Суровый режим Петропавловской крепости продолжался около пяти месяцев – до тех пор, пока в конце июля в Трубецкой бастион не попали арестованные большевики, ради которых изменились тюремные порядки и для нас: опять разрешено было иметь свое белье, платье, постельные принадлежности и даже стали позволять два раза в неделю приносить из дому съестные припасы. Хотя делались ограничения, устанавливались нормы, во всяком случае хорошо было после такой голодовки перейти отчасти на домашнее питание. Было разрешено приносить и книги, но уносить их воспрещалось: таким образом, библиотека Трубецкого бастиона обогащалась без всяких затрат.
Приезд в Петроград Тома. Керенский.
В апреле 1917 года в Петроград приехал с французскими социалистами Альберт Тома в качестве, по выражению одного английского дипломата, «посланца французского правительства, которое само себя считало в некоторой степени традиционным специалистом по революционной части».
Нераздельно тогда царствовавший в новой России А. Ф. Керенский возил по Петрограду дорогих гостей, произносивших зажигательные речи, восторгавшихся великими достижениями русского народа, который так смело порвал со всякими условностями. «Все для народа», – произносилось на каждом заседании, происходившем при участии и английского министра труда Гендерсона. (Вероятно, для того же народа были с первых же дней революции Керенским присвоены два моих автомобиля, из которых один, как поведал жене наш бывший шофер, удостоился великой чести возить «бабушку революции».)
Альберт Тома, упоенный пребыванием среди товарищей, объединенных лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», заявил в Совете рабочих и солдатских депутатов о готовности ехать на интернациональную Стокгольмскую конференцию при условии гарантии со стороны германских социал-демократов, что в Германии к концу войны установится демократический строй.
После нескольких посещений Совета рабочих и солдатских депутатов восторги социалистов стали понемногу остывать: как только заходила речь о желании Франции получить обратно Эльзас, Лотарингию и довести войну до победного конца, товарищами начали произноситься слова – «без аннексий и контрибуций». Этой резолюцией единомышленники Тома были смущены, но сам он смотрел на нее только как на формулу, «которую нужно принять, а на самом деле аннексии превратить в дезаннексии и контрибуции в репарации». Хотя Альберт Тома и сопутствовавшие ему социалисты и похваливали на обратном пути на свою родину вступившие в силу Советы, но уже начали понимать, что с концом ненавистного им царизма они потеряли и необходимую для Франции поддержку России.
Вскоре после отъезда Тома стала обнаруживаться трудная роль А. Ф. Керенского в отношении Временного правительства: с одной стороны, он был «главноуговаривающим» на фронте, а с другой – в Совете рабочих и солдатских депутатов ратовал за мир без аннексий и контрибуций, избрав этот путь для расширения своей популярности, росшей среди народных масс не по дням, а по часам. Один солдат, передавая мне газету с описанием подвигов Керенского, заявил с громадным энтузиазмом, что народ за ним пойдет в огонь и в воду. Сильно он призадумался над моими словами: «Вчера народ шел за царем, сегодня за Керенским, а завтра за кем пойдет?»
А на «завтра» стали уже собираться толпы под окнами дома балерины Кшесинской и прислушиваться к речам Ленина, указывавшего еще более новые пути. Под влиянием этих речей в головах солдат получился полнейший сумбур: «Запасной батальон гвардейского гренадерского полка одобрил отказ действующего полка от наступления и вынес резолюцию о недоверии Временному правительству и военному министру». Полковые комитеты стали «усматривать похвальные примеры проявления революционной дисциплины, достойные сознательного солдата и гражданина» и т. д.
Такие постановления и резолюции, напускавшие туман на наших милых Михрюток, ясно показывали, до какого состояния была доведена армия вторжением в ее жизнь борцов за свободу.
Невольно вспоминается изречение Наполеона: «Невежество ни в чем не сомневается – ему все ясно сразу».
Борьба с большевиками. Отношение послов к спасению царя. Записка государыни императрицы. Отъезд царской семьи в Тобольск.
3 июля в Петрограде начались крупные беспорядки, устроенные вооруженными солдатами, матросами и рабочими, на почве требования свержения Временного правительства. Ясно было, кто руководил бунтарями. Результатом уличных боев было несколько сот убитых и раненых. Администрация крепости и наблюдательная команда Трубецкого бастиона переживали сильные волнения. Впоследствии оказалось, что Петропавловская крепость привлекала к себе внимание большевиков, чем и объяснялся испуг на лицах входивших в мою камеру солдат. Только через трое суток борьба против большевиков увенчалась кратковременным успехом, и тогда Временное правительство переименовало себя в правительство спасения революции.
В этот период князя Львова уже «ушли» и все возглавлял А. Ф. Керенский. Мне впоследствии рассказывали, что, судя по беззаботному виду встречаемых в это время на улицах бывших носителей вензелей государя и по посещению ими ресторанов и увеселительных заведений, нельзя было себе представить, какие ужасы переживает Родина и царская семья.
В Совете рабочих и солдатских депутатов часто возвращались к вопросу о судьбе императора Николая II и его семьи, но тем не менее он оставался открытым. Сначала шли разговоры о выезде государя с семьей в Англию, где у него имелись родственники, но на это было сделано возражение, что «отрекшийся царь знает все наши военные тайны и его опасно выпустить из России, так как из Англии он может переехать в другие места и сообщить сведения нашим врагам».
Временное правительство, в марте месяце овладевшее в Петрограде положением, настолько дорожило благорасположением союзников, которым во многом было обязано своим существованием, что послам Англии и Франции – сэру Джорджу Бьюкенену и Морису Палеологу – при желании не стоило бы большого труда спасти царя и его семью, тем более что на запрос через датского посла германского командования о возможности безопасного морского переезда царской семьи в Англию от германского командования был получен следующий ответ: «Ни одна боевая единица германского флота не нападет на какое-либо судно, перевозящее государя и его семью».
Между тем лондонский кабинет почему-то заявил, что до окончания войны въезд царя и его семьи в пределы Британской империи невозможен.
… Через 15 лет дочь сэра Джорджа Бьюкенена разъяснила, что отец ее был исполнителем предписания из Лондона, где Ллойд Джорджем было королю предъявлено требование не давать убежища государю и царской семье.
А помнится не мне одному, как 16 февраля 1916 года в царскую Ставку прибыли английской службы генерал сэр Артур Пэджет и капитан лорд Пемброк, командированные по повелению короля Великобритании Георга V для поднесения Его Величеству государю императору жезла фельдмаршала английской армии. При передаче жезла генерал сэр Артур Пэджет обратился к государю со словами:
«По повелению Его Величества короля я имею честь поднести Вашему Императорскому Величеству жезл фельдмаршала британской армии. Мой августейший повелитель верит, что Ваше Императорское Величество примете этот жезл как знак его искренней дружбы и любви и как дань уважения геройским подвигам русской армии».
На следующий день за завтраком в честь английского гостя государь император поднял бокал со словами: «Я с большим удовольствием пью за здоровье Его Величества короля Георга, моего дорогого двоюродного брата, друга и союзника…»
Как недавно все это было, и как много с тех пор изменилось…
Представители союзников оставались молчаливыми свидетелями всех унижений, оскорблений и страданий, пережитых в Царском Селе государем, императрицею и ни в чем не повинными августейшими детьми. Не дрогнули их сердца и тогда, когда царскосельские узники должны были быть отправлены в далекую Сибирь. Преступление это тем более ужасно, что государь в свое время, будучи верен данному обещанию, ничего не пожалел, чтобы спасти армию союзников от неминуемого разгрома.
Не много усилий нужно было употребить для освобождения царя и Керенскому с сотрудниками, принявшими на свою душу тяжкий грех за судьбу императора. В данном случае кроме Временного правительства большая вина лежит и на высшем обществе, которое, вместо того чтобы единодушно возвысить свой голос за принятие каких-нибудь мер к спасению царя и его семьи, поддерживало лживые обвинения против царской четы. Лишив царскую семью свободы, возбудив против царя и царицы следствие по обвинению в государственной измене, члены Временного правительства сами подготовляли почву для неслыханного преступления большевиков.
Окончились разговоры и переговоры о выезде государя с семьей за границу предложением Керенского поселить царскую семью в Тобольске. Отъезд состоялся 1 августа в 6 часов утра. Все мельчайшие подробности организации этого путешествия были выработаны самим А. Ф. Керенским.
1 августа днем на дачу в Царском Селе к жене пришел придворный лакей и принес в корзине подаренного мною наследнику кота. При этом он передал жене собственноручную записку государыни (упоминаемая в этом письме Мэри Б. есть графиня М. С. Бенкендорф, супруга обер-гофмаршала).
Несмотря на переобременение разновидными обязанностями, неутомимый труженик А. Ф. Керенский нашел время для того, чтобы 3 же августа в 2 часа ночи посетить Трубецкой бастион и через дверные щелки самолично удостовериться в нахождении за замками врагов русского народа…
Суд над В. А. Сухомлиновым. Дело Мясоедова.
Кроме допросов, делаемых чрезвычайной следственной комиссией в общем присутствии, прикомандированные к комиссии следователи снимали еще отдельно показания для выяснения преступлений арестованных. Меня допрашивали касательно В. А. Сухомлинова, А. А. Вырубовой и других, причем знакомили с показаниями, на мой счет даваемыми другими лицами. Если следователь находил эти показания заслуживающими внимания, он требовал моих объяснений; но были случаи, когда ввиду совершенно очевидной непри