– Десяти процентов?
– Точно. Десять процентов блуждающих душ и девяносто процентов перевоплощений.
– Значит, я был прав.
– Так было вначале, потом все быстро изменилось.
Габриелю лестно, что он не ошибся, дав эту цифру в «Мы, мертвецы», даже если она немного устарела.
– Сейчас все наоборот, – грустно продолжает Метратон. – Девяносто процентов душ умерших остаются блуждать, перевоплотиться хотят только десять. Мы быстро обессилели, пришлось нанимать вспомогательный персонал.
Она встает и повисает над острыми кристаллами.
– Я прочла все твои книги, Габриель. Признаться, я далека от того, чтобы отнести их все к своим любимым. Некоторые, по-моему – ты уж извини – халтура. Другие разочаровали меня развязкой, но ты столько их напек, что у меня появились и предпочтения. Так или иначе, теперь у меня есть время, а чтение – мой любимый способ его проводить.
Она сдвигает очки на кончик носа.
– Признаться, ты не принадлежишь к авторам, на которых я готова молиться. Совершенно не принадлежишь! Мне не нравится твой стиль, он слишком сухой. Твои фразы коротковаты. Ты переходишь к главному, лишая читателя удовольствия прогулки по сюжетным закоулкам. Метафор маловато. Где поэзия? Я уж не говорю о твоих концовках. Это вообще беда, Габриель! Почему такое невнимание к финальным сценам? Твоя сильная сторона – воображение, тем не менее твоим концовкам недостает смелости. Они такие предсказуемые! Во всех твоих романах, как бы ты ни гордился своими внезапными откровениями, я быстро угадывала, чем все кончится!
Габриель не знает, что ответить, и набирается терпения, стоя с покаянно прижатой к груди рукой.
– Конечно, ты не единственный, у кого не получаются концовки: это общий недостаток авторов остросюжетных романов. А ведь финал – это главное, Габриель. Это как торжественный момент, когда фокусник извлекает из шляпы кролика: только бы его не прозевать!
– Мне очень жаль. Если бы я знал, что у меня есть такая высокопоставленная читательница, как вы, то, конечно, уделял бы гораздо больше внимания развязкам…
– Ладно, не буду к тебе слишком сурова. Ты должен видеть во мне требовательную читательницу, не более того. К тому же в некоторых твоих романах с концовками все в порядке. Мне нравится, когда разгадка есть уже на первых страницах, но читателю не полагается ее замечать. Это принцип отвлечения внимания, которым пользуются все фокусники.
Она сажает на трон собаку и парит по своему собору из аметистового хрусталя. В одном углу в стенах отражаются печатные страницы, она направляется туда.
– Давай я еще расскажу тебе о своих впечатлениях «небесной» читательницы. Должна сказать, что среди твоих достоинств я больше всего ценю то… то, что ты забавный. Впервые я засмеялась, когда твой лейтенант Лебедь задался вопросом, не является ли он персонажем романа. Забыла, как это называется…
– Сталкивание в пропасть.
Метратон посмеивается, вспоминая это место. Потом прикасается к кварцу, поверхность которого похожа на экран со страницами.
– Еще мне понравилось место во втором томе, когда от лейтенанта Лебедя уходит невеста, потому что она только через год испытала первый оргазм и он зол на нее за это. Это так… человечно. Ты уловил фундаментальные элементы в душах ваших современников: они – ходячие парадоксы, противоположность тем, кем притворяются. Забавно наблюдать за этим отсюда, еще смешнее читать об этом у тебя.
– Спасибо.
– Как только мои «сотрудники в невидимом мире» узнали, что я интересуюсь тобой, они завалили меня информацией о тебе. Твоя жизнь превратилась в роман с продолжением. Ну, или в детективный сериал, от которого не оторвешься. Твои решения были такими удивительными, такими оригинальными, такими… чудны́ми.
Метратон опять опускается на свой хрустальный трон, пудель принимает свою излюбленную позу у нее на коленях.
– Отчего у тебя развился талант? Ты страдал из-за того, что вы с Тома братья-близнецы, из-за того, что стремился любым путем продлить жизнь своего деда, из-за пренебрежения к твоим журналистским открытиям, из-за того, что у тебя чуть не отобрали лицензию, из-за невнимания к твоему труду романиста. Все это превратило тебя в бунтаря, вдохновенного бунтаря.
– Получается, без страданий не бывает творчества?
– Бывает, но редко. Один из моих любимых живописцев, англичанин Уильям Тернер, был счастлив в браке, богат и знаменит, тем не менее все время искал обновления, оригинальности, вдохновения.
– Если я должен перевоплотиться, то это именно то, чего я хочу: творить без боли.
Старушка в берете с розовыми помпонами долго молчит, пристально глядя на своего собеседника.
– Кто меня убил? – выпаливает Габриель.
– Наконец-то! Я все ждала, когда ты решишься об этом спросить. Ведь именно ради этого я разрешила тебе меня навестить.
– Кто?
Она гладит пуделя.
– Я.
Габриель не верит своим ушам. Метратон снова выдерживает долгую паузу.
– Идея убить тебя, – начинает она, – посетила меня при чтении одного из твоих рассказов. Называется «А в конце оказалось, что убийца – я». Там в кои-то веки все отлично: и название, и, главное, развязка. Прочла и думаю: «Что, если бы его убила я?»
Метратон хохочет.
– Помнишь сюжет рассказа? Убийство в замкнутом пространстве, куда никак не проникнуть: ни двойных стен, ни двойного потолка, ни двойного пола. В твоем рассказе убийцей оказывается ангел, то есть кто-то вроде меня. Отчего бы, думаю, не позволить себе типичный для живых поступок – убийство?
Метратон все больше веселится.
– Учти, я сделала это только ради тебя. Считай это привилегией: некто из Верхнего Астрала снизошел до смертного! Это уникальное событие, и в центре его оказался ты!
– Но зачем???
– Пришлось тебя убить из-за твоей последней рукописи, «Тысячелетнего человека». Ее нашли мои администраторы, и я ее прочла, прежде чем ты ее издашь, потому что оказалось, что тебя случайно посетили чересчур… авангардные мысли. В этом романе ученый создает центр, где продлевает жизнь при помощи генов трех животных: голого слепыша – для победы над раком и инфекциями; аксолотля – для пересадок и замены любых поврежденных органов; галапагосской черепахи – для предотвращения старения. Припоминаешь?
– А как же!
– Проблема в том, что своим случайным вдохновением ты попал в самую точку. Твоя потенциальная аудитория – миллион читателей на один роман. В этом миллионе наверняка окажутся ученые. Достаточно, чтобы хотя бы один проверил предложенную тобой формулу и убедился, что она работает! Ты думал, что пишешь научную фантастику, а на самом деле при помощи воображения и интернета нашел ответы на вопросы, ставившие в тупик серьезных ученых, застрявших в своих узких дисциплинах!
– Это и есть назначение фантастики: предугадать, каким будет мир, прежде чем он изменится. Жюль Верн описал полет на Луну за сто лет до того, как он состоялся.
– Да, но это не внесло фундаментального изменения в судьбу его вида, он лишь прокомментировал уже начавшееся развитие, тогда как ты забежал слишком далеко. Сейчас средняя продолжительность жизни в Европе – 80 лет. Все больше людей доживают до ста лет, человечество постепенно приближается к численности в 10 миллиардов. Это естественная тенденция, которую мы хотели бы притормозить. А что делаешь ты? Предлагаешь продлить старость!
– Это всего-навсего роман, вымысел.
– Да, но повторяю: если кто-то попробует применить твою формулу, выяснится, что она работает! Будет и вправду создан центр «Фонтан омоложения», который ты расписываешь. Увеличится количество столетних людей – сначала это будут богатеи, потом произойдет демократизация. Вместо средней продолжительности жизни в восемьдесят лет будет все сто. А потом и двести. Так в считаные десятилетия вместо десяти миллиардов окажется двадцать миллиардов голов. Но планета не резиновая, ее ресурсы не неисчерпаемы. Двадцать миллиардов людей – это двадцать миллиардов голодных ртов, двадцать миллиардов разнузданных потребителей. Все больше пластика, нефти, урана, древесины, воды, воздуха… А это разбазаривание природных ресурсов: загрязнение океанов, непригодная для дыхания атмосфера, вырубленные леса, уничтожение любых диких форм жизни. Вскоре Земля превратится в безжизненную планету.
– Все из-за моего романа!!?
– Из-за твоих преждевременных идей. – Она разочарованно вздыхает. – Когда на Земле разводится слишком много людей, никуда не деться от «компенсации»: приходится разжигать мировые войны, устраивать эпидемии, землетрясения. Все ради хотя бы небольшого прореживания чрезмерно выросшего человеческого поголовья.
– Прореживание, говорите?
– Похоже, одни мы здесь спохватились, что перенаселение – наихудшая опасность, подстерегающая человечество и планету. А ты, сам того не подозревая, накропав простой романчик, чуть было не предложил способ его пришпорить!
– Вот о чем никогда не думал…
– Счастье, что мы сумели вовремя вмешаться.
– То есть устранить меня…
– Надо было любой ценой предотвратить издание «Тысячелетнего человека».
– Как вы организовали мое убийство?
Старушка в перуанском берете снова сажает пуделя себе на колени.
– Ты говорил доктору Лангману, что не хотел бы умереть, как твой дед, и что, будь у тебя выбор, ты предпочел бы безболезненно угаснуть во сне. Вот мы и осуществили твое пожелание.
– Как именно?
– Сперва выяснили, что Гислен – сомнамбула, следовательно, внушаема.
– Гислен? Секретарь Крауза? Так вот почему мой дедушка Игнас намекал, что в моем устранении замешана женщина!
– На втором этапе Гислен, повинуясь нашему влиянию, встала ночью, открыла на своем компьютере ист