платформу оказался третий пропускной пост. Пришлось завлечь компанию в новый спор, окончившийся таким сильным возбуждением моих спутников, что пост постарался как можно скорее от нас избавиться и выпроводить на платформу. Проходя мимо поезда, я незаметно отстал от компании и забрался в битком набитый вагон III класса, на площадке которого простоял до прихода поезда в Н., где выскочил на рельсы с противоположной вокзалу стороны.
Были уже сумерки. Разыскивая дом моего знакомого, я случайно остановился у двери, на которой прочел его фамилию.
Его самого дома не было; отворила дочь. При виде такой безобразной физиономии, она чуть не захлопнула дверь. Вышла ко мне жена моего знакомого, а со следующим поездом приехал и он сам. Мой вид привел его в полный ужас. Мы стали вместе с ним обдумывать дальнейший план моего бегства. Я удачно попал: оказалось, что одну из квартир в его доме занимала вдова бывшего начальника станции, которая держала буфет. Старший из ее сыновей был помощником начальника станции, откомандированного на один из ближайших полустанков. Как раз в этот вечер он был свободен. Мой новый покровитель пригласил его пить чай, а сам немедленно отправился в местный совдеп, чтобы выправить для своего нового служащего (каковым был я) право жительства в Н., а также удостоверение на проезд по железным дорогам с возвращением в Н. Эти документы я получил только на следующий день.
Из Совдепии в Украину.
Вечером явился помощник начальника станции. Я ему отрекомендовался как бывший буфетчик. Согласно нашему плану хозяин дома и я стали его убеждать поехать в Витебск для закупки провизии, которая, по моим сведениям, на витебском базаре раза в три дешевле, чем в Петрограде. Железнодорожные билеты можно было получать только по особым разрешениям, так что всякая поездка представляла из себя весьма сложное и подчас затяжное дело. Желая передо мною похвастать своим высоким положением, помощник начальника станции сказал, что если он с нами поедет, то вопрос билетов возьмет на себя, но что, находясь на службе, он должен получить отпуск, в котором начальство ему, вероятно, не откажет.
Действительно, на следующий день утром мы получили билеты на Витебск, а я из совдепа получил и соответствующие документы. Таким образом, мы втроем отправились на Витебск, так как в этом направлении было больше шансов перейти границу. В вагоне мне с моим знакомым удалось попасть в маленькое купе II класса, а помощник начальника станции устроился в служебном отделении. До станции Дно мы ехали сравнительно свободно: восемь человек в четырехместном купе; но на станции Дно к нам вошел вооруженный винтовками продовольственный отряд из Старой Руссы, который ехал на юг. Эти продовольственные отряды представляли из себя легализированных тогдашней властью погромщиков. С их приходом нас оказалось в отделении уже 13 человек. Двигаться не было никакой возможности. Так мы ехали всю ночь.
В 6 часов утра мы остановились на станции Витебск. Перед остановкой мой спутник узнал от находившихся в поезде евреев, что в настоящее время переход границы в районе Орши представляет большой риск, а что нужно из Витебска ехать на Смоленск, Брянск и Унечу, из которой можно свободно перейти границу. Мы решили, погуляв по базару, возмутиться витебскими ценами и сообщить сопровождавшему нас помощнику начальника станции, что необходимо ехать дальше – до Унечи, единственного места, где возможно сделать необходимые нам закупки.
Придя в гостиницу, мы потребовали кофе и втроем сели за маленьким столиком. Помощник начальника станции начал рассказывать о своей служебной карьере, превознося, существующие порядки и с ужасом вспоминая о пережитом при царском режиме. Он привел случай с проходом императорского поезда через Н. в 1916 году, когда всем распоряжавшийся, по его словам, при высочайших путешествиях дворцовый комендант Воейков приказал его расстрелять… На мой наивный вопрос: «Как же вы с нами пьете кофе, когда Воейков приказал вас расстрелять?» – он рассказал следующие подробности: «Дворцовый комендант сделал распоряжение, чтобы для частных лиц телеграф не работал по линии за час до и час после прохода императорского поезда. Ввиду крайней необходимости одному лицу послать телеграмму я разрешил это сделать, за что дворцовый комендант приказал меня расстрелять». Я согласился с помощником начальника станции, что, судя по такому поступку, Воейков должен быть страшным мерзавцем. Мой спутник трясся от душившего его хохота, так что мне приходилось во время разговора толкать его ногой. На вопрос, каким образом он был спасен, помощник начальника станции объяснил, что его спас князь Путятин, отменивший распоряжение Воейкова.
Князь Путятин был начальником царскосельского дворцового управления и к подобным вопросам ровно никакого касательства не имел. Рассказанный факт был сплошной выдумкой: никогда никакого дела о посланной частной телеграмме даже и возбуждено не было.
Отправившись в 8 часов на базар, мы, раскритиковав цены, стали убеждать помощника начальника станции ехать с нами на Унечу, где вывозимые из Украины товары продаются чрезвычайно дешево. Он заявил, что сам ехать не может, так как отпуск кончается и он сегодня же обязан вернуться в Н., но обещал через своего станционного приятеля устроить нам проезд до Унечи, что и исполнил.
Поезд на Смоленск уходил только в третьем часу, и до этого времени мы гуляли по базару. Когда я отделился от своих спутников, ко мне подошел одетый мастеровым человек со словами: «Товарищ, а мы с вами с самого Лесного вместе едем». Я почувствовал, что наступает конец моей свободе… Хлопнув его по плечу, я веселым голосом сказал: «Так вы, товарищ, питерский? Идем в трактир вместе чай пить» – и взял его под руку. В трактире, увидев свободный стол у окна, я сказал: «Товарищ, вы займите этот стол, а я сейчас позову своих двух компаньонов. Они ребята хорошие, и мы прекрасно проведем время». Он пошел занимать стол… и так меня и не дождался. От двери трактира я бросился бегом на вокзал, встретил в условленном месте своего спутника и вместе с ним забрался в вагон. Улегшись на поднятом верхнем месте, я притворился больным, а он сел на противоположной скамейке, объясняя всем, что везет тяжелобольного; впустили мы только одну приличную даму с молодыми людьми, оказавшимися лицеистами. Таким образом мы доехали до Унечи, где отправились нанимать подводу для переезда границы. Тут мы встретили молодого еврея, тоже направлявшегося в Клинцы для закупки там, по его словам, монпансье. И вот этот самый «монпансье», мой спутник и я наняли подводу до Клинцов за 300 рублей.
При выезде из Унечи нас остановил красноармейский пост, требуя документов, которых у нас не было. Мы были близки к крупным неприятностям, если бы нас не выручили несколько моих вещей, чрезвычайно понравившихся красноармейцам (в их числе замшевый жилет). По дороге мы остановились, зашли в крестьянскую избу, выпили чаю и в четвертом часу утра добрались до границы, где стоял немецкий пост, начальник которого вышел к нам с трубкой в зубах и заявил: «Проезда нет». Разговор у нас пошел на немецком языке. Я стал к нему приставать, объясняя, что мы – три честных человека, едем по частным делам и т. д., и так ему надоел, что он, махнув рукой, сказал: «Проезжайте, только если вас кто спросит, не говорите, что вы проехали через этот пост». Мы ему обещали, и наша повозка покатила дальше на Клинцы, где я расстался со своим старым знакомым, уехавшим обратно в Унечу, а еврей «монпансье», решив ехать на Гомель, продолжал путь со мною. Он меня предупредил о новом препятствии: был шестой час утра, поезд уходил около восьми, а для получения билета необходимо два разрешения: от украинской и от немецкой комендатур. На мою просьбу выручить меня он в качестве советчика привел своего приятеля – рыжего Михеля. На происходившем под моим председательством совещании мы по совету Михеля, толкового мальчишки, приняли решение пройти пешком до следующего полустанка в девяти верстах от Клинцов и при проходе поезда вскочить в вагон. Я только поставил условием, чтобы они до полустанка несли мои вещи. Полустанок оказался не в девяти, а в одиннадцати верстах. Придя туда, мы узнали, что поезд опаздывает и пройдет около 10 часов. Билеты Михель достал через какого-то сторожа. В момент прохода поезда мы все вскочили в разные вагоны. Я попал 77-м пассажиром в багажный вагон без скамеек, в тех краях называвшийся в честь Горького «максимом». Весь путь пришлось ехать стоя.
По прибытии в Гомель я пошел в парикмахерскую, где постригся, побрился и в первый раз вымылся после удельного парка, благодаря чему несколько утратил совдеповский вид. Обедал я в лучшей гостинице Гомеля, где еда после петроградской мне показалась восхитительной, но по старым понятиям не выдерживала ни малейшей критики. Вернувшись на вокзал, я обратился к начальнику станции с просьбой о разрешении на покупку билета на скорый поезд до Киева. Когда-то вытягивавшийся передо мною в струнку начальник станции меня, конечно, не узнал и, встретив «по одежке», предложил убираться вон. От начальника движения – тоже знакомого по высочайшим проездам – я получил в грубейшей форме ответ, что ему некогда со мною разговаривать. Оставалось одно из двух: или обратиться к немецкому коменданту, что мне казалось рискованным, или при содействии кондукторской бригады применить способ путешествия «зайцем», о котором я часто слышал, но сам никогда не пользовался.
Стараясь угадать по физиономиям сновавших на платформе обер-кондукторов, который из них будет сопровождать скорый поезд на Киев, я остановился на одном – большого роста, тучном, с целым рядом значков старого времени. Подойдя к нему, я почтительно произнес: «Господин обер, нельзя ли на Киев скорым проехать?» Он на меня строго посмотрел. Я ему незаметно сунул в левую руку государственный кредитный билет пятирублевого достоинства, на что получил в ответ: «Когда поезд подадут, ступай к третьему фонарю». Когда подошел состав поезда, я скромно стоял с чемоданчиком у фонаря… Обер прошел мимо меня, делая вид, что никакого представления обо мне не имеет. И только перед самым отправлением он, подойдя к фонарю, где отдавал свисток паровозу, отдал мне краткий, но строгий приказ: «Лезь…» В исполнение этого приказа я вскочил в полуоткрытую дверь вагона III класса, где был принят якобы случайно находившимся на площадке кондуктором, сказавшим мне: «По правой руке вторая койка внизу». Я вынул из кармана 30 рублей и дал со словами: «Милый человек, билетика не успел взять… Похлопочи, пожалуйста». Сунув деньги в карман, он сказал: «На следующей остановке». Я отправился на указанное место. В этой части вагона с одной стороны на длинной койке сидела сестра милосердия с каким-то доктором, а напротив два офицера; надо мною был чиновник. Пассажиры стали меня внимательно разглядывать. Первой заговорила сестра милосердия: «Вы кто будете?» – «Проезжий… Мы в Киев едем». Не удовлетворившись этим ответом, она стала задавать ряд других вопросов, по-видимому предполагая, что я скрываю свое настоящее положение. Чиновник почему-то стал мне давать советы (оказавшиеся для меня очень неудачными), как в Киеве выйти так, чтобы меня никто не видел. Вошел контроль. «Ваш билет…» – спрашивает контролер. «У кондуктора», – отвечаю