терпевшим будут возвращены их деньги.
Прибыли мы на станцию Киев 1-й 17 декабря. Новый комендант станции, разгуливавший по платформе в жупане со старинною турецкой кривой саблей на боку и громадным красным шлыком, спускавшимся ниже правого уха, объявил, что ограбленные пассажиры должны дать свои точные адреса, по которым деньги им будут высланы почтовыми переводами, а наш поезд на Харьков пойдет вечером.
Представитель новой украинской власти обещания своего не исполнил: никаких переводов никто из моих спутников не получил.
15
Бегство гетмана. Вступление петлюровцев. Убийство графа Келлера.
За проведенный почти целый день в Киеве я его не узнавал — все было ново. Гетманское правительство рухнуло; киевский германский совдеп признал украинскую директорию и объявил, что германские войска не окажут никакого сопротивления при вступлении в Киев республиканских войск. Вся власть перешла в руки директории и городского самоуправления.
14 декабря явочным порядком восстановлена была киевская городская демократическая дума. После первого своего заседания она объявила в Киеве политические свободы, амнистировала заключенных по политическим делам, а организованные для охраны города гимназические отряды распустила. Восстановленная киевская милиция была подчинена полковнику, занимавшему эту должность во времена Центральной рады. Вступившие в город войска директории были встречены у еврейского базара особою депутацией; впереди войск несли портрет Шевченко; командующий войсками директории гарантировал безопасность и сохранение жизни находившимся в педагогическом музее добровольцам при условии сложения ими оружия. Защитники Киева были брошены на произвол судьбы гетманом, бежавшим в последнюю минуту. По сведениям, сообщаемым газетами, он совершенно не позаботился о судьбе добровольцев, но о себе и о своем имуществе подумал. Двери дворца оказались открытыми настежь, караул ушел, и проходившие мимо офицеры, отступавшие от Печерска, с горечью указывали на опустевший «будинок». На тротуарах стояли группы праздных немецких солдат и комментировали происшедшее.
Бразды правления захватил Петлюра, целой серией приказов оповестивший народонаселение о совершившихся событиях. Между прочим, армия «народной республики» получила следующее приказание:
«1. Сбросить гетмана с его узко-одноклассным помещицким правительством и поддержать новое правительство Украины — директорию, которая борется за передачу народу земли и права управления державой до восстановления твердого демократического порядка на Украине украинским Учредительным собранием.
2. Восстановить на Украине порядок для пользы трудового народа до сформирования новой народной армии из граждан последующего призыва».
В декабре 1918 года в Киеве погиб один из самых верных сынов Отечества — граф Келлер, который еще до падения гетмана передал командование украинскими войсками генералу князю А. Н. Долгорукову и оставался в Киеве не у дел.
Со слов газеты, когда в памятный день 14 декабря Киев был взят петлюровскими войсками, немецкое командование, всегда преклонявшееся перед доблестным генералом, настойчиво предлагало графу укрыться в их зоне или по крайней мере снять оружие и переодеться в штатское. Граф Келлер категорически отказался принять указанные меры предосторожности: он слишком свято чтил свои погоны и оружие, чтобы расстаться с ними в целях самосохранения. Граф Келлер с безотлучно находившимися при нем двумя адъютантами совершенно открыто проживал в Михайловском монастыре. Когда петлюровцы начали производить повальные обыски и явились в Михайловский монастырь, монахи предложили графу Келлеру провести его потайным ходом в обысканный уже корпус, но генерал не только не согласился на это, но приказал одному из адъютантов сообщить производившим обыск, что он находится в монастыре. Тотчас же прибыл патруль, объявивший графа и его адъютантов арестованными, и к ним был поставлен караул из сечевых стрельцов «черноморского коша».
21 декабря в 11 часов вечера, как я впоследствии узнал, арестованных приказано было препроводить в помещение контрразведки, где находились в заключении гетманские министры и русские общественные деятели. Одновременно с выводом графа Келлера и его адъютантов на монастырском дворе солдаты запрягли телегу. Арестованных повели по Большой Владимирской, мимо памятника Богдану Хмельницкому, по трамвайным путям. Едва они достигли того места, где пути несколько отклоняются в сторону Сквера, из засады, почти в упор, грянул залп. Сраженный несколькими пулями, упал полковник Пантелеев. Тотчас патрульные открыли огонь в спину уцелевшим после залпа графу Келлеру и штабс-ротмистру Иванову. Граф был убит пулей в затылок, а штабс-ротмистр Иванов — пулей в голову и четырьмя штыковыми ударами. Окончив свою работу, доблестные республиканские солдаты разбежались. Трупы были взвалены на подоспевшую к месту убийства телегу, которая была отвезена в Михайловский монастырь и брошена сопровождавшими ее солдатами на произвол судьбы. Через некоторое время монахи доставили повозку с трупами в военный госпиталь. На следующий день тела убитых были выставлены в анатомическом театре. Родными и друзьями опознаны были главнокомандующий Северной армией генерал граф Келлер, полковник Пантелеев и штабс-ротмистр Иванов.
На запрос германского командования, правда ли, что убит граф Келлер, украинское правительство с циничной развязностью ответило, что ему об убийстве графа Келлера ничего не известно, но что в военный госпиталь доставлены трупы какого-то генерала в шароварах с синими лампасами и еще двух военных.
Таков был конец героя-военачальника.
16
Вторичный выезд из Киева. Вторичное ограбление поезда.
Возвращаясь вечером 17 декабря на вокзал после невольного дневного пребывания в Киеве, я чувствовал себя как бы под обстрелом — кругом свистали пули от одиночных выстрелов. Когда я шел по Фундуклеевской улице, ко мне подбежала молодая девушка с испуганным лицом, прося разрешения идти со мною. Мы оказались попутчиками: барышня была курсисткой, дочерью одного из железнодорожных служащих, имевшего казенную квартиру на Киеве 1-м. Проходя по Безаковской улице, она сказала: «Сегодня только убрали валявшиеся тут двое суток трупы: это были два прятавшихся офицера, которых солдаты разыскали и, конечно, убили». Сказано это было таким тоном, который явно показывал ее одобрение геройскому поступку революционных солдат. Мне стало глубоко жаль юного миловидного существа, доведенного окружающей средой до такого извращения понятий и притупления свойственных женщине чувств. Находя вполне естественным убийство врагов народа (которыми она считала всех офицеров), она была искренне возмущена моей отповедью и холодно со мною простилась у подъезда вокзала.
Оказалось, что приготовленный для нас, ограбленных, поезд был тот самый, в котором мы три дня прожили на станции Кучаково. Так как некоторые пассажиры не рискнули вторично пуститься в путь, в поезде было довольно свободно. Мы, как товарищи по несчастью, конечно, все перезнакомились. Днем в наше купе зашел посидеть очень симпатичный молодой еврей, служивший, как оказалось, в одном из могилевских банков во время нахождения там царской Ставки. Он мне сказал, что часто встречал государя на улицах Могилева и знал в лицо всех его приближенных. При этом он внимательно вглядывался в меня, встречая в ответ совершенно каменное выражение. Когда зашла речь о революции, он выразил сожаление по поводу того, что евреи в ней играли такую роль, за которую им когда-нибудь, вероятно, придется дорого поплатиться.
Не успел он договорить этих слов, как к нам влетел его спутник, стоявший у окна около нашего купе. Он с пеною у рта стал доказывать, что для свержения ига царизма в России нужны были грамотные руководители и что евреям поневоле пришлось пожертвовать собою и вести на поводу темные русские массы, так как русские не могли обойтись собственными силами. Спутник мой, до сих пор молчавший, задал вопрос: почему евреи, фанатически сохраняя свой жизненный уклад, вторгаются в жизнь других народов для разрушения устоев их стран и почему, внушая анархию, они сами покорно слушаются своих вождей? На это еврей начал пространно и скучно говорить о том, что их участие в русской революции является только самозащитой от многолетнего угнетения их русским правительством. Мой спутник сказал со своей загадочной улыбкою: «Самозащищаться нужно Европе от евреев, а не наоборот, так как сами евреи считают войны и революции своею жатвой». Экспансивный еврей с раздражением ответил, что это немудрено, потому что во всех странах при малейшем движении вправо евреи подвергаются бойкоту; вследствие этого им приходится быть подсознательными революционерами. Тогда спутник мой мрачно заметил: «Не перетяните струну, чтобы не потерять Европу, как вы когда-то потеряли Египет».
Видя, что собеседники начинают сильно волноваться, я постарался прекратить эту интересную беседу.
В нашем же вагоне ехал редактор одного петроградского иллюстрированного журнала. Он, видимо, очень интересовался узнать, кто я. После долгих расспросов о роде моих занятий он наконец не выдержал и спросил, как моя фамилия. Я ему назвался своим вымышленным именем, но это его совсем не удовлетворило.
Месяца через два я его встретил в Одессе едущим на извозчике. Он моментально остановил извозчика, подбежал ко мне и сказал: «А теперь я узнал, кто вы такой... Поразительно хорошо играли комедию».
По прибытии в Харьков в четверг утром мы напали на очень толкового носильщика, который нам сказал, что через час идет поезд на Севастополь и что мы можем, дав взятку в 100 карбованцев какому-то станционному служащему, получить билеты. Благодаря его совету мы смогли ехать дальше, не задерживаясь в Харькове.
Подъехав к станции Александрове к, я имел удовольствие лично познакомиться со сподвижниками батьки Махно: на станции в вагон влезла компания махновцев, требуя показать вещи для производства обыска. Осмотрев мой ба