Чтобы понравиться подонкам общества, представители которых заседали в Совете рабочих и солдатских депутатов, Временное правительство с первых же шагов своей деятельности обнародовало 1 марта за подписью члена Думы Энгельгардта, революционного начальника петроградского гарнизона, следующее воззвание:
«Сего 1 марта среди солдат петроградского гарнизона распространились слухи, будто бы офицеры в полках отбирают оружие у солдат. Слухи эти были проверены в двух полках и оказались ложными. Как председатель временной комиссии временного комитета Государственной думы, я заявляю, что будут приняты самые решительные меры к недопущению подобных действий со стороны офицеров, вплоть до расстрела виновных».
Последние слова воззвания, будучи горячо восприняты теми солдатами, которые поняли свободу в смысле отсутствия подчинения, дали в результате известные всем случаи зверской расправы нижних чинов с офицерами. Автором этого воззвания был бывший воспитанник Пажеского Его Императорского Величества корпуса, офицер лейб-гвардии Уланского Его Величества полка и, как окончивший Николаевскую академию, носитель мундира генерального штаба.
Отречение императора Михаила от престола. Декларация Временного правительства.
Самым крупным событием, последовавшим за актом 2 марта, было отречение императора Михаила от престола.
По получении Временным правительством из рук Гучкова и Шульгина акта об отречении государя Николая II состоялось 3 марта в 10 часов утра продолжительное заседание совета самозваных министров; после него к императору Михаилу, в пользу которого отрекся от престола державный его брат, прибыли все члены Временного правительства во главе с князем Львовым, председатель Государственной думы Родзянко и члены исполнительного комитета Шульгин и Караулов. У императора Михаила состоялось совещание.
Жил он в это время на Миллионной, в частной квартире князя П. П. Путятина. По имевшимся у меня сведениям, Михаил Александрович до революции вел частное знакомство с Родзянко, Львовым и другими работавшими в оппозиции общественными деятелями.
Михаил Александрович после обмена мнениями с присутствовавшими выразил желание побеседовать отдельно с Родзянко и князем Львовым, на что Родзянко возразил: «Мы все представляем одно целое, и частных разговоров никто из нас вести не может». Керенский с этим не согласился. «Наш нравственный долг, – заметил он, – предоставить великому князю все возможности для правильного решения вопроса. Мы не должны возражать против частной беседы, при том, однако, условии, чтобы на решение великого князя не было произведено никакого влияния со стороны, чтобы не были допущены никакие телефонные переговоры».
Удалившись с Родзянко и князем Львовым в соседнюю комнату на короткую беседу, император Михаил спустя некоторое время вышел и заявил, что не считает для себя возможным принять престол без одобрения народа. Решение это было встречено молча. Лишь Керенский заявил: «Ваше Высочество, ваш поступок оценит история… ибо он дышит благородством. Он высоко патриотичен и обнаруживает великую любовь к Родине».
Император Михаил спокойно подписал акт отречения и вручил его Родзянке.
Манифест этот гласил:
«Тяжелое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народа.
Одушевленный единой со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые законы государства Российского.
Посему призываю благословение Божие и прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.
Михаил.
3 марта 1917 г.»
В разговоре по поводу этого манифеста государь выразил свое глубокое огорчение как отказом августейшего брата взойти на престол, так и формой, в которую он был облечен.
Таким образом, казалось, было устранено последнее препятствие к захвату власти Временным правительством, которое объявило свою программу в декларации, подписанной Родзянко и всем составом министров:
«1. Полная и немедленная амнистия по всем делам – политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям.
2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.
3. Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.
4. Немедленная подготовка к созыву, на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.
5. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.
6. Неразоружение и невыход из Петрограда воинских частей, принявших участие в революционном движении.
7. Выборы в органы местного самоуправления на началах всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.
8. При сохранении строжайшей воинской дисциплины в строю и при несении военной службы устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными остальным гражданам, и что военные обстоятельства не послужат для промедления по осуществлению реформ».
Словом, захватчики власти, до того времени кричавшие «все – для войны», тут о ней забыли и ради создания популярности в массах объявили целый ряд гибельных для Отечества свобод – в духе предложений безответственных митинговых ораторов.
Ставка после отречения. Приезд императрицы Марии Федоровны. Генерал Алексеев. Причина моего отъезда со Ставки одновременно с графом Фредериксом.
На следующее утро, 4 марта, за утренним чаем зашел с государем разговор о генерале Алексееве; я убедился, что ему и теперь удается вводить государя в заблуждение относительно искренности его чувств к царю совершенно так же, как удавалось раньше, когда Его Величество принимал за скромность генерала Алексеева его двукратный отказ от получения звания генерал-адъютанта; отказ этот Алексеев мотивировал тем, что он якобы недостоин такой царской милости, тогда как на самом деле он этим возвышал себя в глазах масонских марионеток.
После чая Его Величество по старому обыкновению пошел в штаб, чтобы (как он мне сказал) принять последний доклад генерала Алексеева и проститься с ним и с его ближайшими помощниками. Сопровождали государя дежурный флигель-адъютант и я. Как и прежде, на панели у подъезда подошел к Его Величеству с рапортом дежурный по штабу офицер. Генерал-адъютант Алексеев встретил государя на том же месте – на первой площадке лестницы, и Его Величество вошел в ту же комнату, в которой обыкновенно принимал доклад генерала Алексеева.
По отношению лично ко мне все держали себя по-прежнему, за исключением одного генерала, обязанного мне своим назначением в штаб Верховного главнокомандующего: еле поздоровавшись, он повернул мне спину.
Зайдя по привычке к генералу Борисову, я застал его за обычной работой. Он был грустно настроен. Так как генерал Борисов всегда очень любезно принимал участие в деле мобилизации спорта и даже зачастую редактировал некоторые отделы брошюр, я попросил его принять материалы, разработанные мною для издания дополнений к положению о мобилизации спорта.
До завтрака государь проехал на вокзал навстречу своей матушке – императрице Марии Федоровне, приехавшей в сопровождении великого князя Александра Михайловича из Киева повидаться со своим сыном. По выходе из вагона вдовствующая императрица, внешне спокойная, обняла подошедшего к ней государя, обошла встречавших ее великих князей, лиц свиты и чинов штаба с генералом Алексеевым во главе. Затем прошла с государем в находившийся на платформе деревянный сарай, где они оставались вдвоем довольно продолжительное время. По выходе из сарая государь с императрицею в сопровождении лиц свиты проехали в губернаторский дом на завтрак, оставивший в моей памяти самое грустное впечатление: разговоры совершенно не клеились и вид как у императрицы, так и у государя был в высшей степени подавленный.
Еще до прибытия императрицы Марии Федоровны генерал-адъютант Алексеев сказал мне, что ему нужно со мною переговорить по очень важному делу, касающемуся меня и графа Фредерикса, и спросил, не могу ли я сегодня к нему зайти в штаб в 4 часа? Я ответил, что, конечно, зайду. Несколько моих якобы доброжелателей сказали мне, что против меня начинается возмущение частей гарнизона Могилева. Так как начальники этих частей мне ничего об этом не докладывали, я понял, что полученные сведения исходят от тех самых чинов штаба, которые ведут против меня пропаганду.
В 4 часа я отправился к генералу Алексееву. В передней дворца скороход Климов с усмешкой сказал мне, что генерал находится в городе на базарной площади, где под его председательством происходит первый солдатский митинг. Вскоре он вернулся. Я вошел. Вид у генерал-адъютанта после непосредственного контакта с освобожденными солдатами был менее самоуверенный, чем утром. Из нашего довольно длинного разговора особенно врезались мне в память сказанные им слова: «Вы понимаете, что в такое революционное время, которое мы переживаем, народу нужны жертвы. Переговорив с Родзянко и Гучковым, мы пришли к выводу, что граф и вы должны быть этими жертвами». После этих слов мне стало ясно, что граф и я должны были быть теми козлами отпущения, на которых в настоящую минуту профессиональным демагогам нужно было натравить революционный поток. На мой вопрос, каким образом оформить это жертвоприношение, он ответил, что нам с графом необходимо как можно скорее уехать от государя куда угодно, только не в Петроград, и притом не вместе, а в разны