я. На вопрос контролера, где билет, кондуктор с олимпийским спокойствием отвечает: «Я вам передавал их». «Да, да, хорошо», – со строгим лицом говорит контролер.
Таким образом, мой проезд обошелся в 35 рублей вместо 68 – стоимости билета III класса до Киева: я сберег 33 рубля, которые для меня в то время составляли много, так как я подъезжал к Киеву с 43 рублями в кармане.
Арест жены. Мой приезд в Киев. Результат пропаганды в русских и немецких войсках.
На следующее утро в Дарнице была произведена проверка документов. Один из бывших у меня в кармане паспортов был на чиновника никогда не существовавшего отдела снабжения. Хотя проверявший и не был знаком с этим учреждением, но так как печати были на месте, а вид у меня был совершенно уверенный, меня оставили в покое. Выйдя из поезда по совету чиновника на Киеве 2-м, я проклинал судьбу, так как пришлось с чемоданом тащиться пешком до Елизаветинской улицы в Липках, где жили мои знакомые.
Принят я был очень радушно и получил приглашение остановиться у них. (На мое заявление, что я ощущаю на себе «непрошеных гостей», которыми, вероятно, обязан моим 76 спутникам по вагону IV класса, они мне предложили пройти в отдельную комнату, где я и освободился от разносителей сыпного тифа.)
В Киеве я начал хлопотать в отделении немецкого штаба – «оберкомандо» – о своей жене. Мне было предложено послать личную телеграмму в Берлин, где я знал министра иностранных дел адмирала Хинце, бывшего флигель-адъютанта германского императора и несколько лет состоявшего при особе нашего государя. На телеграмму ответа я не получил. Через несколько дней из Петрограда пришло известие, что почти одновременно с моим приездом в Киев жена была освобождена из комиссариата: в данном случае немецкие власти не успели оказать содействия. В то же время от приехавшего в Киев служащего нашего дома я узнал несколько фактов из жизни жены под арестом.
В ночь на 2 сентября приехал следователь новодеревенского комиссариата и арестовал жену. Помещена она была в новодеревенском арестном доме, в камере с целой группою уголовных баб и воровок, из которых одна заболела на следующий день холерой и была по приказанию врача увезена. Тогда старший солдат караула перевел мою жену в занимаемое ими караульное помещение, где велел поставить кушетку. Отношения, установившиеся с первых дней между моей женою и чинами караула, были вполне хорошими; объяснялось это отчасти тем, что, получая из дому обеды и ужины, она ими делилась; а когда солдаты самовольно брали у нее провизию, делала вид, что ничего не замечает. Красноармейцы ей рассказывали, что их так плохо кормят, что они вынуждены отбирать молоко, картофель, яйца и пр. у крестьян, привозящих эти продукты на продажу в город.
Однажды, когда чины караула были посланы арестовать одного генерала, оставшийся в караульном помещении красноармеец вступил с женою в откровенную беседу: полушепотом он рассказал ей о своем былом житье на фронте, об эпизодах боевой жизни; и вдруг преобразившись из красноармейского разгильдяя в дисциплинированного солдата старых времен, он с большой гордостью поведал о том, что у него имеется Георгиевский крест IV степени, который ему приколол на грудь сам великий князь Николай Николаевич. На вопрос, отчего он его не носит, солдат с глубоким вздохом ответил, что не такие теперь времена. О преследованиях офицеров и массовых расстрелах он говорил с громадным возмущением, находя, что среди офицеров было много прекрасных, горячо любимых солдатами людей… Последние слова он произнес совсем шепотом.
10 сентября жену мою вызвали в Совет и сообщили, что отпускают ее, так как стало известно место моего нахождения; а на следующий день она получила мою телеграмму из Унечи о моем благополучном прибытии в новое государство – Украину.
В то время юг России представлял из себя четыре совершенно отдельных самоуправления: 1) Украина, управляемая гетманом Скоропадским; 2) Донская область с донским атаманом генералом Красновым в Новочеркасске; 3) Добровольческая армия, возглавляемая генералом Деникиным в Екатеринодаре; 4) Крымское правительство в Симферополе. Зарождение Украины произошло не вполне естественно, а именно – не на родной украинской земле, а на чужбине. Многолетняя работа австрийского генерального штаба по подбору подходящих элементов для распространения идей «украинизации» Малороссии увенчалась явным успехом в дни заключения так называемого Брест-Литовского мира.
Когда под влиянием интернационалистической пропаганды русская империя стала разваливаться и составные ее части стали предъявлять свои отдельные национальные требования, галичане в союзе с главарями радикальной киевской интеллигенции провозгласили себя на малопонятном языке «мова» представителями великой Украины; явившись от самозваной Центральной Рады в Бресте к своим восприемникам, они на основании права самоопределения народов получили свою независимость от большевиков, а суверенные права – от Германии, с которой заключили сепаратный мирный договор.
Еще в начале 1915 года в Германии под председательством одного отставного генерала образовалось общество «свободной Украины» – так назван был союз германских ревнителей украинского освободительного стремления; в его составе можно было встретить и депутата австрийского рейхстага, лично с Украиной ничего общего не имевшего. Первое полученное мною от Украины того времени впечатление: германская государственность в русской обстановке. В Киеве, в Липках, почти на всех перекрестках стояли столбы с обозначением направлений к различным административным учреждениям германского штаба; жители' столицы не имели права ходить по улицам Липок, не имея в кармане немецкого аусвайса.
Я нашел среди чинов администрации Украины несколько своих старых знакомых, помогших мне в получении паспорта и всяких нужных документов. Главы государства – ясновельможного пана гетмана Павло Скоропадского в это время в Киеве не было: он ездил на поклон к императору Вильгельму, наградившему его званием «светлости» и лентой одного из прусских орлов. Еще до возвращения главы самостийной Украины население Киева было оповещено о подробностях его пребывания в гостях у германского императора благодаря помещенным в витринах на Крещатике фотографиям, на которых можно было любоваться восторженным выражением лица гетмана на приемах у бывшего врага нашего государя.
Взгляды на личность Скоропадского в киевских кругах были различные: одни возлагали на него надежды как на спасителя России; другие же смотрели на его деятельность весьма пессимистически. Меня крайне удивило отсутствие Скоропадского в Софийском соборе на торжественной панихиде по государю, совершенной киевским митрополитом Антонием Волынским только в сентябре, так как давно дошедшему из Екатеринбурга печальному известию вначале никто верить не хотел. Зайдя после панихиды в один дом, я там встретил священника церкви гетманского будинка (дворца). Он мне сказал, что не мог участвовать в службе в Софийском соборе, так как в тот же самый час гетманом была заказана в домовой церкви панихида по рабу божьему Николаю. Удивляться такому поступку Скоропадского я не мог, так как знал, что десятилетнее его пребывание в свите государя императора не помешало ему на одном из съездов (кажется, учительском) выразить, по словам местных жителей, восторг по поводу избавления его родины – Украины – от двухсотлетнего угнетения ее москалями.
Близко знавшие Скоропадского говорили, что ему не были дороги ни Малороссия, ни Великороссия, ни русский народ, а нужна была одна Украина, независимая от России, как он сам сказал в минуту откровенности – на положении королевства Саксонского. Он старался угождать и монархистам, и украинцам, и немцам, и союзникам, в результате чего получалось отсутствие доверия и уважения к нему. Что же касается внешней стороны, то благодаря поддержке немцев он высоко держал знамя самостийной Украины.
В ноябре произошло свидание ясновельможного пана гетмана с атаманом Войска Донского – генералом Красновым, в честь которого был дан завтрак. В ответ на приветствие гетмана генерал Краснов произнес длинную речь. Указав на историческое значение Украины, родины наших богатырей и колыбели нашей веры, донской атаман закончил свою блестящую речь словами: «Когда в пламени пожаров летали обломки России, могучий украинский народ нашел в себе силы подняться и избрать вас своим гетманом; и снова, как тысячу лет назад, все взоры лучших русских людей обратились на Киев. Вам, ваша светлость, историей подготовлен путь тяжелый, но славный…»
В Киеве я застал много знакомых из высшего общества, покинувших свои имения и для безопасности переселившихся в город в ожидании переезда в Крым, где, по доходившим сведениям, жизнь якобы была спокойная, без волнений. Встреча моя на третий день по приезде с одной полтавской помещицей закончилась крупным столкновением из-за расхождения во взглядах на причину развала России: она сваливала всю вину на подлость народа, в ответ на что я заявил, что гораздо больше виновата подлость праздной знати. Больше я приглашений ни в один киевский салон не получал, о чем и не сожалел, так как в этот приезд в Киев испытывал одни разочарования за другими; неожиданным для меня огорчением было известие, что даже некоторые из моих старых товарищей по Кавалергардскому полку, на который я смотрел как на самый верный оплот престола, были поколеблены ловкостью и упорным коварством общественных деятелей; имена губителей Родины произносились ими не с презрением, а с уважением, вследствие чего Гучков, по дошедшим до меня сведениям, позволял себе говорить о кавалергардах как о своих единомышленниках. Вероятно, этим обстоятельством и объяснялась их вера в пропагандную ложь и клевету, в частности коснувшиеся и меня. Совершенно иначе в то время относились ко мне бывшие лейб-гусары, при встречах проявлявшие много сердечности. Из разговоров с ними я вынес впечатление, что пропаганда, разложившая нашу армию, не затронула офицеров бывшего славного лейб-гусарского полка, тогда как еще за год до революции многие командиры и офицеры гвардии, увлекаясь идеей патриотического подвига, вполне подпали под влияние общественников; они открыто говорили о правительстве враждебно, об императрице с ненавистью, а про государя хотя и говорили, что обожают его, но добавляли, что против Государственной думы не пойдут, полицейских обязанностей на себя не возьмут и против народа во время такой войны оружия не поднимут. Доходило даже до участия офицеров в обсуждении подготовлявшегося в столице восстания.