ча и великих княжон нисколько не изменилось. С великими княжнами я чаще всего виделся и разговаривал, ожидая государя для сопровождения его, а также на половине наследника. Одной из тем оживленных наших споров служили иностранные фамилии: великие княжны не допускали, чтобы они произносились не чисто по-русски, я же настаивал на произношении их так, как они пишутся на иностранных языках. В отместку великие княжны делали мне экзамены по именам и отчествам офицеров сводного и железнодорожного полков и конвоя, которые они знали наизусть. Мои систематические «провалы» на этих экзаменах доставляли им большое удовольствие, и о них каждый раз ставился в известность государь.
С первых дней моего знакомства с наследником у нас установились простые и сердечные отношения. Характеризовать цесаревича, своей трагической судьбой возбуждающего во мне содрогание, я мог бы следующими словами: будучи горячим патриотом (считал хорошим только все русское), он был умен, благороден, добр, отзывчив, постоянен в своих симпатиях и чувствах. При полном отсутствии гордости его существо наполняла мысль о том, что он — будущий царь: вследствие этого он держал себя с громадным достоинством. По причине болезни знакомый со страданиями, он проявлял большую чуткость к несчастным и обездоленным и не упускал случая, когда мог, сделать что-нибудь приятное окружавшим его. Одним словом, по мнению всех, близко знавших цесаревича Алексея Николаевича, он представлял по уму и характеру идеал русского царя. В Царском Селе я проводил с наследником меньше времени, чем во время поездок и на Ставке.
Алексею Николаевичу доставляло большое удовольствие наносить мне в Царском Селе визиты, большей частью оканчивавшиеся для него неудачно, так как он редко меня заставал. При возвращении домой мне докладывали о выраженном прислуге неудовольствии наследника по поводу моего отсутствия.
В Александровском дворце обыкновенно раз в неделю устраивались кинематографические сеансы. Выбор фильмов был государыней поручен П. А. Жильяру. Когда наследник был здоров, сеансы происходили в круглом зале дворца в присутствии государя, иногда и императрицы, Алексея Николаевича, великих княжон, дежурного флигель-адъютанта, живших в Александровском дворце фрейлин и воспитателей наследника. Приглашения на эти собрания исходили от наследника и всегда передавались мне государем от имени Алексея Николаевича; в дни же, когда наследник был болен, сеансы происходили в его большой угловой комнате в верхнем этаже дворца и присутствовали на них только служащие детской половины, воспитатели Алексея Николаевича и я.
Никогда в жизни не забуду последнего сеанса в начале февраля... Это был фильм «Мадам Дюбарри» — со всеми ужасами французской революции, гильотиной, народным судом, казнями и т.д. После этого фильма я почувствовал невероятную тяжесть на душе, а теперь не могу даже вспоминать про него.
31
Последний приезд царя на Ставку. Роль Протопопова. Великие князья. Начало болезни наследника.
В воскресенье 19 февраля после обедни в Федоровском соборе государь, прощаясь со мною, сказал, что Алексей Николаевич просит меня прийти сегодня в 5 часов дня на кинематограф в Александровском дворце, причем спросил, свободен ли я. В такую вежливую форму часто облекал государь свои приглашения. Конечно, другого ответа, кроме выражения благодарности и обещания прийти, быть не могло. В 5 часов был кинематограф в круглом зале Александровского дворца. Насколько мне помнится, императрица не присутствовала.
Когда кончился сеанс, я проводил государя в его кабинет. По пути Его Величество обратился ко мне со словами: «Воейков, я решил в среду ехать на Ставку».
Я знал, что государь имел намерение ехать, но думал, что момент этот — неподходящий для его отъезда, и потому спросил, почему он именно теперь принял такое решение, когда на фронте, по-видимому, все спокойно, тогда как здесь, по моим сведениям, спокойствия мало и его присутствие в Петрограде было бы весьма важно. Государь на это ответил, что на днях из Крыма вернулся генерал Алексеев, желающий с ним повидаться и переговорить по некоторым вопросам; касательно же здешнего положения Его Величество находил, что, по имеющимся у министра внутренних дел Протопопова сведениям, нет никакой причины ожидать чего-нибудь особенного.
На этом разговор кончился. Государь простился со мною. Вернувшись к себе, я сделал распоряжения для отъезда и вызвал к телефону Протопопова. «Александр Дмитриевич, — сказал я ему, — государь решил в среду ехать на Ставку. Как ваше мнение? Все ли спокойно, и не является ли этот отъезд несвоевременным?» На это Протопопов, по обыкновению по телефону говоривший со мною на английском языке, стал мне объяснять, что я напрасно волнуюсь, так как все вполне благополучно. При этом он добавил, что в понедельник или во вторник после доклада у государя заедет ко мне и подробно расскажет о происходящем, чтобы меня окончательно успокоить. После этого телефона я поехал к графу Фредериксу, вполне разделявшему мое мнение о несвоевременности отъезда государя из Петрограда. В понедельник А. Д. Протопопов в Царском Селе не был, приехал во вторник вечером. Заехав после дворца ко мне, он клялся, что все обстоит прекрасно и нет решительно никаких оснований для беспокойства, причем обещал в случае появления каких-либо новых данных немедленно известить меня. На этом мы расстались.
Оказалось, что Протопопов, ручавшийся государю, императрице и мне за полное спокойствие в столице, вернувшись из Царского Села, в тот же вечер якобы рассказывал окружавшим его о том, сколько энергии он потратил на уговоры государя не уезжать на фронт. Он рассказывал даже подробности своего доклада Его Величеству, подкрепляя свои слова изображением жестов, которыми государь встречал его мольбы. Он говорил, что умолял императрицу повлиять на Его Величество и уговорить его не ехать на Ставку.
Для меня этот факт остается полной загадкой, так как государь мне подтвердил сам, что министр внутренних дел Протопопов не видел никакого основания считать его отъезд несвоевременным. Где говорил Протопопов правду — в Царском Селе или в Петрограде?
В этот самый и ближайшие дни многие дамы высшего общества, строго судившие в своих салонах царскую чету и членов правительства, стали усиленно выезжать на Кавказ, напоминая крыс, бегущих с корабля перед его гибелью.
Великая княгиня Мария Павловна (старшая), прощаясь перед отъездом в Кисловодск с генералом Б., получившим новое назначение в Крыму, сказала: «Вас я увижу, так как предполагаю вернуться в Петроград через Симферополь; в Петроград же вернусь только тогда, когда все здесь будет кончено». Осталось тайной, как именно она себе рисовала счастливый конец, который даст ей возможность вернуться в Петроград?
На этот вопрос отчасти дает ответ ее диалог с председателем Государственной думы. «Такое положение дольше терпеть невозможно, нужно изменить, устранить, уничтожить...» — сказала великая княгиня. На вопрос председателя Думы «кого?» она ответила — «императрицу».
О кругозоре великих князей можно судить по вопросам, которые они неоднократно задавали тому же М. В. Родзянко: «Когда же произойдет революция?» Играя в революцию совместно с представителями общественной оппозиции, некоторые великие князья широко открывали им двери своих дворцов; они в большинсте случаев совершенно не понимали, до чего доведет эта игра.
В среду 22 февраля государь, выехав утром из Александровского дворца на императорский павильон, проехал мимо Федоровского собора, в котором по обыкновению за час до отъезда Его Величества служился молебен. Звон колоколов Федоровского государева собора в последний раз проводил «белого царя»... В два часа императорский поезд отошел по Николаевской железной дороге через Лихославль, Вязьму и Оршу на Могилев.
В день отъезда я зашел утром в Александровский дворец на половину Алексея Николаевича, чтобы с ним проститься. Он лежал в постели с повязанной белой фланелью шеей и произвел на меня впечатление ребенка, заболевшего корью. Несмотря на лихорадочное состояние, он был со мною очень мил и приветлив... Больше я его уже не видел...
32
Революционное выступление Государственной думы.
На следующий день после отъезда государя депутат Шин-гарев, полемизировавший в Думе с министром земледелия Риттихом, задав вопрос «кто виноват?», пришел к выводу, что главный удар продовольственному делу был нанесен колебанием принципа твердых цен и постоянной сменою руководителей. «Кто все это сделал? Кто удалил и Наумова, и Глинку, и Кривошеина, и Бобринского?» — спрашивал он. Вполне понятно, на кого был направлен упрек, эффектный для слушателей, но не имевший под собою деловой почвы. 24 февраля петроградские депутаты в Государственной думе внесли в спешном порядке запрос о том, какие меры предполагает правительство принять для устранения продовольственного кризиса в столице?
В ответ председатель Государственной думы сообщил, что сегодня же состоится особое совещание в составе четырех министров, президиумов законодательных учреждений и представителей земских и городских самоуправлений по вопросу о снабжении столицы продовольствием.
В 9 часов вечера в Мариинском дворце состоялось весьма бурное заседание, в результате которого предложено было продовольствие передать городскому общественному управлению, а правительственных агентов в лице полиции от этого дела устранить. С 25 февраля городское общественное управление стало назначать своих представителей для участия в распределении продовольственных продуктов и надзора за выпечкой хлеба. Было выяснено, что в Петрограде в данный момент имеются достаточные запасы муки; на складах Калашниковской биржи было свыше 450 тысяч пудов муки, так что опасения о недостаче хлеба являлись совершенно неосновательными. При этом не упоминалось о 12 так называемых маршрутных поездах, шедших из Таврической губернии в Петроград, из которых первые шесть должны были подойти 25 февраля, а вторые шесть — 2 марта; нагружены они были исключительно зерном, и с их прибытием столица должна была быть обеспечена мукой по май месяц.