Договорились встретиться вечером у кинотеатра.
– Хороший фильм? – переспросила она. – Нет, не видела. Я редко куда-то выбираюсь – ухаживаю за старенькой родственницей.
Он, кажется, удивился. А может, ей показалось.
Поставила в вазу букет и села напротив. Ни разу в жизни ей не дарили цветы. Странное чувство.
Таня смотрела на букет и размышляла. Если она пойдет на свидание, то у них может что-то закрутиться. Ну если вдруг… Нет, она абсолютно ничего такого о себе не думает, глупости! Обычная рядовая девица, ничего примечательного и выдающегося. При этом куча комплексов, помноженных на другую кучу комплексов. Она вообще состоит из сплошных комплексов. Приезжая деревенская дурочка. Портняжка и недоделанная парикмахерша, бесталанная во всем, за что бы ни взялась. В какую бы дверь ни постучалась – все мимо. Ей далеко за двадцать, а она ничего не достигла. Кто она – сиделка при больной старушке? Что она умеет – выносить горшки, кормить с ложки и делать уколы? Тоже мне достижения! У нее нет ни талантов, ни даже способностей. Она никто, тень, призрак. У нее временная прописка и весьма шаткое положение. Она – круглая сирота, как говорится, без роду, без племени, а про ее родственников лучше не говорить – страшный стыд и страшный позор.
Когда она согласилась ухаживать за Ниной Васильевной, ей хотелось немного приподнять себя, сделать чище и лучше, но она не святая и, если по правде… Если бы не квартира – пришла бы она сюда, к бедной старушке? Отказалась бы от молодой жизни, пожертвовала бы собой? Выходит, что, кроме всего перечисленного, она еще и корыстная. Корыстная стерва и дрянь. Нет, она не пойдет на свидание! Вадим, молодой, подающий надежды ученый. Коренной москвич из интеллигентной семьи. А она – прибившаяся дворняжка, она никто, и цена ей копейка.
Все, решено, никаких свиданий. Остается надеяться, что он все поймет и больше не придет по этому адресу. На дурака он не похож.
Пошла. Конечно, пошла! И оделась нормально, и подкрасилась, и волосы распустила. Глянула на себя в зеркало и осталась довольна.
У Ниночки отпросилась, правду не сказала, наврала про день рождения бывшей коллеги из парикмахерской. Вспомнила слова Леры: «Люби себя, знай себе цену». Лера права – и ничем она не хуже других, в том числе этих москвичек! И фигура у нее вполне, и лицо симпатичное. Волосы на зависть, мечта парикмахера, как шутили девочки. И вообще она нормальная! А никакая-то там замухрышка и чумичка. Нормальная современная девушка. Просто со сложной судьбой. Но ведь за это не судят, верно? Она в этом не виновата.
Все закрутилось мгновенно: любовь набросилась на них как убийца из-за угла – теперь Таня понимала слова из любимого романа. Лихорадка, озноб, ожидание встреч и звонков, бессонница, слезы, печаль и ощущение огромного, безмерного счастья – вот что с ней было.
Она не видела у Вадима недостатков, он был прекрасен, ее возлюбленный. Только расстраивалась – он не желал понимать ее жизни, злился и раздражался: «Да как это так, Таня? Как ты могла на это пойти, как могла обречь себя на несвободу, как могла так легкомысленно распорядиться своей молодой жизнью?»
Ей приходилось оправдываться. Но и его она понимала – его недоумение по поводу ее несвободы: «Не могу оставить Нину Васильевну, не могу выйти в восемь, а могу только после того, как накормлю и уложу, не могу в понедельник, потому что придет врач». И еще сто тысяч «не могу» и «извини, не получится».
Она и вправду чувствовала себя пойманной, бьющейся о прутья клетки птицей.
В тот год она впервые сдала Ниночку в больницу. Решиться на это было непросто, помнила свое обещание «никогда и ни при каких условиях», но сдала, отдала.
Отводила глаза, суетилась, собирала вещи, приговаривала, что это необходимо, что это ненадолго, что время пролетит как миг, а посмотреть в глаза ей не могла. «Скорая» уехала, а Таня в изнеможении опустилась на стул и заплакала.
Да нет, ничего такого, пожилые люди часто попадают в больницу. И это не ее решение, это рекомендация врачей. Вроде все так, но почему так паршиво на сердце? И почему такая тоска?
Ничего, быстро отвлеклась. Пришла в себя и повеселела – позвонила любимому и сообщила, что свободна – до пятницы.
– До пятницы? – не понял он. – Сегодня же четверг. А, до следующей!
Почему-то она сникла, скисла:
– Это из мультика про Винни-Пуха. Не помнишь? Да ладно, какая разница.
Назавтра, в пятницу, рванули в Питер. А там все окончательно прошло, никаких тебе мук совести, потому что снова счастье, снова одно сплошное счастье, какое-то безразмерное, необъятное. Разве такое бывает? Выходит, бывает. И Невский бывает, и Петроградка, и стрелка Васильевского, и Русский, и Эрмитаж, и пончики, они же пышки, и песни уличных музыкантов. Они подпевали. Конечно, подпевали, еще бы!
– Странно, что ты знаешь слова, – сказал он.
Она удивилась:
– Почему странно? По-моему, нормально, мы же из одного поколения.
Он стушевался и что-то забормотал, а до нее дошло, что он имел в виду, – для нее странно, для девочки из деревни. Для сироты убогой. Где она – и где все они, эти питерские центровые, лохматые, образованные ребята, и он, московский парень?
Там, в Питере, Вадим сделал ей предложение. От счастья из глаз брызнули слезы: «Неужели это происходит со мной? Со мной, сиротой из деревни, никому не нужной и никем не любимой, со мной, считавшей, что жизнь моя не стоит копейки, моя ничтожная, мелкая, скучная серая жизнь? И этот сероглазый красавчик, избалованный московский мальчик из небедной семьи, мой Вадим, мой Вадька, мой самый нежный и самый прекрасный, мой друг, мой любовник, мой… всё! Он рядом, он любит меня и зовет меня замуж? Нет, невозможно. Это сон».
Три года безмятежного счастья. Три года любви, страсти, вранья и побегов из дома.
И страшных мыслей: «Когда же? Когда это закончится, когда я буду свободна?» И раздражение, и злость на несчастную, ни в чем не повинную старуху. И ненависть к себе: «Как я могу, как я дошла до этого?» И участившиеся ссоры с любимым, вдруг ставшим таким раздражительным и таким нетерпимым.
А Нина Васильевна все жила. Болела, страдала, твердила, что устала, хватит, надоело, но распоряжаются этим не люди, не Нина и Таня, а кто-то другой, тот, кто на самом верху, тот, кому это подвластно.
Но постепенно, шаг за шагом, их отношения с Вадимом совсем расстроились, и о свадьбе он больше не заговаривал. Таня чувствовала: он избегает ее. Да и как можно было это не почувствовать? Их встречи стали совсем редкими, он отдалялся от нее, она его раздражала.
А потом он пропал. Она звонила, ей отвечали, что он в командировке, отвечали раздраженно, а однажды женщина с металлом в голосе попросила их больше не беспокоить.
Таня разрыдалась:
– Как же так? Вы знаете, что мы должны пожениться?
– Пожениться? – усмехнулась женщина. – Милочка, вы опоздали! Месяц назад, ровно месяц назад, Вадик женился! А вы разве не в курсе?
Таня молчала, словно парализованная. Горло сдавила стальная проволока.
– Вы меня слышите? – переспросила женщина. Кажется, в ее голосе даже проскочило сочувствие. Или Тане показалось? Впрочем, какая разница. Жизнь все равно закончилась. Началась и закончилась, точка. Как быстро, однако! Как говорила когда-то Нина Васильевна, есть люди, которым предписано одиночество. Люди, не предназначенные для счастья. И она, Таня, среди них.
Через полгода умерла Нина Васильевна. Как сказала бы Дуня – отмучилась. Таня делала все что могла и как могла, заглаживала свою вину перед ней.
А виновата она была страшно. Да за одни эти мысли, за эти страшные, греховные мысли, когда она желала для Ниночки смерти, а для себя – освобождения, ей уже полагалось ужасное наказание. Вот она и получила его, все правильно, все справедливо.
А то, что она больше никогда, ни разу в жизни не поверит мужчине – так это наверняка.
Есть люди, не предназначенные для счастья. Есть люди, которым предписано одиночество. И она это принимает. Потому что за все надо платить.
Похоронив Нину Васильевну, Таня устроилась в соседнюю булочную кассиршей и стала готовиться к поступлению в институт. Разумеется, в заочный – очный не потянуть, ей нужно работать, чтобы содержать себя. Теперь она снова свободна и ни за кого не отвечает. И знаете, при всех тяготах одиночества, это – прекрасное чувство!
Чем бы занять себя, чем? Чем бы занять, чтобы не сдохнуть? От телевизора устали глаза, да и все эти фильмы просмотрены по сто раз, сколько можно? Книги Вера прочла, книги закончились. Так, ерунда, но чуть-чуть отвлеклась, и на этом спасибо.
Гулять не хотелось, но все-таки собралась и вышла, потому что сидеть в номере было невыносимо. Да и свежий воздух ей не повредит, башка чугунная, отупевшая. Нуте-с! Как развлекаетесь, господа? Какие у вас нынче забавы?
На улице Вера накинула капюшон. Холодно, бррр. Холодно и противно. Да, вечера еще холодные, и до настоящего тепла далеко.
Она шла по центральной улице и думала: «Не дай бог встретить кого-то знакомого!» Впрочем, вряд ли ее узнают – другой цвет волос, другой облик, другие глаза. Другая Вера.
Да и годы свое без стеснения взяли. Давно нет худенькой, длинненькой, растерянной и настороженной девочки Веры – есть жесткая, подчас суровая бизнес-леди Вера Павловна Кошелева. Поди узнай в ней прежнюю Веру.
Город жил своей жизнью. Вокруг разнообразные едальни – их оказалось довольно много: кофейни и кафе-мороженое, итальянские и грузинские рестораны, суши-бары, куда же без них.
В них сидели люди, в основном молодежь, откуда-то доносилась музыка, кое-где танцевали, где-то сидели в полутьме при свечах, где-то гуляли разудалую свадьбу. По улице шли люди – обычные, почти ничем не отличающиеся от столичных жителей.
Центральная закончилась, и Вера свернула на параллельную, где когда-то находился первый в городе фитнес-клуб, конечно же, детище Германа. Вера там часто бывала.