На этот раз Нинель Саввишна была не в духе. Она с утра была взвинчена, с того раннего часа, когда стоит за окном непроглядная сырая темень, дым от чадящих сковородок застилает свет лампочки, все раздражены и очень торопятся с завтраком. Кухонная свара — не редкость, но в последнее время все до предела ожесточилось. Раньше двое ругаются, третий не лезь, а сейчас, в период гласности, самая безобидная перебранка приобретает сквалыжный гражданский характер. Сами собой в разговор вовлекаются не только те, что с ложкой над кастрюлей стоят, но и тот, кто на секунду заглянул на кухню, скажем, за солью. Последний сразу постигает смысл спора, бросает хлесткую, иногда нецензурную реплику, подливая этим масла в огонь, и исчезает с поля боя с чувством полного удовлетворения.
О чем спорили? Загляните в газеты. Там этих тем хоть отбавляй. Утром все началось с невиннейшей темы — цветов. Есть нечего, мыла нет, ниток не купишь, а в избытке одни цветы. Марья из двух угловых комнат, разведенная, с двумя детьми, сказала, что всем заправляет мафия. Мол, приезжают азербайджанцы, скупают на корню ботанический сад. Колотун В.Г. сказал: «Чушь! Гвоздики выращивают на юге, на месте вырубленных виноградников. И всех дел — котел с мазутом, по периметру поля труба для обогрева, а сверху пленка. Топи котел и собирай урожай. Гвоздика плодится там с невероятной быстротой».
Здесь бы всем согласиться, шут с ними, с виноградниками, но кто-то вспомнил незабвенное время, когда «был порядок», а некто тут же поинтересовался: «Когда было беззаконие?» И пошло-поехало, разве что кастрюлями не кидались.
В результате Игорек опоздал в школу, перекалился и сгорел утюг, его, проклятый, теперь не купишь, и в довершение всего она сожгла котлеты. Голые макароны сын, конечно, не будет есть, так и просуществует голодным до ее прихода.
Когда перед Нинелью Саввишной предстал давешний посетитель, она как раз думала про котлеты, и какой Игорь привереда в еде — весь в папеньку, и что сколько она ни бейся, гены есть гены, и недалек час, когда она и сына потеряет, так же, как его незадачливого отца. Глупые мысли, злые, стыдные, а тут еще этот тип! Она вдруг вспомнила его фамилию — Воронец. Как можно мужику жить с такой фамилией — то ли варенец, то ли жеребец? Но взяла себя в руки и вполне вежливо объяснила, что Библия может появиться только через месяц, никак не раньше…
— Мне не нужна Библия. Мне нужен Апокалипсис, — перебил ее странный посетитель.
Ах, вот оно что… А что такое Новый Завет, вы тоже не знаете? А она-то, дурища, толковала о научной работе. Как говорит Игорек, «покупочка произошла». Купилась на умный взгляд и высшее образование. Может быть, у вас, сударь, высшее и есть, но среднее отсутствует!
— Зачем вам Откровение Иоанна Богослова? — спросила она резко.
— Я хочу его откровение почитать, — твердо ответил Воронец.
— Я понимаю. Но зачем?
— Можно я вас провожу? — он вдруг сник, чистейшим платком промокнул влажный лоб.
Нинель Саввишна не нашлась, что ответить, только затрясла отрицательно головой, и такую, видно, прочитал он неприязнь в ее глазах, что немедленно исчез.
Нинель Саввишна решила, что он ушел навсегда, и обругала себя за излишнюю добросовестность. Стоило записывать его в библиотеку, оформлять заявку, объясняться по телефону, зачем понадобилась Библия, и выслушивать хамские нарекания, де, библиотека существует не для распространения мракобесия, а как светоч знаний.
Воронец пришел через неделю и, уже не спрашивая про заказ, стал объяснять Нинели Саввишне, что проводить ее хочет не для чего-нибудь там — не подумайте! — а чтоб поговорить, чтобы она пересказала ему Апокалипсис своими словами.
— Уважаемый Сергей Петрович, — голос у нее дрожал, — вы просите меня о невозможном. Это все равно, если бы вы просили у меня напеть что-нибудь в исполнении Шаляпина. И чтоб вы поняли, что Шаляпин — гений.
Будь это школьник или читательница, словом, любой вызывающий доверие человек, она, конечно бы, попыталась рассказать про Страшный Суд, но этому… холеному. На одном пальце перстень с рубином, на другом брелок с ключами от машины. И он все время этими ключами бренчит, смотрит куда-то вбок и монотонно бубнит, что если она не знает, о чем Апокалипсис, то он к ней претензий не имеет, но если знает — обязана рассказать, потому что тоска у него, тоска…
На этот раз он навязался-таки ей в провожатые. Нинель Саввишна вышла из библиотеки одна. Темно, скользко, она споткнулась на круглой ледышке, и тут неожиданно от стены отлепился Сергей Петрович и подставил ей крепкую, облаченную в пушистый мех руку.
Темна вода во облацех, темны и странны были их беседы.
— Все рушится. Кажется, держусь за стену, а она уходит из-под рук, как при землетрясении.
— Это я понимаю. Вы не удовлетворены жизнью, — менторским тоном увещевала его Нинель Саввишна. — А кто удовлетворен? С тоской надо уметь бороться.
— А вы умеете?
— Умею. Я читаю.
— А… Книга — лучший подарок. Поздно мне в книгах смысл жизни искать. Засыпаю, знаете. Вот Апокалипсис — другое дело. Сейчас все говорят — плюрализм. А какой может быть плюрализм, если в Японии уже помидоры выращивают в форме кубика? Чтоб легче было паковать. И опять же компьютеры! Не счеты, не костяшки занюханные, заметьте. У нас в этом деле форменное безобразие, экземпл, касса…
У-у-у… Как зубная боль! И проблемочки-то у него со спичечный коробок! Нинель Саввишна сочилась раздражением, но потом опять начинала утешать. Мол, хорошо, что у вас тоска, сейчас в стране бескровная революция. Суть ее в том, что каждый должен начать перестройку с себя.
— А ты начала? — от доверительности Воронец перешел на «ты», задышал ей в ухо каким-то иностранным благовонием.
— Начала. Я читаю, — сказала по слогам Нинель Саввишна. — Посмотрите, какая сейчас периодика! Люди месяцами в очереди стоят, у меня на каждый журнал отдельные списки. Для вас могу сделать исключение.
— Ну, читай, читай, — в голосе Воронца слышалась сумеречная укоризна, и даже не к ней одной, но ко всему зрячему-читающему, но глухому миру.
Через день он встретил Нинель Саввишну по пути в библиотеку, потом опять проводил почти до самого дома. Глупые, никчемные разговоры! Она понимала, что просто понравилась Воронцу и по-человечески, и как женщина, но зачем ей это — скучно! Душа стосковалась по благородству, а тут — отдел готового платья. Но уж взялся ухаживать, так не будь смешным. Зачем Иоанна Богослова сюда приплел?
Она уже знала и про жену, и про дочь, и что институт он не окончил, работать надо было и деньги зарабатывать. Отца он не знал, главный учитель — улица, мать ни в чем не винит, она святая, а прочие женщины — мусор! Но и этих он не винит, потому что счастья у них «кот нарыдал». А винит он во всем себя, потому что живет плохо, темно и непонятно.
«А я как живу? — думала Нинель Саввишна. — Мне скоро сорок, я интеллигентка, во всяком случае, таковой себя считаю. Я сама ушла от мужа, потому что он негодяй и бабник. Но у меня есть сын, мы с ним полноценная семья. У меня есть подруги, и все книжные шкафы в моем распоряжении. А это немало. Ну, хорошо. А дальше?»
Что — дальше? Она с уверенностью может сказать о себе: я — порядочный человек. За правду не боролась, но к особо срамным делам — как то доносам, взяточничеству, воровству — отношения не имела. Да и что воровать в библиотеке? Разве что книги, они дефицит. Наверное, Воронец не терялся в своем отделе готового платья. Вот его совесть и точит. А может, не совесть, а страх?
Бескровная революция раскрывалась, как веер, постепенно. Казалось, вот-вот все кончится, прихлопнут, ан нет, еще одна планка раскрылась, обнажая еще какую-то очередную правду, потом другая… И словно тина поднималась со дна чистого озера.
Да будет вам! И вовсе не чистым было это озеро. Сталинские дела, все знали, Берия чудовище и растленный тип. Людям известно это уже тридцать лет. И все эти годы они словно не замечали ничего, а тут вдруг опомнились. По статистике теперь мы то на втором, то на третьем месте — с конца, а если где-то впереди, то это ошибка.
Но если бы ей пять лет назад сказали, что такая будет периодика, она бы рассмеялась в лицо! Все образуется как-нибудь. Главное, люди узнали правду. Правда спасет мир. Вот только экология. Как она забыла про экологию? А Динозавр Петрович молчит об этом, надо бы спросить его при случае.
Опять Воронец! Мысли Нинели Саввишны вдруг закисли, зашли в тупик, и она обнаружила себя вдруг перед дверью с ключом в руке, который никак не лез в замочную скважину. Дверь наконец открылась, длинный, заставленный разнообразным барахлом коридор провалом уходил в туманную полутьму, отдаленный шум кухонной воркотни вдруг нарушился громким, слегка визгливым голосом Виктора Григорьевича, ее соседа справа.
Когда Нинель Саввишна уже сняла один сапог и, привалившись к стенке, с трудом стаскивала второй, Виктор Григорьевич возник в коридоре с большой дымящейся сковородой в руке. Седые, стоящие дыбом его волосы напоминали серебряный нимб.
— Народ! — страстно прокричал он, изогнув шею в сторону кухни. — Хотел бы я знать, что такое ваш народ! Бездельники, пьяницы и завистники!
Нинель Саввишна справилась со вторым сапогом, вскинула на него глаза, и, хоть губы ее ни на секунду не приоткрылись, сосед услышал ее немой укор: а сам-то ты кто? Как честный голкипер, он не уклонился от словесного гола, принял его даже с некоторым восторгом.
— И я такая же гнида, — прокричал он, перехватывая сковороду левой рукой, — но я хотя бы не считаю мелочь в чужих карманах. И не ору, сколько-де они получают в день!
Нинель Саввишна устало улыбнулась.
— А правда, сколько?
— И вы туда же, — он укоризненно покачал головой. — А я держал вас за умную женщину. Кооперация — наша единственная надежда. Сдохнем ведь! А советский народ кричит: пусть сдохнем, но обогатиться на нашей крови не дадим!
Он ткнул коленом свою дверь и тут понял всю неуместность дискуссии. Вид у соседки был не из лучших…