настроение на юге России и в Сибири беспокоит немецкое правительство. Указывалось, что очень важно находить для пропаганды людей опытных, способных содействовать полному обольшевичению России.
Комиссар Менжинский под руководством командированного из Германии специалиста приступил к разгрому русских банков с целью изъять средства из рук оппозиции большевизму.
Большим доверием у германского генерального штаба пользовался прапорщик Крыленко, судя по одному из предписаний «Нахрихтен-бюро»:
«Господину председателю Совета народных комиссаров.
После совещания с народным комиссаром г. Троцким имею честь просить срочно известить руководителей контрразведки при Ставке — комиссаров Фейерабенда и Кальмановича, чтобы они работали по-прежнему в полной независимости и тайне от официального штаба Ставки и генерального штаба в Петербурге и особенно генерала Бонч-Бруевича и контрразведки Северного фронта, сносясь лишь с народным комиссаром прапорщиком Крыленко».
Германский генеральный штаб ставил на вид Совету народных комиссаров, что, по донесениям тайной агентуры, в отрядах, действующих против германских войск и австро-украинского корпуса, наблюдается пропаганда национального восстания и борьбы с немцами и их союзниками украинцами; при этом требовалось сообщить, что предпринято правительством Советов для прекращения этой вредной агитации; но попутно тому же Совету народных комиссаров указывалось на неисполнение обещания не распространять в германских войсках социалистическую агитационную литературу.
Не забыт был и оккупационный корпус Восточной Сибири: комиссии по борьбе с контрреволюцией было предложено заниматься наблюдением, а в случае необходимости и нападением на японских, американских и русских офицеров командного состава оккупационного корпуса в Восточной Сибири. Совет этот был исполнен не только по отношению к офицерам оккупационного сибирского корпуса, но и вообще ко всем оставшимся верными присяге офицерам русской императорской армии.
Получались директивы и по материальным вопросам: когда «краса и гордость русской революции» — матросы Балтийского флота стали распродавать с военных кораблей катера, мелкие механизмы, медные и бронзовые части машин и пр., — был поднят вопрос о покупке Германией этих разоряемых военных кораблей.
Наибольшее внимание уделялось наблюдению за настроением направляемых на фронт отрядов; председатель Совета народных комиссаров получал предостережения о возможности печальных последствий, если в этих отрядах будет вестись патриотическая пропаганда и агитация против германской армии. Тому же председателю вменялось в обязанность доносить в срочном порядке в «Нахрихтен-бюро» о количестве и качестве направляемых к Нарве и Пскову сил.
«Все понять — простить». Нужно знать немецкий характер, их настойчивость в преследовании намеченной цели, завидный патриотизм, чтобы понять, насколько важна для них была впущенная Государственной думой в Россию революция: хотя война с Россией и была у них закончена Брест-Литовским договором, заключенным с народными комиссарами, но легко могла возобновиться при малейшем уклоне русского народа в сторону патриотизма и отрезвления его от революционного дурмана.
Но гораздо менее понятна логика союзников, также не жалевших денег на поддержку наших революционных партий в борьбе с царским правительством. Возмездие за эту щедрость пришло к ним позднее, когда кремлевские заправилы тоже не жалели средств на поддержку их коммунистов как в Германии, так и в странах Антанты. Когда место сбежавшего Временного правительства было занято большевиками, находившиеся в России иностранцы проявляли в своих беседах с представителями этой новой власти большую любознательность, желая усвоить себе основы вводимых в жизнь России реформ и стараясь понять суть их теории. Думаю, что теперь они находятся на пути к пониманию столь интересовавших их вопросов…
Авторы нашей революции пренебрегли одним общеизвестным положением — что армия может быть сильна только тогда, когда она сильна духом; а дух-то русской армии они сами и погасили: затеяв при содействии союзников перекройку во время войны матушки-России в демократическую страну и открыто посягнув на вековой принцип русской армии — «за веру, царя и Отечество», они явились лучшими пособниками нашему внешнему врагу.
Одним из выдающихся эпизодов того времени можно считать факт принятия германскими властями еврея Иоффе-Крымского в качестве представителя дружественной тогда Германии Российской державы. Сей доблестный муж через год после этого события сам заявил в открытом письме к депутату рейхстага Кону, что, не будь поддержки большевиков, никогда бы не удалось этому самому Кону организовать восстание моряков в Киле и революцию в Мюнхене и Берлине.
Покинуть Берлин пришлось Иоффе довольно неожиданно из-за следующего непредвиденного обстоятельства: когда к нему прибыл из России один из очередных курьеров, его дипломатические вализы почему-то не были поставлены на станции Фридрихштрассе на платформу лифта, а оказались сброшенными вместе с тележкой помимо него; это дало возможность случайно очутившейся внизу полиции убедиться в том, что развалившиеся чемоданы прибывшего курьера заключали в себе прокламации и листовки, напечатанные на немецком языке. Последствием такой неудачной перевозки прокламаций явился вынужденный отъезд из Берлина посла СССР.
3
Вернувшись из своих скитаний в ноябре в Петроград, я первое время никак не мог привыкнуть к его новой физиономии: снег на улицах не убирался; по нескольку дней лежали трупы павших лошадей, служивших единственным питанием голодным собакам. Искреннее сожаление вызывало у многих исчезновение городовых, ревностно оберегавших спокойствие жителей. Однажды, проходя по Владимирской, я зашел в магазин фотографа Танского, специализировавшегося на увеличении портретов. Несмотря на мои баки, он меня узнал и рассказал курьезный факт из первых дней деяний свободного народа: в витрине его магазина на Невском стоял мой портрет в натуральную величину в гусарской форме. Толпа ворвалась в магазин, с руганью вынесла изображение «врага русского народа», поставила к фонарю и тут же на Невском расстреляла.
На улицах на смену английским и француз жим солдатам явились немецкие, часто катавшиеся по городу на переполненных грузовиках. В публике говорилось, что они принадлежали к отрядам, посланным из Германии для эвакуации военнопленных. Сильное оживление в жизнь столицы вносили мероприятия к поднятию нравственности населения путем уничтожения спиртных напитков. Район деятельности этих «трезвенников» определялся местонахождением винных погребов. Благие начинания кончались невероятными драками и стрельбой при дележе добычи. На выстрелы спешили носители винтовок — товарищи; образовывалось громадное скопление народа, среди которого доминирующее положение занимали «защитники родины» в серых шинелях. В результате боев оказывалось достаточное количество раненых, убитых, но больше всего… пьяных.
В конце 1917 года кое-где еще проглядывали плоды трудов Временного правительства: в ноябре происходили выборы в Учредительное собрание, усиленно подготовлявшиеся временными правителями в первые же дни «естественного перехода власти» в их руки (как назывались февральские события в отличие от «октябрьской большевистской революции»); а в конце декабря чрезвычайная следственная комиссия вновь заговорила о сановниках старого режима и в числе дел выдвинула судебное разбирательство преступлений графа Фредерикса, генерала Спиридовича и моих. По-видимому, Муравьев старался выслужиться перед новым начальством, но почему-то его предложение перевести дела комиссии в Москву в то время принято не было.
Жизнь становилась все труднее и труднее, а главное — голоднее. Широковещательные принципы коммунистических начал стали вводиться путем упразднения частной торговли, лишения столицы подвоза продуктов и преследования продавцов нового типа — мешочников. Мероприятия так называемого правительства — «совнаркома» (совета народных комиссаров) привели к полному обесценению в глазах народонаселения денежных знаков и повлекли за собою возврат к допотопному виду торговли — меновому.
Крестьянские избы поставщиков картофеля, муки и пр. стали постепенно наполняться художественной мебелью, картинами, роялями, бронзой, коврами, богатой посудой; а члены крестьянских семейств, продолжая по-прежнему презирать мытье и необходимое для него мыло, стали украшать себя эгретами (называя эти пучки перьев «распри»), шарфами и всякими другими атрибутами элегантных дам, которые теперь добывали себе средства к жизни продажей мелочей и подаяниями прохожих на улицах столицы.
В очень скором времени достигнута была цель большевиков: бывший имущий класс и интеллигенция оказались в полнейшей нищете. Главной виновницей разгрома России можно считать нашу одураченную интеллигенцию, которая разрушила собственными руками, без какой-либо внешней катастрофы, захваченное ею наследие предков; а как велико было это наследие, можно судить по сообщаемым по радио большевиками сведениям (часто приходится слышать слова — «такая-то промышленность достигла стольких-то процентов таковой довоенного вре-334 мени»). А чтобы понять, какого расцвета достигла Россия за последние 20 лет до войны, нужно обратиться к статистике: урожай хлебов увеличился с 1892 по 1913 год на 78 %; количество рогатого скота возросло с 1895 по 1914 год на 63,5 %; добыча угля с 1891 по 1914 год увеличилась на 300 %; нефтяная промышленность — на 65 %. Одновременно государственный бюджет дал возможность увеличить ассигнования на народное образование и просвещение… Железнодорожная сеть увеличилась с 1895 по 1915 год в своем протяжении на 103 % и т. п.
Что касается моего личного бюджета, то периодически поступавшие ко мне вместо доходов сведения о моем пензенском имении давали ясную картину того, как постепенно совершался его разгром. Не обходилось и без курьезов; наиболее характерным из них был следующий: руководил дележом моего имущества между крестьянами особый комитет из местных жителей, обыкновенно избиравший своим председателем одного из инженеров, раньше служивших на хорошо оплачиваемых должностях в моем же имении. Этот комитет, признав ненадобность для рабоче-крестьянского государства то