Клуба уже не было, в здании был офис агрофирмы – ну да, все правильно, все как и должно быть.
В окнах домов загорался свет, мелькали блики от телевизоров, и Вера почувствовала острое одиночество и щемящую тоску: «Мама, господи! За что ты мне устроила такое испытание?»
Обратно Вера почти бежала, сердце стучало как сумасшедшее, билось у горла, и ей казалось, что оно сейчас выскочит. Как это теперь называется – закрыть гештальт? Ну да, разобраться со своим прошлым, прожить его еще раз, прожить, прокрутить и закрыть, попрощаться. Навеки, навсегда. И не делать вид, что ты все забыла, что ты свободна и что тебе все равно.
Вернувшись в отель, Вера открыла мини-бар и выпила залпом бутылочку коньяка. Слегка отпустило. Закрыв глаза, она лежала на кровати, пытаясь отогнать воспоминания.
Энск, ничтожный никчемный и ненавистный городишко, все еще крепко держал ее за горло. Сколько лет прошло! Сложных, невыносимо трудных, о которых хотелось забыть, потому что казалось, она не выдержит, сломается и – уедет из Москвы, из этого огромного и прекрасного города, который долго испытывал ее на прочность, долго проверял, тянул время, чтобы уж наверняка. Справится – не справится, выдюжит или нет, сломается или выстоит? Ломал ее, крутил, выворачивал руки. А как ты хотела, девочка? Он насмехался над ней. Да что там – в голос смеялся! Иди, милая. Ступай своей дорогой! Здесь, знаешь ли, и без тебя достаточно такого добра – за полушку в базарный день. Но сдаваться Вера не собиралась, и Москву она полюбила, не представляла без нее жизни.
Москва бьет с носка. И Веру она била, еще как! Била почти одиннадцать лет. А потом отпустила. Пожалела или просто устала? Устала испытывать, унижать? И у Веры начало получаться.
Спустя одиннадцать лет. Почти одиннадцать, десять с половиной.
Измученная и почти обескровленная, закаленная, как та самая сталь, давно никому не верящая, с недобрым, придирчивым и недоверчивым взглядом, жесткая, суровая. Такой она стала. Немудрено, правда? Ничего не осталось от тихой, доверчивой девочки Веры. Совсем ничего.
Мама по-прежнему жила в Энске и приезжала к дочери в гости. В первых съемных и совсем убитых квартирах мама рыдала: «Как же так, дочк! Такая убогость! Еще хуже, чем в нашем городке, Вер! И для чего ты уехала?»
Они и вправду были убогими, ее первые жилища, за Кольцевой, на самых дальних окраинах, с вечно грязными от выхлопов окнами, мой – не мой, бесполезно. Виды из окон тоже не радовали, куда там – громадные мрачные серые трубы ТЭЦ, не трубы – вулканы, извергающие густой плотный пар.
Были и заводские трубы, тоже смердящие. Была и квартирка с видом на крематорий. Тот еще кайф. И грязные темные дворы, и такие же подъезды, и пахнувшие мочой, варварски изрисованные лестничные пролеты и лифты.
Как Вера мечтала о нормальном жилье! Ехала по городу и представляла – вот здесь или вот здесь. И тут неплохо. А если с видом на Нескучный? Квартира с видом на Нескучный, зеленый летом, желто-красный осенью, белый зимой. Москва-река, по которой плывут баржи и семенят прогулочные пароходики.
Вряд ли сбудется, вряд ли. Даже коренные москвичи об этом и не мечтают: элитный район, дорогое жилье. Сидят в своих норах в спальных районах и счастливы, что есть эти норы. Да, тесноватые, с маленькими кухнями и низкими потолками, и добираться до них сложновато, особенно в час пик. Зато своя нора, собственная, отдельная. На что ты замахнулась, Вера? Охолони и приди в себя! И если потянешь и купишь квартирку в спальном – радуйся и считай, что тебе повезло!
Мама отмывала ее съемное жилье, отскребала плитку и ванну, без конца терла окна, стирала ветхие шторы, но ничего не менялось – бедность трудно прикрыть. А уж дешевыми пледами точно.
Обратно в Энск Галина Ивановна ее не звала. Понимала, что этого точно не будет.
– Но ведь и это не жизнь, а, Вер? Нет, ну ты глянь! Это по-людски?
Вера огрызалась:
– А у нас в Энске было по-людски? То же дерьмо. Тот же двор, тот же подъезд, та же шпана под окном. Те же звуки разбитых бутылок, ночные крики, пьяные песни. Ой, мам, не надо! И потом, мне ли к этому привыкать? Я, мам, выросла на такой же скудной, сдобренной дерьмом грядке.
– Тогда зачем? – не сдавалась Галина Ивановна. – Зачем это было делать? Что там в говне, что здесь, в столице?
– Не, мам. Не так. Там все безвыходно. Без вариантов. А здесь куча возможностей. И я, – Вера бросала на мать яростный взгляд, – я добьюсь, мам, я тебе обещаю! И будем мы жить с тобой ну, например, с видом на Калининский или Старый Арбат! Хотя нет, там шумновато… А если с видом на Нескучный? Мне кажется, что это самое лучшее место.
– Дурочка, – вздыхала Галина Ивановна, – сама-то веришь?
Вера молчала.
– Ага, вижу, как же! С видом на Нескучный! Вот про Скучный я еще поверю! – шутила Галина Ивановна и тут же грустно добавляла: – Ой, дочк… Другого у нас и не будет! Для таких, как мы, Вер, всегда будут Скучные. Или такого у вас не имеется?
– Такого нет, мам. Есть только Нескучный.
Но если честно, и сама не верила, что такое когда-нибудь может быть возможно.
А вот фигушки вам! Есть у нее квартира с видом на Нескучный! Еще как есть! Неправа была мама – и для них нашлось место напротив Нескучного!
Вера понимала, что ей сказочно повезло. Ей на голову не свалилось никакого наследства от неожиданно обнаруженных родственников, никаких богатых любовников, кинувших с барского плеча успешный бизнес. Вера была не из везунчиков. Хотя как посмотреть…
Безусловно, ей повезло. Повезло встретить Ингу Романовну, которая научила ее жить. Ну и с Таней ей повезло, еще как повезло, Вера понимала и ценила это.
И пусть в ущерб личной жизни, в ущерб свободе, здоровью и еще много чему, пусть не стала Вера миллионершей, да и, честно говоря, никогда к этому не стремилась. И пусть всего добилась тяжелым трудом, ценой хронической бессонницы, которую подчас не брали даже таблетки, пусть пережила разочарование, иногда предательство, ей удалось встать на ноги, заработать на достойную жизнь и обеспечить достойную старость маме. И еще – уважать себя, гордиться собой и сделать так, чтобы ее уважали другие.
Пять первых лет Вера помнила плохо: в те годы было так суетно и так бестолково, что в голове все смешалось. Чем она только не занималась – от уборщицы в школе до ночной нянечки в детском саду, от торговки мороженым до кассира в супермаркете. Перечислять можно бесконечно. Моталась по съемным квартирам. Дом, работа, общественный транспорт. Лишала себя всего: пол-яблока в день, пустые щи на неделю, каши, картошка, кусок недорогой колбасы. Мороженое как бонус, бутылка фанты как приз, дешевая шоколадка как премия. Потому что хоть что-то надо было послать маме. Работать Галина Ивановна уже не могла – сколько можно. Да и здоровье было не то, возраст. Еще надо было платить за квартиру и коммуналку, покупать что-то из одежды и обуви – из-за реагентов и дешевизны обувь летела на раз.
В целях экономии никаких парикмахерских – длинные, собранные в хвост волосы. Ничего Вера не видела в те годы, совсем ничего. Жила как на автомате: встать, почистить зубы, выпить чашку дешевого кофе, натянуть китайскую куртку и китайские кроссовки – и вперед, к новым вершинам! Вот только вершин совсем не было… А была одна суета.
Иногда ужасалась. Пять лет она живет в Москве, в городе огромных возможностей. И что видела за эти годы? В театре была два раза, когда приезжала мама. Конечно, не в Большом, не в «Ленкоме» и не в «Современнике» – это им не по деньгам. Но и то хорошо. Два раза была в Третьяковке, только пришла туда такая усталая, что думала об одном – добраться до дома и рухнуть в кровать. Пару раз с мамой были в «Макдоналдсе», ни одной, ни другой не понравилось, потом мучились от изжоги. Один раз в кафе выпила кофе с пирожным, и это было вкусно, хотя и недешево.
Вот, кажется, и все ее развлечения. А, три раза ходили в кино! Правда, сидели на дешевых местах. Кино дурацкое, американское, слишком шумное, боевик. Хотелось уйти, но постеснялись и досидели.
По Москве они очень даже часто гуляли. И в парках бывали, и на Красной площади, и на Старом Арбате, и в любимом Нескучном… Мама в Москве уставала, а Вера нет, пусть слишком пестро и суетно, а все равно здорово – жизнь.
На третьем курсе Вера бросила свой заочный. Жалко? Да. Но учиться сил не было, все отнимала работа – и настроение, и, главное, силы.
Но ни разу – ни разу, – несмотря на все сложности, у нее не возникла мысль уехать. Да и куда, собственно? Отступать некуда, разве что Энск. Значит, выхода нет.
К Инге она нанялась случайно, по объявлению, увидела, что требуется продавец в отдел элитных шуб.
Вера зашла в туалет торгового центра и посмотрела на себя в зеркало. Чучело гороховое. Какие элитные шубы? Кто ее наймет? За прилавком магазина элитных шуб должна стоять молодая длинноногая и ухоженная красотка, а не эта бледная и уставшая моль. Хотя длинные ноги имелись, и стройная фигура тоже. И лицо было вполне ничего, особенно если привести его в надлежащий вид. И волосы хороши, да кто их видит? Вечно убраны и затянуты в хвост.
Ну нет, просто смешно. Не пойдет она в павильон номер шестьдесят восемь в магазин с витиеватым названием. Не пойдет, потому что результат известен заранее.
Вера умылась холодной водой, облизнула сухие губы, гордо вскинула голову и вышла из туалета.
Домой. На сегодня она свободна. А дома пельмени из пачки, чашка растворимого кофе и сериал по телевизору. А завтра выходной! И не один, а целых три, майские праздники!
Она направилась к выходу и вдруг увидела яркую, гламурную, серебристо-черную вывеску магазина мехов.
«Как черти несли, – потом смеялась она. – Ей-богу, не просто так! Хотела найти другой выход, а пошла, как оказалось, в нужную сторону».
Она толкнула дверь в магазинчик элитных шуб – выпрут так выпрут, не привыкать. Как говорится, наглость – второе счастье. И совсем Вера не робкая! Просто замученная и разочарованная.