ение действием, которое якобы было смыто поцелуем одного из его приверженцев.
Члены Временного правительства, не обладавшие большой прытью, были законопачены в те самые камеры Трубецкого бастиона, по которым они рассаживали бывших сановников ненавистного им царского режима. Более осторожные из них, обладавшие при том же и лучшим чутьем, как Гучков, князь Львов и др., в Трубецкой бастион не попали, удрав еще много раньше Керенского. Не успевший убежать А. И. Шингарев (занимавший при Временном правительстве пост министра земледелия), сидя в камере Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, записывал свои размышления. Изданный в 1918 году в Москве комитетом по увековечению памяти Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева дневник дает возможность ознакомиться с содержанием его записок:
«22 декабря. Сегодня разговорчивый дежурный караульный. Принеся сахар, он вновь заговорил, но уже на другую тему. В этой самой камере была Вырубова, пока ее выпустили, а рядом Сухомлинова, а в самой последней (72-й) Воейков. Хорошие предшественники, подумал я. Но ведь они просидели более семи месяцев. Сколько раз поднимали мы вопрос об ускорении над ними суда или освобождении их, если нет улик. Керенский, Переверзев, Зарудный боялись караула, боялись Советов рабочих и солдатских депутатов, боялись общественного мнения и в конце концов, уже после нашего ухода, все-таки провели закон, которому мы всячески противились, – о внесудебных арестах. И на основании этого закона держали их в тюрьме, уже не стесняясь. Упреки «Правды», что и Временное правительство применяло насилие, конечно, верны. Паралич суда, чему виною, по-моему, Керенский, был одной из причин быстрого разложения порядка, хотя бы и революционного».
Временный комитет Государственной думы. Работа немцев. Иоффе.
По-видимому, временному комитету Государственной думы не удалось организоваться настолько, чтобы, по выражению Милюкова, быть в состоянии «загнать в стойла чернь, расчистившую Временному правительству дорогу к власти». Не удалось кадетам вообще организовать никакой власти: так как идеалы социал-демократов и социалистов-революционеров сходились, они оказались более сплоченными, чем господа кадеты, которые, принадлежа к буржуазии, были как для интеллигенции, так и для черни элементом враждебным. Вследствие этого кадетам пришлось плестись в хвосте революции, что, однако, не отнимало у них надежды захватить в будущей России бразды правления в свои руки. Вопреки предположениям лидера кадетской партии Милюкова, что «они начнут править тогда, когда путь будет очищен», жизнь показала, что в стойла загнана была не чернь, а сами правители; пока они расходовали в 240-дневный период своей власти силы на полицейскую работу по розыску контрреволюции, наш враг не дремал: начав с запломбированного вагона с Лениным и Ко, и кончив пачками денежных переводов, он сумел обратить «чудо-дезертиров» в пугачевские банды, которые хотя и правят бывшей Россией, но считаются с волею еврейского народа, временно распространившего черту своей оседлости на всю бывшую Российскую империю.
Одновременно с посылкой денежных переводов немцы давали и указания, на какие именно предметы должны деньги быть израсходованы: в начале марта 1917 года германский имперский банк открыл счета Ленину, Суменсону, Козловскому, Троцкому и другим деятелям на пропаганду мира в войсках фронта; в январе 1918 года Совету народных комиссаров было переведено из Рейхсбанка 50 миллионов рублей на покрытие расходов по содержанию красной гвардии и агитаторов, причем этим народным комиссарам было указано, что нужно усилить пропаганду в России, так как антибольшевистское настроение на юге России и в Сибири беспокоит немецкое правительство. Указывалось, что очень важно находить для пропаганды людей опытных, способных содействовать полному обольшевичению России.
Комиссар Менжинский под руководством командированного из Германии специалиста приступил к разгрому русских банков с целью изъять средства из рук оппозиции большевизму.
Большим доверием у германского генерального штаба пользовался прапорщик Крыленко, судя по одному из предписаний «Нахрихтен-бюро»:
«Господину председателю Совета народных комиссаров. После совещания с народным комиссаром г. Троцким имею честь просить срочно известить руководителей контрразведки при Ставке – комиссаров Фейерабенда и Кальмановича, чтобы они работали по-прежнему в полной независимости и тайне от официального штаба Ставки и генерального штаба в Петербурге и особенно генерала Бонч-Бруевича и контрразведки Северного фронта, сносясь лишь с народным комиссаром прапорщиком Крыленко».
Германский генеральный штаб ставил на вид Совету народных комиссаров, что, по донесениям тайной агентуры, в отрядах, действующих против германских войск и австро-украинского корпуса, наблюдается пропаганда национального восстания и борьбы с немцами и их союзниками украинцами; при этом требовалось сообщить, что предпринято правительством Советов для прекращения этой вредной агитации; но попутно тому же Совету народных комиссаров указывалось на неисполнение обещания не распространять в германских войсках социалистическую агитационную литературу.
Не забыт был и оккупационный корпус Восточной Сибири: комиссии по борьбе с контрреволюцией было предложено заниматься наблюдением, а в случае необходимости и нападением на японских, американских и русских офицеров командного состава оккупационного корпуса в Восточной Сибири. Совет этот был исполнен не только по отношению к офицерам оккупационного сибирского корпуса, но и вообще ко всем оставшимся верными присяге офицерам русской императорской армии.
Получались директивы и по материальным вопросам: когда «краса и гордость русской революции» – матросы Балтийского флота стали распродавать с военных кораблей катера, мелкие механизмы, медные и бронзовые части машин и пр., – был поднят вопрос о покупке Германией этих разоряемых военных кораблей.
Наибольшее внимание уделялось наблюдению за настроением направляемых на фронт отрядов; председатель Совета народных комиссаров получал предостережения о возможности печальных последствий, если в этих отрядах будет вестись патриотическая пропаганда и агитация против германской армии. Тому же председателю вменялось в обязанность доносить в срочном порядке в «Нахрихтен-бюро» о количестве и качестве направляемых к Нарве и Пскову сил.
«Все понять – простить». Нужно знать немецкий характер, их настойчивость в преследовании намеченной цели, завидный патриотизм, чтобы понять, насколько важна для них была впущенная Государственной думой в Россию революция: хотя война с Россией и была у них закончена Брест-Литовским договором, заключенным с народными комиссарами, но легко могла возобновиться при малейшем уклоне русского народа в сторону патриотизма и отрезвления его от революционного дурмана.
Но гораздо менее понятна логика союзников, также не жалевших денег на поддержку наших революционных партий в борьбе с царским правительством. Возмездие за эту щедрость пришло к ним позднее, когда кремлевские заправилы тоже не жалели средств на поддержку их коммунистов как в Германии, так и в странах Антанты. Когда место сбежавшего Временного правительства было занято большевиками, находившиеся в России иностранцы проявляли в своих беседах с представителями этой новой власти большую любознательность, желая усвоить себе основы вводимых в жизнь России реформ и стараясь понять суть их теории. Думаю, что теперь они находятся на пути к пониманию столь интересовавших их вопросов…
Авторы нашей революции пренебрегли одним общеизвестным положением – что армия может быть сильна только тогда, когда она сильна духом; а дух-то русской армии они сами и погасили: затеяв при содействии союзников перекройку во время войны матушки-России в демократическую страну и открыто посягнув на вековой принцип русской армии – «за веру, царя и Отечество», они явились лучшими пособниками нашему внешнему врагу.
Одним из выдающихся эпизодов того времени можно считать факт принятия германскими властями еврея Иоффе-Крымского в качестве представителя дружественной тогда Германии Российской державы. Сей доблестный муж через год после этого события сам заявил в открытом письме к депутату рейхстага Кону, что, не будь поддержки большевиков, никогда бы не удалось этому самому Кону организовать восстание моряков в Киле и революцию в Мюнхене и Берлине.
Покинуть Берлин пришлось Иоффе довольно неожиданно из-за следующего непредвиденного обстоятельства: когда к нему прибыл из России один из очередных курьеров, его дипломатические вализы почему-то не были поставлены на станции Фридрихштрассе на платформу лифта, а оказались сброшенными вместе с тележкой помимо него; это дало возможность случайно очутившейся внизу полиции убедиться в том, что развалившиеся чемоданы прибывшего курьера заключали в себе прокламации и листовки, напечатанные на немецком языке. Последствием такой неудачной перевозки прокламаций явился вынужденный отъезд из Берлина посла СССР.
Блага большевизма.
Вернувшись из своих скитаний в ноябре в Петроград, я первое время никак не мог привыкнуть к его новой физиономии: снег на улицах не убирался; по нескольку дней лежали трупы павших лошадей, служивших единственным питанием голодным собакам. Искреннее сожаление вызывало у многих исчезновение городовых, ревностно оберегавших спокойствие жителей. Однажды, проходя по Владимирской, я зашел в магазин фотографа Танского, специализировавшегося на увеличении портретов. Несмотря на мои баки, он меня узнал и рассказал курьезный факт из первых дней деяний свободного народа: в витрине его магазина на Невском стоял мой портрет в натуральную величину в гусарской форме. Толпа ворвалась в магазин, с руганью вынесла изображение «врага русского народа», поставила к фонарю и тут же на Невском расстреляла.
На улицах на смену английским и французским солдатам явились немецкие, часто катавшиеся по городу на переполненных грузовиках. В публике говорилось, что они принадлежали к отрядам, посланным из Германии для эвакуации военнопленных. Сильное оживление в жизнь столицы вносили мероприятия к поднятию нравственности населения путем уничтожения спиртных напитков. Район деятельности этих «трезвенников» определялся местонахождением винных погребов. Благие начинания кончались невероятными драками и стрельбой при дележе добычи. На выстрелы спешили носители винтовок – товарищи; образовывалось громадное скопление народа, среди которого доминирующее положение занимали «защитники родины» в серых шинелях. В результате боев оказывалось достаточное количество раненых, убитых, но больше всего… пьяных.