— Спасибо, чувачок, — и, схватив камкордер, вместе со своим одержимым племенем исчезла.
Пока Перри с трудом выбирался из ванны, в открытых дверях материализовался Танцор Хула, окинул сцену одним долгим взглядом и громко провозгласил:
— Как этот человек даже помыслить может о том, чтобы баллотироваться в президенты?
Как мог, Перри почистил на себе рубашку и штаны влажной тряпицей для умывания. Кто заметит пятна в этом бедламе?
Бледный грибообразный человек с обильной волосяной порослью на теле объявил:
— Я уже четыре дня не ношу одежду.
— Сильвия Плат однажды описала мужские гениталии как похожие на индюшачьи шеи с их мускульными желудочками, но она, конечно, была поэтом[74].
— Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал.
— Он сказал, что мой любовный канал загрязнен, поэтому я ему сказала, что в его мускульном шесте завелись термиты.
Перри проталкивался сквозь неразборчивую толчею, словно обезумевший пригородный пассажир; преград он больше не потерпит.
Да. Из-за горного хребта плеч грубых обжор в виду наконец-то показался простор буфетного стола. Он засек брешь в линии защитников и рванулся к свету. Проник — вот он уже нос к носу с лакомствами, его изголодавшийся взор обегал стол взад и вперед, и снова обратно — и ему не удалось опознать ни единого съедобного кусочка. Он начал сызнова — медленным панорамированием, отмечая размеры, формы, оттенки, фиксируя каждый доступный аромат. Казалось, преобладали телесные тона, мертвые морские существа на льду, освежеванные, но не приготовленные. Если огонь, как некогда проинформировала его Фрея, отмечал важнейшее взаимодействие между человеком и божеством — чьим символом и празднованием была приготовленная на огне еда, — то это сырое попурри указывало на то, что сегодня вечером он и его со-гости остались сами по себе среди неприкрытых фактов друг дружки.
Он уже приготовился отведать горку розовой жижи, которая, как он заключил, вероятно, была лососевым соусом, когда, уже нацелив к нырку пшеничный крекер, заметил, что вершину холмика цвета розы украшает бледный серп сброшенного ногтя. За чашей с пуншем — прудом ледяной крови, которую он желал бы считать подправленным брусничным соком, но та вместо этого пахла холодной свеклой, — он засек забытую тарелку с колбасками размером с большой палец: лишь О́дин знал, из чего они состояли, но, судя по виду, колбаски эти хотя бы прошли мимо теплой духовки. Он решился рискнуть и попробовать, наколотая бурая штуковина уже наполовину поднеслась к его губам, и тут заговорила незамеченная мелкая женщина под боком:
— Ты ж не собираешься это в рот совать, а?
— Ну… — Он оглядел ее: темные волосы, темные глаза, тугое тело под футболкой «Я РАНЬШЕ БЫЛА БЕЛОЙ», — …вообще-то да, собираюсь.
— Но это же мясо.
— Да ну? — Подозрения уже пятнали чистую долину возможностей.
— В них есть мясо.
— Я кладу мясо себе в рот все время, — ответил он, суя кусочек себе в жующие зубы, и спорить готов, ты тоже это делаешь, захотелось добавить ему.
— Я Ула, — провозгласила она, сменив голос — очевидно, уступая проигранное очко питания.
— Да ну? — Он вытер сальные пальцы о влажную штанину. — Вот так встреча. — Или они уже встречались? После пары визитов начинал верить, будто знал — на каком-то уровне — всех присутствующих. — А я… — значительная пауза обработки, пока он дожидался возникновения на экране подходяще царственного эквивалента, — Соландер.
— Вот откусываю я от фрукта или от овоща, — продолжала она, — и буквально ощущаю, как очищаются мои внутренние органы. Такой нежный смыв, от которого я вся резонирую и освежаюсь. И не только тело мое, но и душа отмывается дочиста и обновляется. Ты ж сознаешь, надо полагать, что также перевариваешь душу того существа, которое ешь?
— Еще бы — в этом и весь смысл, правда же? Захавать себе жилистую силу тех здоровенных мускулистых зверей?
— Душа животного, его состояние к тому мигу, когда ты его заглатываешь. Ты в курсе подробностей современных методов забоя?
— Просвети меня.
— Это же серьезно, знаешь, вопрос жизни и смерти.
— Тебя беспокоит состояние твоей души — и ты приходишь на такую вот тусовку?
— Я взрослая девочка. Жизнь сводится не только к еде.
— Актриса, верно? — Не в силах перестать неразборчиво жевать предлагаемые ништяки, Перри закинул в рот невинную с виду помидорку-черри и тут же начал давиться — как можно более стильно — сливочной пастой внутри: пюре из моллюсков, чьи души, очевидно, сбились с пути истинного.
— Ты такой психичный, — с сарказмом произносила она. — Должно быть — Скорпион.
— Я друид. — Ему удалось прочистить горло зловонным глотком «Бергеншприцена», «дерзким новым вкусом Ледникового периода», дистиллированного из шельфов тающих ледников.
— А, из этих.
Она явно не отличала друида от дромадера.
— Так что, — спросил он, — я тебя в чем-нибудь видел?
— Видак есть?
— Ты Клевая кошка?
— «Теплые ночи в атласе», «Валентинная попка», «Пастушки в кожаных наштанниках». Лошадка-качалка в бараке со специально сделанным рожком седла. Сверху там была я.
— Славные приводящие мышцы. — Мгновение он ее поразглядывал. — Слушай, должен слегка признаться. Я тоже актер, и мне кажется, нам следует подумать о том, чтобы вместе поработать.
— Что ж, Сол, у меня правило: никаких действий с незнакомыми, без исключений. Мне нужно знать парня, я хочу, чтоб он мне нравился, я хочу снимать искреннюю картину. Хочу, чтоб мне в радость было.
— Недурное правило.
Брови ее суховато приподнялись.
— Ты удивишься тому, сколько людей с этим не согласны.
— Шпаки хуястые.
— В самую точку — не знаю, чего они хотят, не хочу того. Что у них есть.
— Слушай, у меня тут машина… ну, вариант подвида машины, но с места на место меня перетаскивает, и…
Она качала головой.
— Не могу. Вечером тут выступление.
— Не распятие ли?
— Не говори мне, что ты там чудо-иудо.
— Я оператор.
— Ты же сказал, что актер.
— Я и то и другое делаю. Я расторопный. С объективом просто волшебник. Сниму тебя, как богиню.
— Едва ли мне нужна твоя помощь, чтобы хорошо выглядеть.
— Сама знаешь, я не это имел в виду.
— Я о тебе ничего не знаю, кроме твоих тошнотворных особенностей питания, нелепого имени и лживого языка.
— Когда доснимем, я отвезу тебя домой.
— Настойчивый какой паренек, а? Я же сказала — мне требуется определенная информация: дата рождения, увлечения, любимый Битл, результаты проверки на ВИЧ.
— Чтобы покататься на машине?
— Особенно чтобы покататься. Кто знает, какие границы нам придется пересечь?
— Ну, боюсь, у меня с собой нет нужных документов.
— Сам виноват.
Перри пришло в голову, что единственного доступа к сокровищам, прячущимся под провокационной футболкой Улы, ему удастся добиться через посредство работающей камеры. Личное отвержение тем не менее оказалось прервано прибытием соседки Улы по комнате — Мораг, втиснутой в черное вечернее платье Вампиреллы[75], лицо — меловая маска косметики, губы — глубокой ночной синевы. Презревши Перри, она сурово зашептала что-то в склоненное ухо Улы.
— Я нужна, — произнесла Ула.
— Пожар в трюме?
— Нет, на сей раз, боюсь — у кого-то в штанах, нам с Мораг поручили его гасить. — Она подалась к нему поближе, и какой-то ослепительный миг Перри верил, что ему даруют утешение надушенного поцелуя, а не замечание sotto voce[76]: — Будь осторожней в туалете. Думаю, ты описался. — После чего она прохлопала его по спине — славный ты парень — и отчалила.
Он повторно изучал штаны на себе, растягивая набухшие складки материи меж пальцев, когда осознал, что в этом внимании не одинок. И тут ноздри его настигло зловоние тлеющего болота.
— Что-то потерял? — спросил Клок, помахивая для выразительности своей черной сигареткой.
— Нет-нет, мелкий несчастный случай — пролил на себя чашу меда, только и всего.
— Веселишься?
Перри не был уверен, имеет он в виду увеселения этого вечера вообще или его собственные руконожные развлечения.
— Да, — признался он.
— А. — Клоков рот лязгнул, приоткрываясь, словно собирался поймать наградную печеньку. — Неотразимая банальность секса.
Перри — всего лишь проситель у ног верховной мудрости здесь — изнуренно улыбнулся.
— Я, разумеется, имею в виду нелепое поведение, какое ты можешь наблюдать у нас со всех сторон в его утомительном развитии.
Явно сейчас ему преподадут урок. Задача Перри — его принять. Эрик — ведомый у Клока, — зависши в обычном построении по левому борту своего шефа, взирал на Перри с неимоверной скукой правительственного агента, которому безразлично, избить тебя до потери сознания не доставит ему вообще никакого удовольствия. Первоначально привезя Перри в дом и познакомив его со скандинавской обоеполой командой, он затем не молвил ему ни единого слова. Фрея и Элси, Клок и Эрик — в скольких направлениях тек ток, или же эти возможные сцепки были просто позами, еще одним набором покровов, вывешенных меж ними и навязчивым любопытством публики? В любом случае, подразумеваемое послание оказывалось одним и тем же — основным аспектом общей Фреиной программы применения если не паяльной лампы, то хотя бы ароматизированной свечи к жестким краям полового самоопределения в ее времени, в избранном ею месте, Мягкой Революции, кампании более подрывной, более революционной и, надеялась она, более живучей, нежели пушки на улицах. Природа вознаграждает гибких, будемте же следовать ее наставленью. Жаль лишь, что столь многие ее приверженцы, подобные, например, хоть этому угрюмому Эрику, податливы примерно так же, как стеклянные трубки.
— Игра Фрею продолжает развлекать, — сказал Клок, голова у него — бестелесный призрак, говорящий из тучи дыма, — а вот для меня ее чары, боюсь, истощаются, совсем как стены между мирами в это неустойчивое время года. Перри, тебе про Самайн известно?