Татьяна слушала и улыбалась. Покупала его внукам и дочкам подарки, ни на что не рассчитывала и была всем довольна. Не любовница – золото! И он это ценил.
А вот Вере похвастаться было нечем – она была по-прежнему одна. Эпизодические встречи случались – именно встречи, не отношения. Пару раз – и все, до свидания. Вера бежала от отношений, сама не хотела продолжения, не хотела привыкать, не хотела развития событий. Да, если честно, и эти случайные и редкие встречи были ей в тягость. Ни любви, ни нежности, ни влечения она ни разу не испытала. «Порок развития, – говорила она, – какой-то сломанный ген. В общем, никого не хочу, ничего не хочу». И самое главное – никаких комплексов и никаких рефлексий, ее все устраивало.
«И вообще, кто меня выдержит? – смеялась Вера. – Я же фельдфебель. Генерал с командным голосом и менторским тоном. У меня на лице написано – «соблюдать дистанцию». Вот мужики и отскакивают, как мячик от стенки. Выходит, налюбилась. Хватило, – вздыхала она. – Женщина с дефектом. Ну так, значит, так. Главное, что меня все устраивает».
Только Галину Ивановну дочкино одиночество не устраивало. Сколько ссор они пережили, сколько скандалов!
– Хотя бы роди, – плакала мать. – Роди, пока еще можно! Ты баба здоровая, крепкая – вон задницу накачала и руки. Нет, ты скажи – что в этом красивого? Ей-богу, мужик мужиком! Да какое там «модно», Вер? Смотреть страшно! Да ладно, здоровье. Роди – и будет тебе здоровье, говорят, организм обновляется.
Вера смеялась:
– Ну да, обновляется. У тебя, мам, устаревшие сведения. Организм после родов только разваливается и хиреет. Вот ты мне скажи – у тебя после родов много чего обновилось? А может, фигура улучшилась? Живот не повис, грудь не обмякла, растяжки не появились?
– Да наплевать мне на растяжки! – кипятилась Галина Ивановна. – Я что, звезда сериалов? У меня дочка есть! Хорошая дочка, всем бы такую! Жизнь мне какую устроила! Живу как царица, по миру катаюсь. Ни забот, ни хлопот! Плохо, Вер? И не думаю о том, что на старости лет буду в помойных баках ковыряться!
– И я не думаю про помойные баки, – усмехалась Вера. – И про стакан воды, мам, не думаю. Потому что заработала на достойную старость. И ни на кого не рассчитываю. За деньги, мамуль, и стакан воды поднесут, и, не дай бог, памперс поменяют! И ненавидеть меня за это не будут, и жизнь своих детей я не буду заедать. И вообще, мам, вспомни своих подруг и соседок. Тетю Валю Черемисину, у которой дочурка спилась, а перед этим пенсию воровала и нервы мотала. Про Раю Паршину вспомни и про ее сына Федю, который лет двадцать сидит. А тетя Рая себе во всем отказывает, на хлебе и воде, чтобы уроду своему посылочку собрать. Или Митрошиных вспомни из второго подъезда. Как пьяный сынок их топориком шмякнул. И папу, и маму до кучи. А Анька Смирнова? Вот тоже хорошая дочка! Троих родила и всех маме подбросила! А сама в бегах, и где шляется – одному богу известно. Или, скорее всего, черту с дьяволом.
Вот так, мам. Такие примеры. Ну, вспомнила? А сколько ты пережила, когда я с Геркой жила? Забыла? Забыла, как слезы лила? Просто так вышло, мам, что я вырвалась, сбежала, у меня получилось. Но ты же понимаешь – таких историй раз, два и обчелся. Да и вообще – какой, мам, ребенок? Я на работе с утра до ночи, кто его будет растить? Ты? Тебе уже тяжело. Няня? А на черта рожать, если няня? А я, мать, что я? «Козу» сделаю – и все, до свидания? Да и не от кого рожать, мам. Поверь, не от кого. И все, прошу тебя. Проехали, тема закрыта. Не нужен мне ребенок, ты это пойми! Ну нет у меня материнского инстинкта! И такое бывает.
Когда Вере исполнилось сорок пять, Галина Ивановна тему закрыла – и правда, что на пустую молоть? Тем более что после этих, по Вериным словам, заходов кончается все скандалом и ссорой.
Вот ведь две дуры, думала Галина Ивановна. Что Верка, что Танька. Правда, Танька бы родила – так Галине Ивановне казалось. Если бы жизнь по-другому сложилась, точно бы родила. Танька нормальная, мягкая, терпеливая. Не то что Верка – та железная. А другие в бизнесе не выживают. Не будь ее Верка такой, ничего бы у нее не получилось. Выходит, такая судьба, Верка права. И с этим надо смириться. Только как же обидно, что внучков своих Галина Ивановна так и не понянчит. Ни колыбельную не споет, ни сказок не расскажет, ни теплых носочков не свяжет. Да и все это – кому? Нет у них наследников. Ни одного, ни у них, ни у Таньки…
А про теток энских Верка права – ни у одной не получилось вырастить удачных или хотя бы нормальных детей.
Как-то на отдыхе, на пляже, Вера перехватила грустный Татьянин взгляд на хорошенькую, лет пяти, девочку, расположившуюся поблизости.
– Жалеешь, что не родила? – спросила Вера.
– Жалей не жалей. Не всем выпадает. В молодости надо было думать, что уж теперь! – И, резко поднявшись с лежака, Татьяна почти побежала к воде.
Понятно, что разговор окончен.
Больше к этому не возвращались.
Вера собиралась на кладбище. Как не сходить на родные могилы – к тому же Галина Ивановна ее съест и не подавится. По умершим родственникам Вера не скучала, ни по сто лет назад умершей бабке Зине, запомнившейся резкой и злой, говорящей гадости про маму. Ни по дражайшему почившему папаше – она давно от него отвыкла, пережила свою детскую травму и постаралась забыть все, что с папашей было связано. И хорошее, и плохое.
Всю родню хотелось забыть. И деда Корнея, сурового и грубоватого старика, и отцовскую сестрицу тетку Ольгу, внимательно и подозрительно разглядывающую племянницу – не нагуляла ли ее нелюбимая сноха, не принесла ли чужое? Смешно. Вера была точной копией своего отца. Клоном, отпечатком. Но тетка все равно присматривалась и приглядывалась.
В деревне так было принято: снохи всегда подозревались в изменах. Бред! Деревенским женщинам было не до измен, при их-то жизни! Понятно, что исключения случались, но на то они и исключения.
И верность свою маме доказывать было не нужно, и преданность, и порядочность. И бабку Зину, больную и беспомощную, забрала именно плохая сноха, а не хорошая и честная дочь.
«Ладно, съезжу, что делать, – решила Вера. – Иначе не жить. И фотографии сделаю. Мать хитрая, без доказательств не поверит. Еще бы найти могилы. Хоть невелико кладбище, не чета московским бескрайним, а наверняка разрослось». Кладбище она переживет, только родной районец увидеть придется, никак не объехать «траву у дома» и «родительский дом, начало начал».
Третий микрорайон почти не изменился, только стал еще удушливее и мрачнее, и без того унылые пятиэтажки стали еще серее и еще ободраннее, и окончательно заржавели скрипучие железные качели. Двери подъездов, расписанные матюгами, болтались на одной петле, скамейки от времени и влаги стали черными, прибавилось ям и колдобин.
Вера поежилась – да и погодка способствовала – сплошные низкие тучи застилали небо, темно и сыро, промозгло и ветрено. Соответствующая такая кладбищенская погодка, бррр!
На родной Светлой Вера намеренно отвернулась: «И никаких фоток дома и двора ты, мамуль, не дождешься! Я тебя честно предупреждала».
А вот кладбищенские ворота обновили веселенькой голубенькой красочкой – ну загляденье, а не ворота! И голубка приварили, и крестики, и букетики, и веночки! Да уж, фантазия у художника-сварщика бурная.
У небесно-голубых ворот сидела одинокая и грустная, ни на что не надеющаяся бабулька, да и у той живых цветов не было. Какие живые цветы на кладбище ранней весной в Энске.
Цветы были пластиковые, из самых дешевых, но хоть так – а то навлечешь гнев Галины Ивановны. Обрадованная бабка не верила своему счастью и все приговаривала:
– А я, дочка, было домой собралась! Ну все, думаю, уже никого не будет! А тут ты! Вот повезло! А ты нездешняя, дочка? – допытывалась любопытная старушка. – К кому пришла-то, к родне?
– К родне, – отрезала Вера и быстро пошла вперед.
От сопровождения верным стражем Вера отказалась, зачем ей на кладбище Макс?
Как ни странно, могилы бабки и отца нашла быстро – надо же, не забыла. Увидела, что там же упокоилась и вторая отцовская жена, Лариска. Наверное, это не понравится маме, но это давно не их дело.
Мокрые плиты, прошлогодние бурые листья, поржавевший крест на могиле бабки Зины, покосившийся камень отца. Почти стертая старая фотография. И еле читаемая надпись на дощечке, установленной отцовской жене.
Все правильно, памятник Лариске поставить некому, детей у нее не было, а родне оказалось плевать. Нагнулась, чтобы прочесть: Лариса Григорьевна Кошелева, умерла семь лет назад. Не так давно ушла тетя Лариса.
Вера воткнула цветы в землю – вошли они легко, как в масло, оттаявшая земля была мягкой, податливой.
«Ну и отлично, – подумала Вера и достала телефон. – Вот тебе, мамуль, на память! О всех твоих мучителях. Бабка, муж, соперница, сломавшая твою судьбу. Ты этого хотела? Тогда любуйся. Мазохизм, – убирая в сумку телефон вздохнула Вера. – И чего я сюда потащилась?»
Никаких чувств, кроме досады, не было. Никаких. Ни воспоминаний, ни сожаления, ни тоски. Все правильно, сами виноваты, нагадили в души – получите. И никто больше к вам не придет, никто и никогда. Но вы к этому привыкли.
Задул сильный ветер, Вера поправила капюшон и глянула на часы. «Из машины наберу риелторш, работнички, мать их! Как корова языком слизнула. Господи, сколько еще я здесь проторчу?»
От могил родственников или бывших родственников, если такие бывают, до веселеньких голубеньких ворот кладбища минут десять по прямой, по центральной дороге.
Почему-то вспомнила мамины слова, что идти туда и обратно нужно по разным дорогам. Глупость, которую Вера всегда игнорировала. Что в ту минуту вступило ей в голову, что заставило свернуть на параллельную дорожку? Не иначе как черт понес, по-другому не скажешь.
Чужие надгробия Вера никогда не разглядывала и эпитафий не читала. Потому что потом все это долго стояло перед глазами. Особенно врезались в память надгробия детские. Сколько лет не могла забыть скромный памятник из белого мрамора с фотографией симпатичного забавного малыша. И надпись: «Наш дорогой Алешенька! С твоим уходом жизнь закончилась. Очень ждем встречи с тобой, наш любимый мальчик! Мама, папа, бабуля и Оксана». Скорее всего, Оксана – это сестричка бедного Алеши. Неужели и она ждет встречи с братиком? Господи, какая ужасная надпись! И о чем думали несчастные родители, включив в скорбный список второго ребенка?