– Ну да. Кто-то должен. Наверное. У всех свои обстоятельства. И ты прав – не всем гарантировано. Только вот в чем дело. Там, знаешь ли, больше возможностей. А когда есть возможности… Ладно, ария московского гостя! Не обращай на меня внимания. У меня одна история, у тебя другая. Извини, последний вопрос. Не хочешь – не отвечай. Ты так и собираешься, ну, всю жизнь таксовать? Как-то это неправильно, нет?
Оказалось, что нет, не собирается. Это так, для подработки. А вообще-то Макс с отцом строят бани. И складывают печи – дед научил. А это большая редкость по нынешним временам.
– Хорошие печники покончались, состарились или того, ну вы поняли. Поди найди хорошего печника! А мы кладем. Не печки – загляденье. Правда, эта работа сезонная, летняя, – погрустнел Макс, – и заработки не очень стабильные. Я бы еще чего придумал, да что-то пока не очень, ничего в башку не заходит… Не очень я по этой части, если по правде. Руками могу, а вот головой… Не креативный я, Верпална! Торговать неохота, да и прогорю, какой из меня бизнесмен? Учиться я не любил, школу прогуливал. А руки ничего так, нормальные! Как говорится, растут из правильного места!
– Не всем быть бизнесменами, – сказала Вера. – Еще есть трудяги, хорошие исполнители. И они, кстати, на вес золота. Удачи тебе! Хороший ты парень, Максим.
Тот покраснел, как влюбленная девушка.
Ну все. Подарки куплены, дела на сегодняшний день завершены, на часах пять – отлично! До поезда три часа. Чуть отдохнуть – и в путь! Настроение явно улучшилось – уже завтра все будет: своя кровать и своя ванная, свое любимое гнездо. И окна с видом на Нескучный. Самый прекрасный вид в мире.
На прощание Вера окинула взглядом маленькую, тускло освещенную привокзальную площадь, где по-прежнему стоял памятник вождю пролетариата – снести его не решились. Стоянка такси с несколькими припаркованными машинами, павильон с сувенирами и прессой, в котором дремал продавец, вокзальное кафе, из которого пахло сосисками и кофе. Вера обернулась к Максиму:
– Ну, прощай, неожиданный попутчик и помощник!
Грустный попутчик и помощник тепло отозвался:
– Спасибочки вам, Верпална! Хорошо, что приехали!
– Ну вряд ли хорошо. Ладно, Макс! Еще раз спасибо и – будь!
Вера расположилась в купе – вторая полка тоже была выкуплена, а значит, соседство ей не грозит.
«Будем спать, – широко зевнула она, – а завтра к Татьяне и на работу. Каникулы кончились. И не очень удачными оказались эти каникулы».
Москва встретила солнцем и ярко-голубым, будто июльским, небом. Похоже, весна обосновалась серьезно. Из туго набухших почек нагло лезли пока еще свернутые, но готовые к свободе зеленые липкие листочки.
«Ну вот и зиму пережили!» – расстегнув куртку, улыбнулась Вера. Москва, такая родная, знакомая, близкая и любимая, пролетала перед ее глазами. «Мой город! – подумала она с гордостью. – И ничего не значит, что я родилась не здесь! По праву я настоящая москвичка, прошедшая и огонь, и воду, и медные трубы. И, кажется, ни в чем любимый город не подвела. Максим прав – он любит Энск и чувствует себя там как рыба в воде, а я ощущаю себя там пленницей, пойманной птицей. И как хорошо, когда человек находит свое место, именно свое, там, где ему хорошо!»
Зайдя в квартиру, Вера прислонилась к дверному косяку и закрыла глаза – запахи. Запахи родного дома. Своего жилища, своей пристани. Нет, никаких резких запахов не было – ни еды, ни духов, ни кофе или цитрусовых – почти неделю квартира простояла пустая и закрытая, но все равно Вера уловила почти неслышный запах своей квартиры – хозяйка.
После душа и чашки крепкого чая позвонила маме – больше оттягивать было нельзя. Да и что толку? Все равно получит свое.
«Господи, мне почти пятьдесят, я взрослая, самостоятельная и состоявшаяся женщина, прошедшая через горы проблем! И все равно я нервничаю, что сделала что-то не то и что мама будет мною недовольна».
Однако разговор получился на удивление спокойным – претензий Галина Ивановна не высказывала.
– А, оставила доверенность? Ну хорошо… – Мама была какой-то рассеянной, тихой. – Два раза сорвалось? Ну надо же! Ну да, все понятно – кому охота жить с видом на кладбище. Ладно, Вер, не переживай! Спасибо, что наших навестила, цветочки положила. А мне уж теперь, – она всхлипнула, – там не побывать. – Внезапно Галина Ивановна оживилась: – Не видела кого, не повстречала? Из соседей или подружек своих? Нет? – В ее голосе прозвучало разочарование. – Да ладно, ладно, не выступай! Знаю, что тебе там никто не нужен! Все, Вер! Не ори! Давай отдыхай! Потом к Танюхе поедешь? В холодильнике свежий бульон и пюрешка с тефтельками! Не забудь, слышишь, дочк? Не забудешь? Ну все, Вер! До вечера. Какие подарки? Ой, дочк! Ну конечно, до вечера подожду! Прям не проживу я без твоих подарков. – И она с ворчанием нажала отбой.
Таня спала. Вера осторожно опустилась на стул. Бледная, измученная, похудевшая. Бедная моя, родная… Только бы все было хорошо! Только бы пришли нормальные анализы. Только бы, только бы… Мама ходит в церковь и молится о здоровье рабы Божией Татьяны. Заказывает молебны во здравие. Вера молится своими словами. Как умеет. Главное – пережить эту неделю.
Ничего нет страшнее ожидания. Особенно ожидания приговора.
Наконец Татьяна открыла глаза. Улыбнулась:
– Ты, Верочка?
Чтобы не расстраивать Веру и не обидеть Галину Ивановну, съела пять ложек бульона, а вот от пюре и тефтелей наотрез отказалась. Да и Вера не уговаривала, видела, что каждый глоток ей дается с трудом.
Поговорила с заведующей отделением – все то же, что было известно. Ждут результата биопсии. Ничего не надо загадывать, только вера и терпение.
Все так, но где его взять, это терпение? Где набраться терпения, когда дело касается дорогого и близкого человека? Впрочем, при чем тут заведующая? Ей тоже несладко – найди на всех это самое терпение: на нервных и дотошных родственников, на измученных и уставших больных.
Вера видела, как быстро Татьяна устала, и засобиралась.
В восемь вечера она пришла домой. Хотелось раздеться, лечь и закрыть глаза. Написала сообщение Татьяне, та не ответила, наверняка спала.
Позвонила маме, позвала на чай. Не хотела рассказывать про бывшую свекровь и Герину дочь, но почему-то рассказала.
«Потом буду жалеть, – мелькнуло у Веры, – замучает она меня». Но дело сделано, что уж теперь.
Галина Ивановна долго охала:
– Надо же, жива Валентина! А я думала, ее давно нет! Выпивала все-таки, ну и вообще… Такое пережить – сына похоронила. Да уж, досталось Вальке, не приведи боже досталось. Поди еще девочку эту подними, в ее-то годы! Жалко Валентину. Хоть и терпеть ее не могла, а все одно жалко! Что она видела в жизни? Да ничего! Муж утонул, сын в бандиты подался. Потом подстрелили… Теперь внучка малая. Ой, Вер! А мы еще что-то ворчим, жалуемся, да, дочк? А у нас ведь, – и Галина Ивановна испуганно постучала по столешнице, – благодать, а, Вер? А девку жалко. Пропадет девка в детдоме. Ох, судьба…
А на прощание утешила:
– Ладно, Вер! Не переживай! Не продадим так не продадим, черт с ней! Главное, чтобы у Танюши все было хорошо, правда, дочк?
Вера кивнула. Устала. Очень устала. От поездки этой дурацкой, от Энска. От общения с чужими, случайными людьми, от ночи в поезде. Очень устала от переживаний за Таню, от всего устала. Надо приходить в себя. До отпуска далеко, отпуск в августе. Танюхе надо прийти в себя. А пока – пережить неделю и дождаться анализов.
Перед сном загадала – если с Татьяной все будет нормально, сделает что-то хорошее. Такое серьезное хорошее, не ерунду. Например, переведет большую сумму тяжелым больным. Или деньги в дом ребенка. Или в дом престарелых, без разницы. А может, и то и другое.
Биопсия пришла на день раньше, и это был подарок судьбы. Потому что еще один день ожидания, тревоги и страха был бы не днем – годом. «Обошлось, – повторяла про себя Вера, – все обошлось. У Танечки все хорошо». Вере казалось, что большего подарка в ее жизни не было. Татьяна потихоньку приходила в себя. Через три дня обещали выписку.
В ночь перед выпиской Вере не спалось – вспоминала о своем обещании. Детский дом, дом престарелых, перевод денег на операцию. Открыла сайты благотворительных организаций. Все есть, включая фотографии взрослых и детей, диагнозы и суммы, которые просили перевести.
Вера внимательно разглядывала фотографии. Измученные глаза, в которых и страх, и боль, и надежда. И главное – ожидание. Найдется ли спонсор, получится ли собрать деньги на операцию за границей. Бедные люди! Сложно представить, как это – ждать приговора.
Кому отправить деньги? Одиннадцатилетнему Володе Курнакову с опухолью мозга? Двадцатилетней Оксане Кривулиной с лейкемией? Нелли Аркадьевне Соминой сорока пяти лет, многодетной матери, страдающей лимфосаркомой?
А если… нет, что за бред! Снова ехать в Энск, в ненавистный Энск, из которого она только уехала? Уговорить Валентину ехать в Москву и ложиться в больницу? Процесс это не быстрый и не легкий, нужны документы, выписки, анализы, нужно обоснование для госпитализации. Вряд ли у тети Вали есть документы – она же сказала, что отказалась от лечения и операции. Выходит, нужно обследоваться. Серьезно обследоваться, чтобы потом серьезно лечиться. Но, зная Валентину, Вера понимала: на это она не согласится. И ни в какую Москву не поедет. Диагноз ясен, вердикт вынесен, к чему бесполезная суета? Уговорить ради внучки? Вряд ли. Валентина понимает, что время упущено и все бесполезно. Да и снова оказаться в Энске? Веру передернуло от ужаса.
А если… Нет, нет, невозможно! Она не потянет. У нее бизнес, мама, Таня после операции. И вообще, при чем тут она?
Вскочив с кровати, заходила кругами по комнате. «Думай, Вера, – бормотала она, – ты же умная».
Посоветоваться с Татьяной и мамой? Таньке сейчас не до кого, прийти бы в себя. А уж что касается мамы, она точно скажет, что Вера сумасшедшая: «Удочерить Геркину дочку? Вера, ты спятила».