— Чего уставился? — У говорившего не было зубов, а один глаз ему закрывала повязка. Перри проталкивался дальше. Коридор, где толпились, как в проходе на стадионные трибуны в день крупного матча, вдруг весь взорвался дикой перестрелкой из водяных пистолетов между противостоявшими командами визжавших мальчиков и девочек в тангах, расшитых блесками, а столь привольно распылявшаяся жидкость была крайне подозрительной природы. Перри увернулся, провилял и двинулся дальше.
Следуя за психическим током до его источника, Фрею Балдурссон он обнаружил в «Венерином холме» — ослепительна в своем сверхгеройском облачении: комбинезон в обтяг из черного спандекса и бейсболка, расшитая рунами, — контраст попросту подчеркивал ее ослепительную, почти нечеловеческую светловолосость, такой вид призван был щекотать взор любого пола; она всегда сочиняла, вылепливала из физического фотогеничное — навязчивая тяга, она это признавала, но одержимость эта одарила ее граалями-близнецами времени: славой и богатством. «Возможно, я не способна рассказать приличную историю, — исповедовалась она, — или выявить законченный характер, но, бог мой, я умею снимать голую кожу». Текстуры — она любила текстуры.
В середине этой кишащей комнаты средоточием глаз, софитов, объективов была королевских размеров кровать из мотеля, простыни цвета морской волны, подушек нет, и на ней на коленях стояла молодая женщина с рыжим ирокезом, впряженная в чудовищный подсвеченный дилдо, который она пыталась с бестрепетной предусмотрительностью направить в приподнятое отверстие чешуйчатого изумрудного существа, в котором лишь отчасти можно было распознать человека по неуместному розовому пенису, который уныло свисал из дыры в костюме.
— Больно, — жаловалось существо.
— Снято! — Фрея нетерпеливо шагнула в свет. — Ты слишком напряжен, Тони. Ты практикуешь дыхание? — Существо согласно пробубнило. — Итак, запомни, ты — цветочек, а не камень.
— У меня, по-моему, батарейки садятся, — доложила мисс Ирокез, показывая на прозрачный пластмассовый рог у себя между ляжек.
— Элси, — позвала Фрея, — разберись с этим, пожалуйста. И побольше желе «Кей-уай». Мне нужен качественный глянец на крупных планах.
Взгляд ее скользнул по Перри и перетек на то, чем она занималась. Сосредоточивалась при своей режиссуре она абсолютно — ни дать ни взять командир подводной лодки, готовый запускать торпеды, вся огромность мира сгустилась до мишени, покачивающейся в перекрестье перископа. В такие мгновения она была непреклонна, темпераментна была, она не снимала трубку, все попытки выйти с нею на связь снаружи фильтровались двумя единственными персонами, которые могли или желали осмелиться заговорить с нею при производстве: ее личной помощницей Элси — разновидностью самой Фреи, только мельче, компактнее и темнее, — и Клоком, ее мужем — призрачным присутствием в кожаных штанах и очочках в стальной оправе («нацистские буркалы», как их называла Фрея), а его крупный костлявый нос — предмет обычных шуток, одиозный аромат торфяника от его неизменной черной сигаретки усиливал общий дух тревожного всеведения, каким он отпугивал поклонников и последователей. Распределитель и получатель секретов, Клок доверялся лишь собственной жене и своему личному помощнику Эрику — амбициозному подхалиму неопределимой лояльности, кого Перри избегал изо всех сил. Домашняя жизнь этой экзотической компании не поддавалась зондам воображения, по крайней мере — столь очевидно несообразным, как у Перри. Он тем не менее легко представлял себе Фрею одну — либо одну в уединении своего жилья, либо одну наедине с ним самим.
Человек рядом с Перри — зловещая точная копия его дедули, — спокойно понаблюдав за действием, повернулся к нему, чтобы мягко признаться:
— Хочу быть жижей.
Перри учтиво уставился, дожидаясь, словно объяснение помогло бы.
— Вижу себя охватывающим недугом, чье половое взаимодействие сводится к окружению, проникновению, усвоению покорного партнера. Фрея считает, что это шикарный замысел. Она меня обмажет лиловым «Джелл-О».
Фрея призвала всех к тишине. С чудища на кровати наконец-то, и к вящему удовлетворению, оборвали цвет, хотя под конец дефлорации мисс Ирокез так глубоко погрузилась в свою роль, что ей дважды пришлось командовать, чтоб кончала пистонить. Извинившись перед Тони, она сказала:
— Жалко, что у меня этого гада не было два года назад — именно такое требовалось моему бывшему.
— Такое им всем требуется, — объявила Фрея, — попробовать на вкус молот Тора. — Она заметила Перри и улыбнулась. — Ты сегодня выглядишь до крайности хорошо. Подгон вполне крепкий. Танцуешь, как боксер. Очень агрессивный. Очень здесь. Чем ты сегодня промышлял? Хорошо себя вел?
— Ангелически. — Чересчур много комплектов навостренных ушей, слишком много подстроившихся сознаний. Ему стало неловко.
— А ты знал, что на меня разок напал неприятельский подгон? Врага, про которого я и не знала, такие всегда хуже прочих. Да, и сегодня та личность начисто ослепла. — Улыбка не изменилась ни размером, ни формой — настойчиво сияла перед ним, бросая свой загадочный вызов. — Мой протеже, — объявила она любопытствующим. — О Перри Фойле вы еще много чего услышите. Что у тебя для меня сегодня?
Он отдал ей кассеты.
— Двойной сеанс. Комедия, трагедия, прекрасное театральное развлечение на весь вечер.
Элси одарила его взглядом, чуждым всего человеческого, свет от ее темных радужек больше напоминал блеск на панцире насекомого.
— Fryska flokks[68], — сказала Фрея. — Пошли пульсанем.
Кабинет Фреи, модная расстановка кожи, хрома, рельсовых светильников и зеркал — сколько там полупрозрачных стекол, как у той посеребренной панели, скрывающей глазок Перри в «Доме траха»? — располагал очевидным сходством со спортивным клубом — равно как и игровые комнаты, видеодекорации, просторное гнездышко с велотренажерами и подвешенными к потолку корзинными упряжами, свидетельство проворного овладения одной иммигранткой нынешними течениями рыночного продвижения. Изощренный, грязный секс упал-отжался, показываемый в среде здорового гигиенического атлетизма, — сочетание, рассчитанное дразнить так, что никакой национальный раскол не выдержит. «Тренер по аэробике в будуаре», — провозглашал «Повеса»[69], кому Фрея заметила: «Я та, кто должна прийти».
Полки от пола до потолка набиты были кассетами со всеми творениями «Производства „Клевая кошка“». Стены оживлялись обрамленными афишами нескольких фильмов («Горячие орешки в меду», «Лестница в люльку» и т. д.), где она снималась в главной роли в ранние годы своей актерской карьеры, глянцевые снимки с автографами смуглых и стройных, и окутанных культурой, ее друзей, ее клиентов. Письменный стол усеивали причудливые куски дерева и камня, которые, как быстро обнаруживал любознательный посетитель со склонностью все трогать, представляли собой древнюю резьбу человечьих очерков как фаллических, так и вагинальных, их мистическая сила входила в тебя при касании, гарантируя, как, смеясь, называла это Фрея, «зудливый денек».
Она сунула одну кассету Перри в видеомагнитофон; телевизор — он не видал экранов крупнее — зароился образами, серые фигурки боролись на смятой постели в зернистом, безвоздушном мире на дне морском.
На Фрею произвело впечатление.
— Обожаю, как у тебя все оно выглядит. Съемки с поля боя.
Довольный Перри робко кивнул. Он смотрел на нее, пока она смотрела на экран, нескончаемые варианты себя, казалось, она сбрасывала без усилий и неосознанно, каждая слущенная копия — предмет созерцательной красоты, непрерывно восполняла себя во мгновение ока — с тем, чтоб оказываться непрерывно новой. Должен быть какой-то незримый смотритель, кто таскался бы следом и собирал эти призрачные продукты линьки жизни, ни мельчайшей частицы которой не следует терять.
Ее глаза. Он едва мог вытерпеть их внимание.
— Скажи мне, мой маленький 007, а что именно этот славный господин делает с теми вот куколками мутантов-ниндзя?
Он понятия не имел.
— Наглядные пособия? — осторожно предположил он.
Фрея наморщила носик.
— Внимательней, пожалуйста. Лицо девушки. Переживает ли она радость? Учится ли чему-то новому? Нет, она просто терпит повторение одного старого грустного урока: мужчины — свиньи. Боюсь спрашивать, но это комедия или трагедия?
— Я смеялся, — признал он, пожимая плечами, беспомощный, низменный, презренный, да, я тоже. — Пару раз.
— Да, и это значит, что твой средний мудак будет кататься по полу, держась за бока, и пленка эта станет чудовищным хитом и заработает мне целый мешок денег, невзирая на тревожное количество блошиных укусов, которые у мистера Елдульки, похоже, на его обширной белой жопе. Могу я поинтересоваться о природе другой кассеты — трагедии?
— Э-э, наручники и, э… прочее.
— Приберегу на потом. — Она выключила телевизор. — Не пойми меня неправильно, Перри. Я очень ценю то привилегированное окно, что ты мне открываешь на определенные антропологические аспекты половой жизни современных дикарей, но, если честно, меня начинают беспокоить вредоносные воздействия. Вы, американцы, и без того такие неотесанные, сильно любите огрубляться еще больше. Здесь требуется столько образования, столько работы еще нужно проделать. Мне часто бывало интересно, а что если для совокупления было б необходимо, чтобы мужской орган был не твердым, а мягким — такой кашицей, хлюпающей, мягкой до того, что фу. Подумай-ка. Тогда б и сама форма мира коренным образом изменилась. Коренным буквально — вернулась бы к корням.
— Но я ж эту херню не режиссирую, — не согласился Перри. — Я тебе лучшее приношу, а выбор там не слишком-то обширен.
— Я знаю, знаю… — Когда она коснулась его голой руки, ткань тела озарилась. — …Не хотела критиковать тебя лично. Но та особая разновидность эротики, с какой ты постоянно сталкиваешься там, у себя, в доме ужасов, не помогает развивать здоровые воззрения.