Вред такой работы заключался в том, что кончившие высшие учебные заведения студенты составляли кадры учителей средних учебных заведений, а из последних выходили оппозиционно настроенные народные учителя, которые, будучи менее развитыми, принимали на веру многое из того, в чем не отдавали себе отчета, и с таким багажом шли просвещать крестьянскую среду, давая ей, при полном отсутствии воспитания, очень мало образования; эти наставники совершенно не думали о том, чем заменить ими же подрываемые у крестьян нравственные и религиозные основы. Продуктом такой неправильной постановки образования явилась так называемая русская интеллигенция, которую К. П. Победоносцев в разговоре с министром внутренних дел Плеве определил следующими словами: «Интеллигенция – часть русского общества, восторженно воспринимающая всякую идею, всякий факт, даже слух, направленный к дискредитированию государственной власти; ко всему же остальному в жизни страны она равнодушна».
Смотря на вопросы воспитания и дисциплины как на лишний балласт, люди науки в то же время поощряли стремление зеленой молодежи принимать участие в политической жизни государства, причем принадлежность учащихся к левым политическим партиям составляла в глазах либеральных наставников профессоров не минус, а большой плюс.
В газете «Русь» от 27 января 1905 года помещена записка 342 ученых, к которым позднее присоединилось еще около 30. Польщенные хвалебными гимнами, воспеваемыми им еврейской прессою, эти ученые приходят к выводу, что академическая свобода несовместима с современным строем в России; присоединяясь к резолюции земских деятелей и заявлениям московской Городской думы, они высказываются за «политическую свободу» и за «привлечение свободно выбранных от народа представителей для осуществления законодательства».
В газетах «Наши дни» и «Русь» было помещено возражение президента Академии наук великого князя Константина Константиновича, в котором он, между прочим, говорит: «Вместо забот о привлечении свободно избранных представителей всего народа к осуществлению законодательной власти и к контролю над действиями администрации деятели ученых и учебных учреждений хорошо бы сделали, если бы позаботились о скором и святом исполнении своего высокого и ответственного учебного долга».
Всем известны результаты влияния таких ученых на пылкую молодежь, почему-то обыкновенно возглавляемую евреями. Менее владевшая собою, чем ее руководители, молодежь эта принимала активное участие в нарушении законного государственного порядка, за что подвергалась лишению свободы в виде арестов и ссылок. Мероприятия правительства против распространения революционной заразы истолковывались либеральными кругами как недопустимое в культурном государстве насилие над личностью, а на высылаемых или эмигрировавших бунтарей смотрели как на мучеников и жертв произвола деспотической власти. По миновании срока ссылки, а иногда и во избежание ее эти герои пополняли кадры революционной эмиграции, излюбленным местопребыванием которой была Швейцария.
Одним из виднейших борцов за свободу Родины был бывший фельдфебель Пажеского корпуса, камер-паж императора Александра II князь П. Кропоткин, который, окончив в Швейцарии свое высшее анархическое образование, переехал в Англию, где своеобразно проявлял свой интерес к Родине: когда наш царь должен был прибыть в Англию для ответного визита королю, князь Кропоткин настолько возбудил английские рабочие партии, что они устроили демонстрацию против приезда нашего царя и англичанам пришлось принимать меры к успокоению своих рабочих.
В своих «Записках революционера» князь Кропоткин дает совершенно ясное указание, под чьим руководством «развивалась» за границей наша русская молодежь. Благодаря его искренности можно составить точное представление, кто обрабатывал в Швейцарии главарей нашего революционного движения: центром интернационала была Женева; женевские секции собирались в огромном масонском храме «Temple Unique». Во время больших митингов просторный зал вмещал более двух тысяч человек, что служит показателем количества жаждавшей просвещения молодежи. Французские эмигранты-коммунары учили даром работников, слушавших курсы истории, физики, механики и пр. Уделялось время и участию в комитетах и секциях, заседавших по вечерам в боковых комнатах этого храма науки.
Как главнонаблюдающий за физическим развитием народонаселения России, я невольно близко познакомился с бытом учебных заведений и психологией как обучающих, так и учащихся. Впечатление от этого знакомства было далеко не то, которое я получил в одной из берлинских университетских 7* 179
клиник, где из-за операции пробыл после революции несколько месяцев. Однажды среди приходящих больных оказался старик с очень сложной болезнью. Было доложено директору клиники. Профессор собрал своих ассистентов. Когда все ознакомились с больным, профессор предложил высказать, начиная с младшего, суждения как о болезни, так и о способах ее излечения. Выслушав их мнения, профессор начал говорить сам. Когда один из присутствовавших молодых врачей позволил себе возразить ему, в ответ послышалось громогласное: «Ruhe! Ich spreche!» («Молчать! Я говорю!»)
Павел Орлов. Сухомлинов. Поливанов.
2 марта, при следовании императорского поезда по Николаевской железной дороге, после прохода шедшего впереди свитского, лопнул на 140-й версте наружный рельс пути, по которому шел императорский поезд.
Поезд был вовремя остановлен исключительно благодаря примерному отношению к своим обязанностям путевого сторожа Павла Орлова. Выйдя на путь, я лично убедился в том, как велика была опасность, угрожавшая императорскому поезду, если бы он не был вовремя остановлен. Сторож был награжден, рельс укреплен и поезд тихим ходом проведен через опасное место.
На несчастье России, ровно через год примеру Павла Орлова не последовали люди, занимавшие гораздо более ответственные государственные посты, чем должность путевого сторожа. Вместо того чтобы облегчить царю сложную задачу управления страной в такие тяжелые годины, его верноподданные направляли свою энергию на внесение разрухи и возбуждение умов путем возведения заведомо ложных обвинений на близких престолу лиц.
На фоминой неделе врагам В. А. Сухомлинова удалось добиться его ареста и предания суду. Государь согласился на производство следствия, хотя продолжал верить в невиновность Сухомлинова и не изменял своих чувств к нему. Не желая пользоваться своим положением, он сделал эту уступку общественному мнению, не допуская мысли, что под личиной законности скрывалось стремление закидать грязью министра государя.
Меньше года пробыл на своем посту заместитель В. А. Сухомлинова генерал А. А. Поливанов, немало содействовавший гибели своего предшественника: в угоду возглавляемым Гучковым будирующим россиянам он, в бытность свою военным министром, старательно подбирал данные, которые могли бы служить для обвинения генерал-адъютанта В. А. Сухомлинова. Что касается меня лично, то причина такого отношения Поливанова к Сухомлинову была мне совершенно ясна: через несколько дней по его вступлении в должность военного министра один из негласных моих сотрудников принес мне случайно попавшуюся ему в руки собственноручную записку Поливанова на почтовом листе маленького формата; на нем стояли 14 намеченных им пунктов. В девятом или одиннадцатом (точно не помню) указывалось на необходимость устранения от должности дворцового коменданта генерала Воейкова как лица, представлявшего помеху на пути прогресса. Остальные пункты вполне совпадали с требованиями общественных кругов, составлявших оппозицию правительству.
Записку эту я представил при докладе государю. Он ее прочел, видимо удивился, посмотрел на меня и сказал: «Интересный документ. Вы его сохраните». К сожалению, документ этот исчез при ограблении моего письменного стола в первых числах марта 1917 года.
Вивиани и Альберт Тома. Севастополь. Переезд императрицы Марии Федоровны в Киев.
В апреле в Петроград прибыли наши республиканские друзья – Вивиани и Альберт Тома, восторженно встреченные общественными деятелями. 22 апреля они посетили Ставку и были приглашены государем к обеду. За царским столом сидели они довольно развязно. Государь был с ними очень любезен.
После их отъезда Его Величество сказал, что во время своего пребывания в России они сильно увлеклись в своих требованиях: например, предложили послать на Западный фронт для облегчения Франции борьбы с Германией чуть ли не полумиллионную русскую армию; проявив большой интерес к польским делам, они указали на необходимость дарования польскому народу целого ряда льгот и т. п. Эти два делегата французского правительства ездили по России, появлялись на заводах, во всевозможных комиссиях, комитетах, союзах, думских заседаниях; завтракали, обедали с общественными деятелями и везде были принимаемы с распростертыми объятиями… Кого же, спрашивается, принимали? Тех, кто принадлежал к группе социалистов-антимилитаристов и преследовал цели, ничего общего с войной не имевшие; тех, кто находился в контакте с социалистами всего мира, в том числе с немецкими, с которыми и во время войны не прекращали отношений; принимали людей, подлым образом вводивших через своих клевретов в наши министерства шпионов, докладывавших им обо всем у нас творившемся. Пребывание Вивиани и Тома в России много содействовало постепенному переходу наших оппозиционных кругов в революционные.
6 мая Ее Величество с наследником и четырьмя великими княжнами прибыли на Ставку, чтобы провести с государем день его рождения.
8 мая, при проезде царской семьи в Севастополь, в Киев на вокзал приехала императрица Мария Федоровна. В то время она уже покинула Аничков дворец и переселилась на жительство в Киев; но переезд не изменил атмосферы окружения императрицы: среди лиц ее двора одной из главных тем разговоров продолжала быть критика на императрицу Александру Федоровну, каждый поступок которой строго осуждался не только в своем кругу, но и в присутствии лиц местного общества, что давало обильную пищу думским оппозиционным кругам, жаждавшим подобных сенсаций.