Домой, домой! Туда, где ей хорошо и где ее любят и точно жалеют, где спокойно. Туда, где ее пристань, причал. Где ее не обидят.
Первые несколько лет, пока жили вместе с мамой, Вера была счастлива, что мама рядом, за стенкой, что она слышит ее голос, слышит, как та включает радио, как смотрит телевизор. Мама готовила ее любимые блюда, встречала с ужином и накрытым столом, жалела Веру и причитала, что дочь устает. В общем, мама есть мама, все как положено.
Конечно, они цапались – характеры у обеих ого-го, обе взрывные, эмоциональные, обе обидчивые. К тому же за годы, что Вера жила в Москве, а Галина Ивановна оставалась в Энске, они друг от друга отвыкли. Уставшей Вере хотелось побыть в одиночестве, не отвечать на вопросы, не слышать маминых вздохов и сетований.
Да и Галине Ивановне, привыкшей к долгим годам одиночества, было непросто – здесь она за все отвечала: за дом, за покупку продуктов, за наличие обеда – за все. Все это требовало распорядка, по крайней мере, так считала она.
Вере все это было не нужно – дом уберет нанятая уборщица, она же все постирает и погладит, а уж купить продукты – дело нехитрое, тем более при ее-то питании – от супов и котлет Вера отвыкла.
Раздражали и мамины вопросы: «Опять весь день будешь дома в свой выходной? Опять никуда не пойдешь? В кого ты, Вер, превратилась? В сычиху, в старую бабку!» Вера долго не сдерживалась и отвечала. Вот еще один повод для ссор. Пару дней дулись и не разговаривали. Пару дней мучились и переживали. Потом все проходило, но осадочек оставался.
Что делать? Как всегда, правильное решение подсказала сама жизнь – возвращаясь с работы, Вера увидела на двери подъезда свежее объявление о продаже квартиры. Это было то, что им надо, лучше и придумать нельзя – квартира в их же подъезде! В тот же вечер Вера ее посмотрела. Квартирка была небольшой, запущенной. С первого взгляда было понятно, что ремонт предстоит там не просто большой – капитальный, как говорится, до бетона.
Сказала, что нужен один день на раздумья. Ушла к себе и позвонила Татьяне. Разумная Таня сказала, что вариант блестящий, но Галина Ивановна человек непростой, как воспримет эту новость? А вдруг разобидится и уедет в Энск? Дескать, вытащила меня из родной норы, привезла, посулила райскую жизнь, а теперь что? Я тебе надоела? А дальше слезы, причитания и все остальное.
– Соберись с духом, и вперед! – сказала Татьяна. – Слушай, – вдруг осенило ее. – А скажи, что у тебя появился любовник! Что тебе нужна свобода, ну ты поняла! Вера, это отличная мысль! И вот на это Галина Ивановна точно среагирует хорошо. У нее же одна мечта – чтобы ты устроила личную жизнь.
«Мысль-то хорошая, но врать неохота. Да и как потом выкручиваться – снова врать? Нет, никакого вранья, – решила Вера, – скажу как есть. А там уж как будет».
Нервничала ужасно, а прошло все мирно и тихо, будто мама давно этого ожидала.
– И вместе, и врозь, дочк! – резюмировала Галина Ивановна. – И каждая себе хозяйка!
Вера от счастья расплакалась – вот ведь дурочка, так боялась!
Призналась, что вид из окна там не «ах», а если уж честно – дерьмовый вид из окна. Внутрь двора, на стену соседнего дома, второй этаж.
– Да что мне твой вид, – отмахнулась Галина Ивановна. – Насмотрелась я на вашу реку и ваш Нескучный! Всю жизнь окнами на дорогу да на кладбище, привыкла! Да и в окно я не смотрю – я смотрю в телевизор!
После этого «я смотрю в телевизор» смеялись до колик:
– Ты, мам, Чарли Чаплин! Комик! – повторяла Вера. – Как скажешь чего – хоть стой, хоть падай!
Через четыре месяца Галина Ивановна справляла новоселье.
– Моя хата, – говорила она соседкам, – моя, личная. Дочка купила, – приглашая соседок на новоселье, хвасталась Галюша. – Ничего не пожалела. Кухня вот итальянская, чистое дерево! Плита немецкая, стиральная тоже, немецкие – они самые лучшие, самые надежные, хоть и самые дорогие! Ковер – чистая шерсть, вьетнамский. Про цену молчу. Шторы турецкие, турки по тканям спецы! А люстра чешская, горный хрусталь!
– Почему горный? – услышав, удивилась Вера. – Обычный хрусталь.
Галина Ивановна махнула рукой – дескать, что ты, Вер, в хрусталях понимаешь! В хрусталях Вера и правда не понимала.
Прижилась в новой квартире Галина Ивановна на удивление легко и быстро. Как все правильно они сделали! Хочешь общаться – полминуты, и вы вместе, хочешь уединения – сиди себе и балдей!
Через год мама заговорила про дачу. Случилось это после ее поездки на дачу к новой подружке по дому, ну просто неразлейвода. Мама загрустила, запечалилась. Вспоминала соседкину дачу и громко вздыхала.
– Мам, ты хочешь за город? – спросила Вера.
Выяснилось, что да, есть у человека мечта: воздух, лес, огород. «Вер, я ж из деревни, привычная!»
«Господи, какой огород, мама? Какая деревня, когда это было?» Но стала подумывать – раз мама вбила себе в голову… Теперь были при деле – в субботу мотались с Татьяной по Подмосковью, смотрели участки. Боялись влезать в строительство. Где строительство – там огромные расходы, а главное – обман. Как не обмануть трех теток, одна из которых старушка? Решили, что надо искать готовый дом. Пусть маленький, пусть не новый, но стены и крыша обязаны быть. Как водится, то одно не подходит, то другое. Там хорошо, но далеко от города, здесь плохая дорога. Тут славный домик, но паршивый, сырой и темный участок. Здесь странные соседи, там дом-развалюха, а денег за него хотят ого-го. Выбор огромный, а коснись – сплошные проблемы.
Дачку искали с зимы. Как Вера мечтала, чтобы уже этим летом мама успела пожить на земле.
И нашли! Кукольный домик всего-то в три комнатки, увитая диким виноградом веранда, и яблочный сад, и лужайка перед домом, а сразу за домом – лес, а за лесом бескрайнее поле. Домик был построен на совесть, строился для семьи, для детей. Крепенький, как боровичок, ладненький и уютный. Да и большие переделки не требовались – вода и печка в домике были, а все остальное доделали.
После переделок привезли маму. Галюша осторожно, даже опасливо, открыла дверь, обошла комнаты, потрогала деревянные теплые стены, открыла печку, выглянула в окно и… расплакалась. А успокоившись, бросилась целовать Веру и Таню.
Конец августа и сентябрь в тот год оказались невероятно теплыми и сухими. Впрочем, на любимой дачке – «дачурке», как называла ее Галина Ивановна, – сидела она до ноябрьских, до белых мух: «А как же, Вер? Чеснок надо посадить? Надо. А его садят под зиму. А листья убрать? А опята? Ой, Вер, молчи! При чем тут рынок? Ну вот ничего ты, дочк, не понимаешь! Тань, ну хоть ты ей скажи».
Кстати, Татьяна на дачку-дачурку моталась почти каждые выходные – оказалось, что и она к ней прикипела. А Вера – нет, в городе ей было лучше. «Ой, мам, – морщилась Вера, – сортира на улице, мух и комаров я еще у бабки Зины в деревне объелась! Не поеду, не уговаривай! Да и дел у меня невпроворот!»
В начале ноября, когда уже выпал первый снег и лужи подернулись тонкой коркой льда, маму, слава богу, увезли в город. Но разговоры о дачке не прекратились, всю зиму она мечтала о том, чтобы поскорее уехать. Сбежала в первые теплые дни, в середине апреля. Еще много раз холодало, но стойкая Галина Ивановна в город ехать отказывалась: «Еще чего! Чегой-то я мерзну? И вовсе не мерзну – у меня печка есть, натоплю, так нечем дышать, приезжай и проверь, Фома неверующий!»
Проверять приезжала Татьяна. И Вера видела – не заставляла себя, Таня ездила туда с удовольствием. Помогал и Танин друг-отставник: пилил дрова, чинил сарай и забор, а вечерами гоняли чаи и играли в картишки. Галина Ивановна была заядлой картежницей и жулила напропалую. В общем, не общество у них там сложилось – сообщество.
В сорок семь Вера почувствовала страшную усталость от жизни. Год был тяжелый. Переболела и гриппом, и пневмонией. Может, в этом причина? А может, в другом – мама права, сколько можно работать? Что у нее есть, кроме работы? Да ничего! Даже увлечений, хобби нет! Какое там хобби, когда живешь как робот и в голове только работа. Оставь Веру без работы, забери бизнес – и все, ее нет! Она отчетливо представляла эту картину – утро, она открывает глаза и понимает, что ей не надо спешить. Она может снова уснуть или просто валяться до затекших мышц, а может встать и спокойно – спокойно! – позавтракать, сделать себе яичницу с помидорами или сладкие гренки. Неспешно выпить две чашки кофе, полистать интернет, сделать маску для лица, а потом намазать лицо густым слоем жирного крема – на это у нее никогда не было времени. И – что дальше? Снова улечься в кровать? Разобрать шкафы и комод? Посмотреть хорошее кино, заказать столик на вечер в кафе, чтобы пойти туда с Таней? Больше не с кем. А если Танюшка занята, кафе отменяется… У нее никого нет, совсем никого, кроме мамы и Тани.
Вера представляла себе такую жизнь, и ее начинал бить озноб. Нет, чем так – лучше удавиться! Так жить Вера не сможет, точка. И вообще – зачем об этом думать? Сейчас у нее все хорошо, а что там, за горизонтом, – просто не надо знать! И думать об этом не надо. Иначе она свихнется.
Да, все у нее хорошо, все удачно. Как говорится – жизнь удалась. Вера выбралась, смогла. Выскочила из ада и победила. Она молодец. Аплодисменты. Но почему, когда все, о чем ты мечтала, все, к чему ты стремилась и к чему так долго шла, через многое переступая, в том числе и через себя, почему, когда все получилось, ты многого достигла и у тебя все есть, даже то, о чем страшно было мечтать, почему именно в эти минуты становится так тошно и горько, так тоскливо и так беспросветно, что не хочется жить? И ты понимаешь, что все обесценилось: и твои старания, и твое рвение, и твои компромиссы. А когда обесценивается жизнь, это, знаете ли, трагедия.
Как ей в голову пришла эта странная, дурацкая мысль?
Но ведь пришла!
Мысль заработала как хорошо смазанная шестеренка. Так у нее было всегда – быстро, четко, разумно, по делу и безо всяких там сантиментов. Вера и сантименты? Смешно. Это словосочетание осталось в далеком прошлом. Она давно и успешно избавилась от сантиментов и жалости. Жизнь научила, точнее заставила. Тихая, скромная и застенчивая мечтательница осталась в далеком и нелюбимом прошлом.