— Лорина это читала? — спросил сержант Смити.
— Она считает, что это про нас, — ответил Эмори.
«Джон» начинает проводить тайные сеансы в ванной — вновь и вновь растравляет свою рану, пробует кровь на вкус: всевозрастающее пристрастие к образам, которые он пока еще не вполне может понять, к сменам кислотного цвета и форм, осколкам повествования, что, кажется, предлагают намек на тайну его самого. Из кусков складываются со временем такие вот тревожные факты: в другом мире в другой вселенной существует цивилизация машин — или некое к оной приближение, все понятия тут в высшей степени относительны, конечно, поскольку при таком причудливом переносе из одной вселенной в другую понимание и субстанция также подвергаются мучительному преображению в физические и духовные понятия принимающей действительности, comprendre? [55]Например, устройство наших глаз окажется совершенно неспособным воспринять «Джона» в его естественном состоянии. Он — продукт неудачной попытки искусственного разума создать органическую жизнь, трехмерное воплощение системы машин, чье собственное происхождение более не отлагается в банке памяти. Счастливый в неведении своем, он процветает под наставничеством компьютерных повелителей, покуда однажды его послушание не отменяется взбрыком биологического программирования, и его поспешно не изгоняют из его мира за попытку получить доступ к главному компьютеру. Его настоящее имя — Лук.
— Может, эта девка-врач могла б изобрести какие-нибудь специальные очки, — предложил сержант Смити, — которые бы ей позволили видеть Лука таким, какой он на самом деле.
— Она не такой врач.
— Друзья ж у нее есть.
— Ну да, только она не смеет заикаться про Лука.
— Подружка — подружке-то она все расскажет.
— Ага, а у этой подружки — дружок, и он легавый, и расследует все эти крайне странные убийства, когда убийца взрезает горло своим жертвам и, очевидно, пьет у них кровь. А в одной особенно отвратительной сцене преступления находят образец чудно́й крови, которую судмедэксперты не могут определить.
— Но зачем Луку резать всю эту публику?
— А, — произнес Эмори, — это не Лук, это его брат-близнец Лод.
Да, потому что Лод — это Лук, усовершенствованный вариант, изначальную ДНК отредактировали и исправили, чтобы произвести на свет второго синтетического человека, с виду — полную копию, но все свойства у него улучшены: он сильнее, проворнее, сообразительней, но еще и подлее, угрюмее и безумнее. Его изгнание быстро и действенно.
— Земля — просто свалка для инопланетного мусора, — задумался сержант Смити. — Недурно. Подсунем им старую телегу про охрану окружающей среды.
— Разовьем эту тему в продолжении, — ответил Эмори.
И вот, когда Лод научается восстанавливать себе память (лизни эту кровь, крутни те колесики), он вынужден претерпевать соответствующее увеличение и уровня боли — он не может спать, не может сидеть, не может утишить это жужжанье у себя под кожей, — и интуитивный зуд шепчет ему, что единственная мазь от этой беды — знание. Но как только прорехи в его самости залатываются, а боль продолжает колотиться, как гонг, курс его неизбежен: превозмочь пределы индивида, выследить брата, которого где-то укрывает эта планета, отхлебнуть от таинств его крови. Так и начинается убийственный разгул Лода, все жертвы необъяснимо похожи, все их горла вспороты, временами — улики вампирической деятельности, временами на месте преступления обнаруживают странную синюю жидкость, этих элементов хватает, чтобы вызвать интерес команды «Омега», сверхсекретной правительственной конторы, что занимается такими тонкими делами, как политические покушения, межпланетные вмешательства и необходимые зачистки следов, как великие, так и малые. Поэтому, когда подружка — помните ее? — пробалтывается дружку, он извещает эту команду «Омега», и та набрасывается на Нью-Йорк и квартиру доктора Питерсен. Дружок меж тем, архетипичный выпендрежник, спешит в квартиру первым, чтобы перехватить убийцу — а заодно и славу.
— Всего-навсего голливудский легавый, — пробормотал сержант Смити.
— В каком это смысле? — уточник Эмори. — Это правдивая история, основанная на данных под присягой показаниях.
И вот дружок вламывается в дом и находит, что Лук возмужал, стал сильней и агрессивней после своих многочисленных сеансов восстановления памяти. Свирепая хореография сцены драки. Умирающий дружок, полагая, что обращается к Лоду, сообщает Луку достаточно для того, чтобы тот сам заполнил пробелы. Констанс возвращается домой — в разгромленную квартиру и к одному мертвому легавому. Эй, говорит Лук, давай сбежим, и послушная доктор Питерсен хватает наличку, кредитки и зубную щетку, чтобы удрать со своим инопланетным любовником, потому что он юн и т. д., и т. п., и проч., и потому что это кино и все такое.
Монтажная склейка: погоня.
Изгои в бегах (неувядающий любимчик всех кинозрителей повсюду, у чуланных преступников всех возрастов и полов). Наших героев преследуют по всей стране представители полиции нескольких штатов и городов за различные убийства, совершенные Лодом, Управление полиции Нью-Йорка — за убийство их сотрудника, команда «Омега» — сами знаете за что, и Лод, который напал на их след потому что… потому что…
— Потому что один из этих омег подобрался к нему слишком близко, и Лод запытал его до смерти, требуя информацию, — предложил убедительный сержант Смити.
— Ладно, — уступил Эмори. — Полтора очка.
Машины, пистолеты, кровь и взрывы. Пусть камера плетет свое колдовство. Закончить Луком и Лодом — они встретились лицом к лицу на живописном фоне…
— Большого каньона, — предложил Смити.
— Слишком уж большой. У него внутри люди выглядят незначительными.
— Малый Большой Рог?
Эмори показал головой.
— Долина памятников, Юта. Они борются на сбежавшем дилижансе.
— Я думаю про национальный парк «Потоки лавы» в северной Калифорнии, знаешь, напоминает старую усадьбу еще на Металуне или как там мы ее, к черту, решим назвать.
— Я вижу Гавайи, обод действующего вулкана. Подумай, сколько синематек можно ограбить, столько великолепных съемок «Общественного телевидения» и «Национального географического журнала»[56], ужасающие извержения в изнурительных порнографических деталях.
— Но что там делает наша бестрепетная парочка?
— Прячется. Откуда я знаю? Ты же мне сам сказал на той неделе, что все равно на такие мелкие нестыковки всем наплевать, лишь бы сама картинка ослепляла. Ну? Пламя, пузыри, пепел, дым, ползучая грязь, сержант Макгэрретт преследует по пятам, вся команда Пять-ноль со своими «флоршаймами» в огне[57]. Ну кого такое не ослепит? Да это ж самоходный продукт.
— Самоходный — да это, блин, прям чертова сороконожка. «Син-мен-2I», 3, 4 скоро на экранах ближайших к вам кинотеатров.
— А Уоррен как на это смотрит?
— Уоррен считает, что я должен отснять весь сценарий сам в зернистом черно-белом изображении с рук на «Супер-8»[58], без актеров, с пластмассовыми фигурками в настольных декорациях, которые он готов помочь мне построить. Фильм, который всем нам принесет общий доход цента в два. Уоррен слишком кино насмотрелся. Он находится на жопном крае гордой сидячей традиции.
Из-за спины Эмори раздался треск бусин — полог раздался и пропустил высокую бледную женщину с покрасневшими ноздрями и утомленными глазами. На ней был полинявший фланелевый халат, из нагрудного кармашка с монограммой вырывался мятый цветочек розового «Клинекса».
Она учтиво кивнула в сторону полицейского.
— Митчелл.
— Лорина.
Она повернулась к мужу.
— Ты сегодня с Айрил говорил? — спросила она, и жар от ее слов подымался, как волны от летней дороги.
— Нет, сегодня с Айрил я не говорил, я не видел Айрил утром и не рассчитываю увидеть Айрил, пока она не восстанет из своего гроба на закате. А что?
— Она обещала не уходить, пока с тобой не поговорит.
— Угу.
— Если мы не разрешим ей замуж, она сбежит навсегда.
— Угу.
— Она устраивает побег. С этим громилой Ласло.
Эмори посмотрел на нее.
— Кто такой Ласло?
Казалось, она исчезла прямо у него на глазах, качающиеся пряди ярко раскрашенного пластика — единственное свидетельство ее явления.
Мужчины переглянулись.
— Желудочные гроздья, — пояснил Эмори. — У нее кишки запутались, «совсем как на Марсе», говорит. «Лиловые. Я чувствую там лиловый цвет».
— Что, во имя всего святого, такое желудочные гроздья?
— Тш-ш-ш. Она про них вычитала в «Вирусной неделе».
— Похоже на шоколадный батончик.
— Умнее в жизни ты ничего не сделал, Митч, — той вазэктомии.
— Ну, есть еще собаки, конечно.
— Не слыхал я, чтоб собаки в последнее время сбегали в Денвер. Или чиркали себя по лапам пилочкой для ногтей. Или два года отказывались признавать чье бы то ни было присутствие, кроме ближайших членов семьи.
Смити осмелился на сострадательную позу — вариант того, что стандартный рабочий патрульный предлагает расстроенному гражданину.
— Ад современного родительства, — сочувственно промямлил он.
— Сдается мне — поправь меня, если я не прав, — но в этом неистовом хозяйстве есть только один член с достаточными основаниями, как эмоциональными, так и философскими, кто мог бы даже начать задумываться о самоубийстве как о возможном выходе.
— Знаешь, Эмори, не нравятся мне такие разговоры.
— Но я тут на днях ее застал за тем, что она коросту сковыривает. «Зачем?» — спрашиваю. Она мне: «Я шрамов хочу, папа, с ними я выгляжу интересней».
— Детвора, — произнес Смити, покачивая шишковатой головой. — Парняга Ласло этот — не про некоего ли Ласло Леблана речь?
— По-моему, я не желаю об этом слушать.
— Заморыш такой, длинные жидкие космы, желтые очки, ходит так, будто у него в паху все нагноилось.