ому князю Николаю Николаевичу со следующим письмом:
«Ваше Императорское Высочество, болезненно сжалось сердце мое, когда я прочитала манифест великого князя Кирилла Владимировича, объявившего себя императором всероссийским.
До сих пор нет точных известий о судьбе моих возлюбленных сыновей и внука, а потому появление нового императора я считаю преждевременным. Нет еще человека, который мог бы погасить во мне последний луч надежды. Боюсь, что этот манифест создаст раскол и уже тем самым не улучшит, а, наоборот, ухудшит положение и без того истерзанной России.
Если же Господу, по его неисповедимым путям, угодно было призвать к себе моих возлюбленных сыновей и внука, то я, не заглядывая вперед, с твердою надеждой на милость Божию полагаю, что государь император будет указан нашими основными законами в союзе с церковью православною совместно с русским народом.
Молю Бога, чтобы он не прогневался на нас до конца и скоро послал нам спасение путями, ему только известными.
Уверена, что Вы, как старейший член дома Романовых, одинаково со мною мыслите.
Мария.
21 сент. (4 окт.), Хуадор».
В ответ на это послание, которое по желанию императрицы было предано гласности, появилось также преданное гласности ответное письмо великого князя Николая Николаевича:
«Я счастлив, что Ее Императорское Величество государыня императрица Мария Федоровна не усомнилась в том, что я одинаково с нею мыслю об объявлении себя великим князем Кириллом Владимировичем императором всероссийским.
Я уже неоднократно высказывал неизменное мое убеждение, что будущее устройство государства Российского может быть решено только на русской земле, в соответствии с чаяниями русского народа.
Относясь отрицательно к выступлению великого князя Кирилла Владимировича, призываю всех, одинаково мыслящих с Ее Величеством и мною, к исполнению нашего истинного долга перед Родиной — неустанно и непрерывно продолжать святое дело освобождения России. Да поможет нам Господь.
Великий князь Николай Николаевич.
7/20 окт. 1924 г. Шуаньи».
Недаром существует русская пословица: «Без царя народ — сирота». Осиротевшие россияне разбрелись по всем странам Европы. В 1925 году группа русских эмигрантов образовала в Париже при благосклонном попустительстве французов подобие русского правительства. Денежную поддержку оно получило из сумм, оставшихся за границей и принадлежавших настоящему русскому правительству времен императора Николая II. Центром этого бутафорского правительства оказался великий князь Николай Николаевич, избранный, вероятно, в благодарность за его прежнее благосклонное отношение к министрам «думским угодникам», являвшимся к нему в Ставку с докладами. Понятно, что монархистам (не конституционалистам) доступа в этот кабалистический круг не было.
Окружение великого князя было серьезно озабочено воссозданием его власти, причем не обошлось дело и без угодничества перед всесильным тогда в эмигрантских кругах бывшим Верховным главнокомандующим; сам великий князь Николай Николаевич не нашел для себя унизительным свести в эмиграции счеты с бывшим дворцовым комендантом, невольным свидетелем его предреволюционной деятельности. Когда образовался полковой союз взаимопомощи офицерам лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, устав которого был утвержден великим князем как Верховным главнокомандующим и старейшим командиром, — Николай Николаевич потребовал, чтобы мне не было предложено вступить в этот полковой союз; мотивировал он свое требование тем, что не может состоять в одном обществе с человеком, якобы покинувшим царя в дни крушения престола. Узнав о таковом волеизъявлении Верховного главнокомандующего, находившиеся в Париже кавалергарды вынесли базированное на заведомой клевете постановление меня игнорировать…
Все это происходило в Париже и его окрестностях в конце 1925 года. До меня доходили какие-то смутные слухи, не дававшие возможности точно знать, в чем дело, но тем не менее сильно меня огорчавшие, так как чувствовалось, что нарушена какая-то связь с моими бывшими сослуживцами. Разъяснилось все только в начале 1933 года, когда я получил в Ницце от лейб-гусар адрес, поднесенный по случаю исполнившегося двадцатипятилетия со дня назначения моего командиром лейб-гвардии Гусарского полка, т. е. с 9 августа 1907 года.
Вспоминая о прожитых вместе годах, однополчане настолько тепло отзываются о времени моего командования полком, что их адрес глубоко тронул меня и еще более укрепил наши дружеские отношения.
28
Несогласия русских между собою, тормозя работу по восстановлению России, являются в то же время лишним козырем и в руках иностранцев, среди которых приходится нам жить и которые ни одну нацию так не стесняют, как русскую. Особенно остро чувствуется это стеснение, когда дело касается передвижения из одной страны в другую, при том, конечно, условии, если эти русские не занимают высокого коммунистического положения, какое, например, занимал представлявший в Париже Россию (СССР) Раковский, имевший право беспрепятственного передвижения по всем странам Европы, за исключением Румынии, где он, как капитан румынской армии, находился под судом по обвинению в государственной измене и организации заговора против румынского короля.
Так как русские, не имеющие уголовного прошлого или коммунистического настоящего, могут, не встречая препятствий со стороны международного права, отправляться без визы только на тот свет, им приходится для получения виз быть в полной зависимости от произвола представителей стран, в которые желают попасть. По окончании мытарств беженцу выдается бумажка согласно резолюции правительственной конференции, возглавлявшейся доктором Нансеном, верховным комиссаром по делам русских эмигрантов при Лиге наций (бумажка эта получила в эмиграции название «нансеновского патента на бесправие»). Доктор Нансен — норвежец, в былые времена летавший по полярным странам России, а после революции приобретший оседлость в двух благоустроенных имениях — Росташи в Саратовской губернии, принадлежавшем роду Раевских, и другом, принадлежавшем роду Синельниковых, в Екатеринославской губернии. Оба эти имения, национализированные освободителями России, были подарены доктору Нансену, вероятно, в награду за установление во всех государствах путем введения так называемых нансеновских паспортов точного учета русской эмиграции, списки которой направляются в Женеву в Лигу наций.
Нансен, по словам его бывшего секретаря, был призван (не указано кем) заботиться о тех, кто всегда были пролетариями. По-видимому, на этом справедливом основании Нансен отказался платить что бы то ни было прежним владельцам имений как бывшим собственникам земли.
Не будучи достаточно предприимчивы, владельцы обоих этих имуществ могли только утешаться мыслью о том, что их бывшие родовые имения пошли на улучшение благосостояния доктора Нансена, стяжавшего себе громкую славу убежденного сторонника советской власти, возведенного в герои даже Лигой наций. К слову сказать, эта Лига наций, вопреки возлагавшимся на нее упованиям, осталась чуждой к действительным интересам русской эмиграции, тогда как, если верить словам, сказанным в Женеве в октябре 1933 года шведским министром иностранных дел, «она не может остаться равнодушной к интересам еврейской нации, рассеянной по всем странам».
Большим несчастьем для русских беженцев является и закулисная работа интернациональных врагов православной церкви, которым удалось внести раскол даже в среду высших иерархов. Последние, допускающие прихожан до обсуждения и вмешательства в дела церковные и содействующие делению паствы на партии для поддержки одного иерарха против другого, иногда и сами входят в такие интернациональные организации, в которых при кажущемся равноправии одни только православные почему-то лишены права участия в руководительстве. Церковный раскол способствует образованию широко субсидируемых (из неизвестного источника) кругов, сект и других организаций, под личиной христианства упорно подрывающих религиозные основы подрастающего поколения.
Даже люди, не вступившие ни в какие секты, а только не желающие нарушать каноны православной церкви, невольно оказываются втянутыми в какую-то борьбу благодаря новому и старому стилям и различно толкующемуся вопросу о пасхалии.
Такая чисто сатанинская работа вытравливает религиозные верования еще основательнее, чем открытые преследования веры. В зарубежной России все это прикрывается какой-то якобы законностью и внешне более прилично; в самой же России самовольные захватчики власти распоясались вовсю, забывая, что «всякое действие вызывает противодействие». Как одной из главных причин крушения России был подрыв сдерживавших народ религиозных основ, так и возрождение ее чувствуется в начавшемся стихийном тяготении к церкви, возрастающем по мере ее угнетения и представляющем серьезную угрозу для тиранов III Интернационала. Усердно молится теперь в церквах Россия — не комсомольская, а настоящая, иногда, может быть, замаливая свой невольный грех перед мучеником-царем. И больше всего молится русская женщина, за годы разрухи выказавшая свои лучшие духовные стороны.
Когда на Россию обрушились несчастья, когда преследованиям стали подвергаться мужья, сыновья, отцы, братья, — она проявила самоотвержение, спасая, принося в тюрьму пищу и в то же время с нечеловеческими усилиями добывая средства к существованию. Когда же ее близким удавалось скрыться, она стоически переносила заключение в тюрьмах, высылку в лагеря на работу, отказываясь выдать местонахождение бежавших.
Некрасов своим талантом увековечил подвиги жен декабристов, в большинстве случаев принадлежавших к высшему обществу, навстречу которым при следовании в Сибирь к мужьям шли все, не исключая и губернаторов; а сто лет спустя никому и в голову не пришло отметить проявление духовной красоты замученной революцией русской женщины всех слоев, и до сих пор — как в эмиграции, так и в России — продолжающей нести свой невидный, но тяжелый труд на пользу любимых существ, которым судьба ниспослала такую незавидную долю.