И ненавидел, ненавидел, ненавидел. «Сколько во мне злости, – испуганно думал он. – И совсем нет жалости». Как она посмела так с ним поступить! Как посмела закабалить, растоптать, размазать, почти уничтожить! Сколько лет он терпел унижение и ощущал себя полнейшим ничтожеством! Как ей удалось так сломать его?
Но всё, всё! Это закончилось, вернее, скоро закончится. Вот Альбина поправится – и он уйдет. Осталось немного, совсем чуть-чуть.
Он все решил. Так ему казалось.
Однажды после длительного больничного, трех «Скорых» и двухнедельного лежания в больнице жена отправилась в санаторий. На реабилитацию, так это называлось. Реабилитация – это восстановление. После чего она восстанавливалась? Павел не понимал. Теперь она превращалась в обузу. Немолодая, нездоровая, тучная и истеричная женщина. А, климакс! То есть это пройдет? Гипертония, невроз и депрессия на фоне климакса?
Точно пройдет? Звучит обнадеживающе. Но когда?
Конечно же, ничего не прошло – Альбина с упоением продолжала болеть и с не меньшим упоением наблюдать за страданиями мужа. «А ты как думал? Тебя, сопляка, взяли в дом. Заставили окончить институт, поили, кормили, одевали. А тут нате: жена заболела, и захотелось свободы? Жалкий слизняк! Трус. Даже не трус – трусишка! Закрутил с молодой и решил сбежать? Как же, попробуй!» И не бежал – а как сбежать? Как оставить человека, который нуждается в помощи? Как посмотреть в глаза детям? Поручить их заботам мать? Дети не справятся. Да и к тому же Альбина отравит им жизнь. Манипулятор из нее великолепный, с опытом, настоящий профессионал.
– Отпусти меня, Аля, – как-то заплакал он, – умоляю тебя, отпусти!
– А разве я тебя держу, Пашечка? – жалобно захлопала глазами жена. – Разве держу? Конечно, иди! Иди, миленький! Ты так мучаешься, мой мальчик!
В глазах Павла вспыхнул огонек надежды:
– Правда? Ты меня отпускаешь?
– Иди, – кивнула она и закашлялась, схватившись за сердце, – конечно, иди! Только вызови «Скорую»! Так прихватило…
Тогда он понял окончательно – не отпустит. Будет держать, как клешнями, но не отпустит. Что делать? На все наплевать и уйти? Вот прямо сейчас, не дожидаясь приезда «Скорой»? Дети дома, откроют! Врачи окажут помощь, померят давление, сделают укол. В конце концов, заберут в больницу, сколько раз это было! Справятся, разберутся. А ему надо бежать. Вот прямо сейчас, сию минуту! Бросить в портфель пару трусов и носков, две рубашки – и драпать! Только куда? Драпать было некуда. Совсем некуда было драпать. К матери нельзя, к отцу тоже – тот женился и привел в свою комнату молодую жену. Потом родилась дочка, сестра Павла. С ними он почти не общался, чужие люди – так, поздравлял отца с днем рождения и с Днем Победы. Друзей у него не было, Альбина давно всех разогнала – зачем ей в доме молодые мужчины с молодыми женщинами? С коллегами он не дружил, максимум на сигаретку или на чашку кофе.
К любимой? И туда был путь заказан. Нет, Лина бы его приняла! Скорее всего, приняла! Но там дочь и мать. Про ее мать быстро все понял – с таким типажом он был знаком.
Когда до Лины дошло, что он не уйдет, накал страстей стал угасать. Скорее, так – Лина стала спокойнее. Ну и Павлу сделалось легче – Лина молчит, он тоже. А отмалчиваться и не принимать решений ему было привычно. Выходило, что Альбина права – трус и слабак, жалкий слизень. И поделом ему – жить с ненавистной женщиной, терпеть ее капризы и претензии. Но были еще дети. Дети, которых он искренне любил.
Тамара Андреевна называла его любовничком. Не любовником, а любовничком, пренебрежительно и презрительно, не уважая не только его, но и чувства единственной дочери.
Какой он любовник и уж тем более любовничек? Он был любимым мужчиной. Только мужчиной ли? Можно было расценивать его нерешительность по-разному – или слабак, или приличный человек. Как удобнее.
Но ложки дегтя капали в бочку с медом. Не ложки – половники. Участвовали в этом все – в первых рядах мама, потом Ламара и Светка, подружки. Светка была институтской подружкой, тогда еще очень близкой. Дружили они взахлеб. Созванивались по вечерам, тогда, в те годы у Лины была острейшая потребность делиться. Делиться в подробностях – что сказал и как это трактовать, как посмотрел, как попрощался, сколько раз за день позвонил, как встретились в курилке и в буфете. Светка вздыхала и принималась комментировать. После комментариев следовал вывод:
– Линка, он никогда не уйдет из семьи! Почему я считаю, что он тебя не любит? Ты дура? Вот где ты это услышала? Я искренне считаю, что он влюблен. Но оттуда он не уйдет! Слишком крепкий якорь, слишком много морских узлов! Да и баба эта, Анжела, ой, ну хорошо, Альбина, какая разница! Что Альбина, что Анжела, что Афродита! Из одной серии! Ну не могу запомнить, ага! Девичья память! А ты что, за нее обиделась? В общем, Линка, не трать золотое время! Да и вообще, – Светка со звуком затягивалась, – он тебе нужен? Ну если по большому счету.
– Что значит – нужен? – возмущалась и обижалась Лина. – У нас любовь!
– Или морковь, – подхватывала Светка. – Линка, ну ты же понимаешь, о чем я?
Лина обижалась и пару дней не звонила. Потом все проходило и снова начинались бесконечные разговоры и обсуждения.
В юности Светка была тонкой, звонкой и легкой – хохотушка и веселушка, все проблемы рукой разведу, «все ерунда и пыль, ты что загрустила?». С ней было легко и весело. За плечами два неудачных брака, два развода, куча любовных историй и – одиночество. Одиночество, которое Светка яростно скрывала:
– Ты что, дура? На черта мне новый муж? Чтобы снова тащить его на себе? Не-ет, извини! Я хочу быть свободной.
Врала. Замуж хотела. Только не получалось, вот и злобилась. Плюс не очень удачный, проблемный сын, появляющиеся болячки. Светка думала о будущем и очень боялась немощи и нищеты. Ну да, правильно, на сына надеги нет, родители старые и нищие, да и любовнички, если по-честному… Кабак, койка, в лучшем случае флакон духов на Восьмое марта.
Светка давно поняла – надеяться можно только на себя. Все остальные – потребители.
Впрочем, главным потребителем была она сама.
– На черта тебе этот Павлик? Нет, ты скажи! Обоснуй! – требовала она. – Нищий, бесквартирный алиментщик. Ну-ну, взвали и тащи! Падать – так с высокого коня, Линка! Полюбить – так принца, а не нищего говнюка! Да и вообще, все мужики козлы и сволочи, ты еще не поняла?
Лина обижалась, а Светка продолжала искать высокого коня и не говнюка. А попадались одни говнюки, да и высокого коня что-то было не видать.
Ламара была подружкой столетней, с самого детства, соседи по даче. Вместе копались в песочнице, вместе бегали по полю с сачками, вместе собирали гербарии, писали песенники, плели венки, красили губы земляничным соком. Купали кукол, шили им наряды. Ламара была красавицей: чернобровая, вишневоглазая, с роскошной, в руку, толстенной косой. Семья ее, по словам Тамары Андреевны, была «очень приличной»: папа ученый, мама скромная грузинская домохозяйка, дедушка с бабушкой – два одуванчика, тихие, белоголовые, за ручку по поселку или с книжками в гамаках.
В восемнадцать Ламарку выдали замуж. Вот тебе и московская интеллигенция. Выдали за своего – а как же, какая там любовь! Семью надо строить! Да и боялись они, что красавица Ламарка влюбится в недостойного, в «не своего» и улетит из гнезда.
Свадьбу, шумную и богатую, гуляли в ресторане «Арагви». Лина, конечно, присутствовала.
От невесты было невозможно оторвать глаза – как же Ламарка была хороша! Тоненькая, глазастая, с персиковой кожей и красиво убранными волосами, в роскошном белоснежном, расшитом жемчугом платье, в длинной прозрачной фате.
А как она танцевала! Короче, все умилялись. Да и жених был неплох: высокий широкоплечий грузинский мужчина по имени Гурам. Гурамчик, как его называли близкие.
Молодые – так принято – сразу переехали в отдельную квартиру, кооператив, купленный заблаговременно. Квартира была обставлена и начинена всем, чем можно, начиная с кастрюль и постельного белья и кончая наполненным холодильником.
– Такие правила, – смущенно потупив глаза, объяснила Ламарка.
В семье родились дети, два сына, и Ламарка стала домашней хозяйкой – какая учеба. Семья – это главное.
Быстро располнела, погрузнела. Еще бы – стоять целый день у плиты! Гурамчик работал. Мужчина! Работал и… гулял. Причем не особенно это скрывая – командировки, конференции, врачи и медсестры, обычное дело.
– Обычное? – недоумевала Лина.
Ламара кивала:
– Все кавказские мужчины изменяют женам. Все, понимаешь?
Лина не понимала:
– И твой папа тоже?
Ламарка усмехалась:
– Ну ты наивная! И он, разумеется!
– Неужели и дядя Гоча? Тихий, молчаливый, скромный, для него же главное – семья.
– Главное, – соглашалась Ламарка, – кто спорит? Но себе не отказывал, уж мне-то можешь поверить! Правда, делал это осторожно, аккуратно. Маму жалел. Но делал ведь, делал!
Лина недоверчиво качала головой и отказывалась в это верить.
Ламаркин Гурам не стеснялся – в отпуск один, ну как бы один, все понимали, что не один, а с любовницей.
А спустя лет десять Ламара узнала, что у Гурамчика, чтоб его, практически вторая семья. И в той семье растет мальчик, сынок. Нет, уходить из семьи, от двоих детей и законной жены, Гурам не собирался. Но и тех не бросал, он же мужчина!
Та женщина была русской, сероглазой блондинкой – типаж, обожаемый горячими восточными мужчинами. Худенькая, веселая, светлоглазая блондинка – полная противоположность законной жене, темноволосой и темноглазой, полной и молчаливой. Вернее – не возражающей.
При этом условности были соблюдены: по выходным муж и отец был дома, по вечерам тоже. И когда он успевал – вопрос.
Ламара молчала. Все знала и ни слова! Боялась? Боялась, что уйдет? Та, русская, была хороша. Да и времена теперь не те, всем наплевать, что скажут люди.
Принюхивалась, приглядывалась, прислушивалась – нет, вроде все нормально. Ест с аппетитом, просит добавки. Значит, голодный. Там не накормили. «Да и чем там могут накормить? Кислыми щами?» – с презрением ухмылялась Ламара и подавала харчо, хачапури и тушеные потрошки. «Здесь дом, – убеждала себя она. – Дом, а не шалман. Здесь ему удобно!» А удобства Гурамчик ценил. Ложился в кровать итальянского производства – деревянную, комфортную, с высоким резным изголовьем и дорогущим ортопедическим матрасом, – и сладко мурлыкал. Балдел. Впрочем, кровать эта теперь была только для сна. С женой он не спал много лет.