ион, предлагаемый «Эйч-би-оу», и нынешнее приношение было невесть каким по счету повтором фильма, который он видел уже по крайней мере однажды, — про легавого под прикрытием, который прячется под личиной нью-йоркского бандита средней руки и понимает, что ему на самом деле нравится совершать правонарушения, поэтому он, соблазненный Жизнью, прикарманивает выгоду обоих миров, служит закону, нарушает закон, ходит по канату опасности, пока…
Имя сценариста для Эмори было новым, но покуда, всего через сорок минут после начала, он заметил уже три прорехи в сюжете, достаточно явные, чтобы набросить неизбежные очерки на холст его безлюдного осознания, — хороший признак того, что пропустил он и другие дыры, поменьше.
8. На хуй ремесло, пусть оттягивает на всю катушку.
9. Как может такое быть, что Лук не только понимает, но и способен говорить на чистом английском без акцента? Может ли быть кому-нибудь дело до этого?
10. Где любовь?
Эмори поднял ручку к лицу. Кончик он осторожно подвел к глазу, затем медленно отодвинул; ближе, затем прочь.
— О боже. — Насмешка в голосе дочери Берил, бессчастного воплощения подросткового вызова — она типичной украдкой маячила сразу за пологом из бус, отделявшим контору от жилых помещений. — Что? Волосок на шарике? Буээ. — И пропала.
11. Человечина. Как курица?
12. Изменить жен. главную на муж. имя. Модней/сексапильней. Или сексапильней/модней? Андрогиния в теме.
Поперек незатененных жалюзи нижней трети окна призрачно проскользила пластиковая и хромированная сигнальная рама полицейского крейсера. Без всякой охоты Эмори надел на ручку колпачок, кратко раздумал, не нырнуть ли ему под стойку, но вместо этого обернул к двери странно подвижное лицо, пойманное при поиске соответствующей личины как раз в тот миг, когда перезвон латунных индейских бубенцов (СДЕЛАНО В БОМБЕЕ) объявил о приходе сержанта Митчелла Смити, ОП[51] Прохладного Ручья. В любом возрасте этот плотный прямолинейный человек нашел бы мундир, какой бы на него сел. Удобно завершенный в своих накрахмаленных хаки, редко бывал он встречаем вне оных.
— Вот он. — У Смити был высокий возбудимый голос, трепещущий обещанием, какого он никогда не выполнял.
— Я он и есть, — признал Эмори. — Ну.
— Ты морж, хочешь сказать[52]. Повезло, что я просто не привлеку тебя по общему подозрению. Что ты натворил сегодня утром, Эмори, — выдавил пасту с середины тюбика?
— Вопрос. Это дружественный визит или обычный наезд? Меня так легко сбить с панталыку.
— Ну этого я пока и сам не знаю. — Он снял шляпу — жест церемониальный.
— Не рассчитывал сегодня тебя увидеть.
— Полицейская работа, Эмори, — мешок сюрпризов. — Шляпу он аккуратно уложил на стойке, ровно посередине между крупными красными руками. — С час назад позвонил Карл, сказался больным. Трейси почудилось, что микрофон у него обмотан большой тряпкой. Кхе, кхе. Но эй — нет улик, нет и обвинения, верно, адвокат?
— Вы за свою зарплату горбатитесь и даже сами не знаете, что вам отваливается — больничные, медицинская страховка, оплаченные отпуска. А попробуйте в горку да под горку потаскаться в старых башмаках трактирщика. На работу не выйдем — нам ведерко не наполнят.
— И чем меньше вкалываете, тем больше ноете.
— Слишком рано, инспектор, терпеть оскорбления от госслужащего. Тебе что, убивать некого или пончик есть не нужно?
— Ладно, Эмори, мог бы и сообразить, что… Господи, вот попробуешь услугу оказать, ночами не спишь к тому ж.
— Нашел того, кто согласен по дешевке спалить заведение?
— Лучше. — Он доверительно подался вперед. — У меня есть решение всем твоим неурядицам.
— Сам его спалишь.
Смити нагнулся ближе.
— Лук — легавый.
— Так? — Эмори потребовался миг, чтобы отточить ответ. — Без характеристик, без свидетельства о рождении, даже без удостоверения личности — кто такого соискателя наймет?
— Начальник Хеллоуин.
— Правда. Но это не действительность. Это не комедия. — Зазвонил телефон, и Эмори произнес в него. — Нет. — сказал он. — На здоровье.
— Ворочался с боку на бок, Эмори, — возобновил сержант Смити. — В два Бренда выгнала меня на кушетку. Может, в четыре я наконец засыпаю. В шесть мне сообщают про Карла. Можешь вообразить, в каком я настроении.
— Поговори с моим агентом.
— Ну, мне кажется, я принес пользу своими предложениями, техническим советом. Твердый гонорар мне не нужен, можешь мне очков начислить.
— Очко. Одно-единственное очко.
— Нетто или брутто?
— Нетто.
— Большое тебе спасибо. Это наживка для лохов. Нет никакого нетто, никогда не было никакого нетто, и никогда никакого нетто не будет. Есть в долине заблудшие души, которые питаются кормом для кошек, а ржавые почтовые ящики их ждут оплаты за «Звездные войны». «Инопланетянин» еще в долгах, я тебя умоляю.
— Ишь ты, поди ж ты, — объявил Эмори. — До чего смышлен наш рядовой состав. Сегодня у нас все хорошо осведомлены, к черту. После такого знания — какое прощение?
— Мы в участке много журналов читаем. Начальник выписывает «Киносекрет», «Пансканирование» и «Голливудских милашек», Карл получает «Медиазону», а я беру «Срез», «Кинопалец» и «Людей».
Эмори записал в блокноте:
13. Увеличить действие, уменьшить диалог. Иностранные рынки. Весь мир понимает без дубляжа или субтитров язык переворачивающейся машины, рикошета пули, кулака в замахе.
Номер 11, двухместный, Эверсон, Тед, мистер и миссис, вошли в контору в одинаковых нарядах, синяя рубашка в клеточку, бежевые шорты, каждый позвякивает комплектом ключей, Прекрасный денек, Рано выезжаем. Много миль ехать, тариф за номер $55 + налог + $6.50 за платное кино «Резиновые головы», «Виза», срок действия 12/95, Пока, до свиданья, Увидимся в другой жизни.
— Так что, Митч, — продолжал Эмори, — когда-нибудь слыхал об островах Общества?
— Не-а.
— А о капитане Блае слышал? О хлебном дереве? Марлоне Брандо? Знаешь, он там одним островом владеет[53]. Это его прибежище от безумия звездной славы. В общем, погляди когда-нибудь на карту Тихого океана — там повсюду острова-крохотули, сотни этих микроскопических точек без всяких названий плавают перчинками по всей этой огромной синеве. Этот сценарий — мой билет в рай. Куплю себе одну такую точечку рядом с Марлоном, свое укрытие от безумия себя, окрещу его Атараксия, нарисую собственный флаг, вздену на бамбуковый шест с подветренной стороны хрустальной бухточки, приезжай в гости, когда захочешь, ты с Брендой или ты и ты, ни собак, ни детей, ни постояльцев, ни колокольчиков, ни ключей, ни денег.
«Син-мен», наш сюжет покамест.
Однажды сияющим утром Большого Яблока спускающийся лифт Всемирного торгового центра-2 открывает двери на семьдесят шестом этаже[54], и в нем обнаруживается — обожемой! — мужчина, скорчившийся в углу, без сознания и совершенно голый. Умело приведя его в чувство, доктор Констанс Питерсен, красивая психиатресса, которой случилось практиковать в этом здании, прикрывает мужчину своим пиджаком от костюма и ведет сквозь толпу любопытных в укромность собственного кабинета. У этого таинственного Джона Доу нет не только удостоверения личности, но и памяти, поверхность его мозга, очевидно, раздета донага так же, как и его тело. Добрый врач заинтригована. Она решает взять его к себе домой в городской особняк на Восточной стороне, где у нее второй приемный кабинет и множество свободных комнат, поскольку он, судя по виду, примерно тех же размеров, что и ее бывший супруг (чуланы и выдвижные ящики ломятся от брошенных, но стильных мужских нарядов), потому что он молод, пригож и хорошо сложен, и потому что это кино. Последовательность быстрых сцен. Серьезное обсуждение множества его проблем. Менее серьезное — ее. Вылазка в ресторан. Она ему показывает, как есть омара. Он ей показывает, как делать стойки на руках на запаркованных машинах. Ведет себя он, как человек едва ли старше двенадцати лет. Они наперегонки бегут к такси на углу. Лижут шербет друг у дружки. Ее спальня: монтаж кожи и членов. Она никогда не испытывала такого чистого чувственного наслаждения. Она осознает, что ее понимание слова «любовь» прежде было совершенно неверным. Пациенты ловят ее на улыбках в неподобающие моменты. Дни телесного веселья, но для мистера Джона Доу — никаких перемен в головном отсеке. Он славный парень, всего на одно деление не дотягивающий до исчерпывающей мужественности.
Однажды, когда Констанс на работе у себя в башне замка распутывает сокровенности мира, «Джон» решает выбраться и поизучать город. Последовательность кадров с наивной реакцией на дисгармонию улицы. В подземке его берут на гоп-стоп и, ввиду его незнания процедуры того, как полагается себя вести жертвам, ранят ножом в руку, а из возникшей раны изливается кровь подозрительно не-красного цвета. Инстинктивно ощущая, что таким зрелищем делиться ни с кем не стоит, «Джон», зажимая себе руку, спешит домой рассмотреть травму в одиночестве. Он уже замечал в одной более ранней сцене, что, когда доктор Питерсен случайно порезалась кухонным ножиком, кровоточила она красным. Почему же он другой? В ванной он изучает собственную внутреннюю жидкость, с любопытством растирает ее между пальцев, робко пробует языком на вкус. Воздействие незамедлительно и потрясающе; монтажный переход: ярость и вой пейзажа с потоками небес и взрывающимися скалами, где под приливами вздымающейся магмы, фонтанирующими фумаролами, в молчании таятся глубокие черные покои, полные черных машин, поблескивающих и зловещих.
Констанс возвращается и находит «Джона» — оцепенелого на кафеле ванной. Смятенный, перепуганный, рассказывает он все — от крови до видений. Доктор Питерсен заинтригована. (1) Исцеляющийся мозг ее уникального пациента выдал первые образы из жизни до лифта. (2) Представление о том, что занимаешься любовью, что в тебя проникает существо ни человеческое, ни, очевидно, вообще из этого мира, непростительное нарушение норм культуры, нравственности, профессиональных и личных наполняет ее двусмысленностью чувства, невыносимой ни в каком смысле, кроме эротического.