— Что ты имеешь в виду? — озадаченно спросил Никитин.
Лена не стала отвечать, лишь зажато вздохнула, затем стремительно словно гимнастка, выполняющая упражнение на соревнованиях, поднялась со стула и залепила Никитину пощечину.
Тот запоздало отшатнулся, но сделал это вяло, — Ленина ладонь целиком отпечаталась на его щеке.
— Ты-ы-ы! — засипел он грозно и в то же время ошеломленно и, вздыбив плечи, двинулся на жену.
Та легко, по-кошачьи проворно, бесшумно отскочила в сторону метнулась к столу, схватила лежавший на нем хлебный нож и наставила острие на Никитина:
— Только попробуй ко мне подойти! Только попробуй…
Никитин сник.
Мослаков был счастлив.
Он водил Иру по Астрахани и рассказывал о местных достопримечательностях, с которыми сам специально ознакомился перед приездом Иры, — делал это уверенно, со знанием предмета, будто был городским старожилом.
«Семьсот одиннадцатый», который он принял после ранения Чубарова, был поставлен на ремонт. Ремонтировали сторожевик здесь же, в затоне, у догнивающей баржи-нефтянки, за ремонтом присматривал механик — заместитель командира бригады по части ржавых железок, дыма в трубе и хриплого, будто с перепоя, гудка. Зная, что к новому командиру «семьсот одиннадцатого» прикатила невеста, — и не откуда-нибудь, а из самой Москвы, — он решил освободить Мослакова от нудных ремонтных хлопот.
Ире в Астрахани все было интересно: и соборы здешнего кремля, и местные медовые дыни, с ломтиками которых, как с сахаром, можно было пить чай, и то, что над городом летают настоящие лебеди.
— Люблю эту птицу, — неожиданно призналась Ира. — Есть в ней что-то благородное, горделивое.
— Я тоже люблю, — поддержал Иру Мослаков, — но вот местные охотники в отличие от нас с тобою лебедей не очень жалуют.
— Это естественно. Они предпочитают птиц, не летящих в небе, а лежащих на блюде, вкусно обжаренных, с пучком петрушки.
Они остановились у двух светлых, соединенных арыком прудов. На прудах плавали лебеди парами, на одном пруду — два лебедя и на другом — два лебедя: грациозные, с гибкими изящными движениями, кокетливо обирающие друг на друге перышки. Территория у них была строго поделена — на чужую воду лебеди не заплывали.
В секущую здешнюю жару Ира чувствовала себя превосходно — будто бы родилась в ней, хотя, как известно, приезжая публика из северного города под названием Москва в такую жару «плывет», словно нагулявшая жирок рыба на сковородке, и чувствует себя прескверно.
Лебеди, плавающие в прудах, неожиданно забеспокоились — что-то их встревожило. Мослаков поднял голову — в бездонном белесом-белесом небе парил крупный орел. Мослаков вскинул руку, прицелился в орла указательным пальцем и громко щелкнул языком.
Лебеди, хрипло курлыча и задирая головы, — вдруг орел камнем рухнет на них — поплыли к берегу, на котором стояли люди, под их прикрытие.
— А вдруг он нападет на них? Такое может быть? — спросила Ира.
— Никогда не слышал, чтобы орлы нападали на лебедей. Не бывает такого.
— Тогда чего же они боятся?
— Жизни.
Ира неожиданно стремительно прижалась к Мослакову, словно бы прося у него защиты, смуглое лицо ее побледнело, она закусила зубами нижнюю губу.
— Ты чего? — спросил у нее Мослаков. — Испугалась чего?
— Три недели назад в Москве застрелили моего троюродного брата, ни с того ни с сего получил пулю в голову. Случайно попал в уличную разборку и угодил под пистолет. Похоронили. Рева, слез было столько, что Москва-река вышла из берегов.
— У нас тоже… Случается, в общем, — Мослаков помрачнел, вспомнив о раненом своем предшественнике — командире «семьсот одиннадцатого». — Все бывает: и стрельба, и гонки на воде…
Орел, не теряя высоты, сделал над прудами широкий круг и растворился в солнечном мареве.
— А это что за растение? — Ира нагнулась, сорвала с красного куста былку, растерла ее пальцами, поднесла к носу. — То ли полынь, то ли лебеда, не пойму… Здесь все травы пахнут, по-моему, полынью.
— Не полынью — чабрецом. А эта трава называется цыганкой. Народ ее так зовет из-за красной одежки. Видишь, какая она яркая, — Мослакову нравилось объяснять Ире то, что здесь знал каждый школьник, нравилось «акынствовать» — говорить о том, что попадалось на глаза, иногда присочинять, иногда выкладывать «правду и только правду», — нравилось, как Ира слушает его и радуется мелочам, нравились ее широко раскрытые глаза.
Ира могла двадцать минут простоять у старого изъеденного жучками наличника и любоваться его легким кружевным рисунком, вырезанным сто пятьдесят лет назад неизвестным умельцем. Ее увлеченность удивляла Мослакова.
Иногда она останавливалась и ногою в ладной узкой туфельке-лодочке опечатывала землю:
— А вот здесь, в глубине, что-то есть.
— Откуда знаешь?
— Вижу.
Мослаков вглядывался в это место — обыкновенная земля. В немом недоумении приподнимал одно плечо:
— Ну и что конкретно тут может быть?
— Не знаю, что-то есть, и все. В земле находится что-то металлическое.
Ира остановилась и произнесла эти слова в одном месте, потом в другом, затем в третьем. Когда она остановилась в четвертый раз, Мослаков заинтересованно почесал пальцем затылок: место было пустынное, о таких принято говорить «ничье» — земляная тропка постреливала горячей пылью, ни людей, ни коз, ни автомашин поблизости не было — и Мослаков ткнул носком ботинка в изгиб тропки:
— Где видишь металл? Здесь?
— Здесь. Причем на небольшой глубине.
Мослаков огляделся и метнулся к кусту, растущему неподалеку, выдернул из-под него железку.
— Не этот ли металл ты засекла? А?
— Не этот.
— Сейчас мы проверим это псевдонаучное предположение, — Мослаков всадил острие железки в землю.
Ира оказалась права — на небольшой глубине Мослаков нашел две монеты, одна монета оказалась здоровенным красным медным пятаком, каких он раньше не видел, — с советским гербом и датой «1924 год», вторая монета была серебряная, старая, с причудливой вязью — то ли арабской, то ли татарской…
— Ну, Ир! — восхищенно воскликнул Мослаков. — Ты прямо настоящий кладоискатель!
— Кладоискатель-миноискатель…
— Во-во! Землю просвечиваешь, как рентген. Насквозь! — Мослаков повертел в руке пятак, сунул его себе в карман. — Это — мой талисман. А это… — он протянул серебряную монетку Ире, — твой талисман. Кстати, на севере Астраханской области расположена столица Золотой Орды — Сарай-Бату.
— Да-а? — протянула Ира с заинтересованными нотками в голосе. — Я даже не подозревала, что это может оказаться где-то здесь.
— Представь себе, я тоже не подозревал, что здесь сидел какой-нибудь Чингисхан. Или Мамай со своими головорезами.
— Моя мечта — принять когда-нибудь участие в раскопках…
— Ныне на месте Сарай-Бату — обыкновенная татарская деревня. Скот, который зимой держат в домах, нищета, сопливые детишки в неограниченном количестве, редиска на огородах. И никто ничего там не раскапывает.
— Жалко.
— Но мы с тобой в Сарай-Бату обязательно съездим, — пообещал Мослаков, — побродим по развалинам, поковыряемся в земле… Глядишь, отыщем золотое одеяние ханской дочери или серебряную саблю самого хана — с ножнами, украшенными изумрудами и большим рубином в рукояти. Ну, Ирина, ну глаз-ватерпас, ну, миноискатель-кладоискатель! Ну, гроза ханских тайников! — увидев, что лицо Иры сделалось каким-то далеким, задумчивым, Мослаков испугался — а вдруг он задел ее, обидел этими словами — и поспешил переключиться на другую тему. Предложил Ире: — Хочешь выпить местного виноградного вина?
— А разве в Астрахани есть виноград?
— В Астрахани есть все! Как в Греции. Местные татары — большие мастера по этой части.
— Кислое вино или сладкое?
— Кислое.
— Кислое не надо.
— Хотя бы ради интереса, Ир. Ведь даже в Астрахани не все знают, что тут производят свое вино.
Ради интереса Ира готова была и на Луну слетать — ей все было нужно знать.
Жизнь шла дальше. Ночи сменялись днями, дни — ночами, круговорот, происходящий в природе, был однообразен, как песок в пустыне. Днем людей изнуряла жара, вечером и ночью — комары.
Ире Астрахань нравилась.
— Потрясающий город, — сказала она, — в средней части России таких городов уже нет — не сохранились, вымерли.
— В России много чего не сохранилось, — Мослаков хмыкнул. — И вообще времена наступили такие, что даже умные перестали понимать то, что раньше каждому дураку было понятно.
— Не будем ругать время.
— Не будем, — согласился Мослаков.
Оганесов вытащил из кармана пачку стодолларовых купюр, отсчитал десять, придвинул Никитину.
— Ставка у тебя будет четыре таких штуки, — сказал он. — Это — аванс.
Расписываться нигде не надо и в налоговую декларацию заносить тоже ничего не надо.
— Отлично! — Никитин, потянувшись к деньгам, заметил, словно бы увидел себя со стороны, что у него противно и одновременно радостно подрагивают пальцы: он еще никогда не держал в руках такую крупную сумму. Тем более в долларах. — Спасибо!
— Одним «спасибо» не обойдешься, — Оганесов захохотал. — От тебя, адмирал, работа потребуется. Конкретная.
— Я готов! — Никитин сложил доллары пополам и аккуратно засунул себе в карман.
— Дело нужно наладить так, чтобы твои бывшие друганы — спецы по дыркам в границе — всегда оказывались на два шага позади нас.
— Это трудно, Георгий Арменович.
— Было бы легко, я бы тебе это дело не поручил и не стал бы платить такие бабки, а поручил бы кому-нибудь из своих дураков. Футболисту, например, или Карагану, — Оганесов покосился на сидящего рядом краснолицего потного Карагана и неожиданно подмигнул ему.
— Но, как говорится, что может сделать голова — не может задница, — Оганесов перевел взгляд на Футболиста, подмигнул ему: — Правильно, Тренер?
— Так точно! — незамедлительно отозвался тот.
— В общем, мы не будем пилить сук, на котором сидят погранцы, мы срубим все дерево. Так что, давай, дорогой, с песней вперед! У погранцов земля должна гореть под ногами.