришлые блуждающие души.