но моего образования я сказал, что невежливо об этом спрашивать, но что выданный мне в Москве аттестат зрелости у меня имеется. На вопрос, не был ли я военным, я ответил, что никогда таковым не был и нигде не служил, а всегда жил за границей, подтверждением чему могут служить мои вещи, имевшие заграничные клейма. Занимался я якобы торговлей лошадьми в Бельгии, Франции, Италии, иногда Германии и только с начала войны ликвидировал свои коммерческие дела. «Теперь же, — закончил я свое повествование, — с разгромом России большевиками я, как представитель русских конных заводов, совершенно выбит из колеи, разорен и не предвижу возможности продолжать работу на коммерческом поприще».
Как только я остался один в комнате, больные всем наличным составом прибежали приветствовать приведенного к ним новичка. Я начал кричать во все горло и, пользуясь правом обитателей больницы не придерживаться общепринятых форм вежливости, осыпал их градом ругательств, удержавших их на пороге моей комнаты.
Эта сцена была ликвидирована надзирательницей, уговорившей больных покинуть меня; но они все-таки продолжали волноваться, в результате чего в коридоре около моей комнаты произошел бой: половина больных была на стороне надзирательницы, другая — против. Сражение пришлось прекратить при помощи служителей барака. По телефону был даже вызван доктор, отправивший двух наиболее бушевавших в смирительное отделение.
8
На следующий день после совещания медицинского персонала заведовавший бараком врач сообщил, что мне дано разрешение гулять по всему расположению больницы; что же касается выхода за ворота, то раньше двух-трех дней я его согласно правилам получить не могу.
Пища приносилась мне в комнату, и в течение трех дней никаких рыбьих костей на тарелках не было; на четвертый день мне на второе подали какую-то рыбу с костью позвоночника. Я ударил кулаком по столу так, что посуда задребезжала; затем начал бегать по комнате и изображать человека, буйно настроенного… По-видимому, рыбу мне подали нарочно, так как за дверью, якобы случайно, оказалась надзирательница, которая вошла ко мне со словами, что она по ошибке прислала мне не ту тарелку.
Однажды ко мне в умывальной подошел один из больных и сказал: «Ваше превосходительство, имеете ли вы сведения об императрице Марии Федоровне?» Вместо ответа я так зарычал на него, что он испуганным голосом пролепетал: «Да ведь вы же генерал Воейков?» После этих слов я стал из себя изображать почти буйного помешанного при каждой встрече с этим больным, который оказался, по осторожно наведенным у персонала справкам, одним из старших офицерских чинов петроградской полиции; неудивительно, что он меня узнал.
В последних числах августа мне пришлось быть на устроенном администрацией больницы балу; приглашены на эту танцульку были весь служебный персонал и больные. Из нашего барака приглашения получили один молодой человек и я. На балу доктора не спускали глаз с танцевавших и разговаривавших больных, отправляя одного-двух по баракам приблизительно через каждые четверть часа. Моя очередь наступила сравнительно поздно: около 10 часов вечера ко мне подошел директор больницы с предложением покинуть бал, так как мне, по-видимому, пора отдохнуть.
Через четыре дня по прибытии в больницу я получил разрешение гулять вне ограды, с условием быть налицо в часы завтраков и обедов, а после 5 часов вечера никуда не выходить.
Гуляя утром по Удельной, я ежедневно заходил в лавки и сообщал по телефону своим домашним часы, в которые буду их ждать в удельном парке. Все приходившие меня навещать должны были проходить под железнодорожным мостом по пути из Лесного, а я с 2 часов дня прятался около этого места по кустам.
В один из понедельников я напрасно прождал в удельном парке: никто ко мне не пришел. Отправившись наудачу на следующий день, в который свидание назначено не было, я встретил одну из служащих нашего дома, со слезами сообщившую мне, что жена арестована и сидит в новодеревенском комиссариате. Одновременно она передала мне записку жены с советом бежать, что меня и поддержало в решении покинуть страну. Причиной ареста жены послужило требование указать место моего нахождения, так как до сведения комиссариата дошли слухи, что я где-то в окрестностях. Пришлось решать чрезвычайно трудную задачу: явившись в комиссариат, жены не спасу, а сам буду расстрелян; оставаясь же на свободе, могу пробраться в один из ближайших пунктов нахождения немцев — Псков или Украину — и там хлопотать об освобождении жены.
Не решаясь просто бежать из боязни навлечь на себя подозрения, я симулировал нервное возбуждение, причиняемое якобы неисполнением обещания моим другом привезти деньги для уплаты за сентябрь: было уже 5 сентября и я задолжал больнице за пять дней. По какому-то предчувствию я 1 сентября не платил, решив ждать напоминания о плате. Несмотря на увещевания больничного начальства не волноваться из-за такого пустяка, я настаивал на своей поездке в Саблино за деньгами дня на три-четыре и обратился к докторам с двумя просьбами: уплатить только за шесть дней и по возвращении из Саблина быть обратно принятым в лечебницу на прежних условиях. Ввиду того что моя просьба нарушала установленные правила, врачи собрали комитет; согласно вынесенному протоколу мне было позволено уплатить только за шесть дней.
По соблюдении формальностей я получил паспорт и, завязав вещи в газетную бумагу, отправился в удельный лес, где привел себя в соответствующий рабочему вид: подбил ногти грязью, натер руки сосновыми иглами и землею, испачкал небритую два дня физиономию, надел ночную рубашку и окунул в грязную лужу сапоги. В таком виде отправился дальше в Лесной, где сел на трамвай, который менял два раза: у Медицинской академии и Бассейной. До царскосельского вокзала добрался я только на третьем. Тут я стал обдумывать способ раздобыть билет на Н. На мое счастье, в зале III класса оказалась группа полупьяных рабочих, ехавших туда же. Я к ним пристроился, вмешался в разговор, и через несколько минут они со мною совершенно освоились. Одного из них я попросил взять мне билет, предложив стеречь его вещи. Около кассы стоял пост из трех красноармейцев, которые контролировали бравших билеты. Имея таковой в руках, я в компании чернорабочих направился к поезду. На верхней площадке лестницы стоял второй контрольный пост красноармейцев. Поднимаясь по лестнице, я умышленно подогрел спор своих спутников на какую-то тему, вследствие чего началась невероятная ругань… В этой-то ругающейся группе я и подошел к посту. Увидев перед собою столь шумную компанию, пропускной пост признал ее за совершенно безопасную и не только не спросил документов, но еще протолкнул в дверь, чтобы мы скорее проваливали. Однако полное риска путешествие до вагона этим не кончилось: у дверей стеклянной галереи при выходе на платформу оказался третий пропускной пост. Пришлось завлечь компанию в новый спор, окончившийся таким сильным возбуждением моих спутников, что пост постарался как можно скорее от нас избавиться и выпроводить на платформу. Проходя мимо поезда, я незаметно отстал от компании и забрался в битком набитый вагон III класса, на площадке которого простоял до прихода поезда в Н., где выскочил на рельсы с противоположной вокзалу стороны.
Были уже сумерки. Разыскивая дом моего знакомого, я случайно остановился у двери, на которой прочел его фамилию.
Его самого дома не было; отворила дочь. При виде такой безобразной физиономии, она чуть не захлопнула дверь. Вышла ко мне жена моего знакомого, а со следующим поездом приехал и он сам. Мой вид привел его в полный ужас. Мы стали вместе с ним обдумывать дальнейший план моего бегства. Я удачно попал: оказалось, что одну из квартир в его доме занимала вдова бывшего начальника станции, которая держала буфет. Старший из ее сыновей был помощником начальника станции, откомандированного на один из ближайших полустанков. Как раз в этот вечер он был свободен. Мой новый покровитель пригласил его пить чай, а сам немедленно отправился в местный совдеп, чтобы выправить для своего нового служащего (каковым был я) право жительства в Н., а также удостоверение на проезд по железным дорогам с возвращением в Н. Эти документы я получил только на следующий день.
9
Вечером явился помощник начальника станции. Я ему отрекомендовался как бывший буфетчик. Согласно нашему плану хозяин дома и я стали его убеждать поехать в Витебск для закупки провизии, которая, по моим сведениям, на витебском базаре раза в три дешевле, чем в Петрограде. Железнодорожные билеты можно было получать только по особым разрешениям, так что всякая поездка представляла из себя весьма сложное и подчас затяжное дело. Желая передо мною похвастать своим высоким положением, помощник начальника станции сказал, что если он с нами поедет, то вопрос билетов возьмет на себя, но что, находясь на службе, он должен получить отпуск, в котором начальство ему, вероятно, не откажет.
Действительно, на следующий день утром мы получили билеты на Витебск, а я из совдепа получил и соответствующие документы. Таким образом, мы втроем отправились на Витебск, так как в этом направлении было больше шансов перейти границу. В вагоне мне с моим знакомым удалось попасть в маленькое купе II класса, а помощник начальника станции устроился в служебном отделении. До станции Дно мы ехали сравнительно свободно: восемь человек в четырехместном купе; но на станции Дно к нам вошел вооруженный винтовками продовольственный отряд из Старой Руссы, который ехал на юг. Эти продовольственные отряды представляли из себя легализированных тогдашней властью погромщиков. С их приходом нас оказалось в отделении уже 13 человек. Двигаться не было никакой возможности. Так мы ехали всю ночь.
В 6 часов утра мы остановились на станции Витебск. Перед остановкой мой спутник узнал от находившихся в поезде евреев, что в настоящее время переход границы в районе Орши представляет большой риск, а что нужно из Витебска ехать на Смоленск, Брянск и Унечу, из которой можно свободно перейти границу. Мы решили, погуляв по базару, возмутиться витебскими ценами и сообщить сопровождавшему нас помощнику начальника станции, что необходимо ех