ШестьАлмазная дама бубен
В грезах имя ей было Мелисса. Жила она в Чикаго — или в сновидческой факсимильной копии этого мифического города, под населенной призраками надменностью его башен, в тенистом зимнем свете отчужденной близости. Взрослая по необходимости, она предпочитала кричащие детские наряды, яркие платьишки, произвольно нумерованные олимпийки огромных размеров, обвисающие джемперы с пушистыми зверюшками, вышитыми на груди, ее сияющие рыжие волосы либо стянуты в тугой хвост, либо разделены на миленькие девчачьи косички. И дешевые украшения ей нравились — из пластика, неуклюжей разновидности, бремя дюжины игрушечных цепочек на шее, руки трещат браслетами от запястья до локтя. Если какой-нибудь гад попытается с нею подружиться, она пнет его в пах сапогом путевого обходчика со стальным носком. Батюшки, этот бакалейный магазин огромен, он больше футбольного стадиона, целые мили проходов, и каждый до странности пуст. Выхода нет — одни очереди к кассе, а чтобы там выйти, нужно совершить покупку. Повсюду охрана в белых масках. Ее тележка вихляла и скрипела, ею почти невозможно было управлять. Вкрадчивый музыкальный фон сводил с ума. Снимется ли когда это проклятие, или такова ее судьба — как легендарному Вечному Потребителю, скитаться по этим издевательским проходам до окончательного упадка и краха Последней Стадии самого́ Капитализма? К счастью, ждать ей не придется, поскольку на последней полке в последнем проходе стояла одна позабытая банка стручковой фасоли в причудливой нарезке, и она испытала прилив облегченья, по силе своей положительно эротический. Почему? Она терпеть не может стручковую фасоль.
Под конец дня Джесси Хорн проснулась с унылым осознанием того, что ныне существует возможность (не определенность) тому, что она, вероятно, могла бы (не наверняка) стыдно расплакаться на одной из многочисленных свадеб этого вечера. Хотя это вряд ли. В последний раз плакала она так сильно, что это вытравилось в памяти, когда Гэрретта, всего в крови и в наручниках, вели к поджидавшей патрульной машине, имя Джесси — проклятие ночи. С тех пор ее нежные ткани оттерли, отдраили и заменили на сталь, а у стали не бывает протечек. Пафосу придется занять свое место в очереди за несколькими другими крикливыми эмоциями. Лицо, воззрившееся на нее в ответ из зеркала в ванной, она отказывалась признавать. Да и волосы у нее вовсе никакого не мечтательно рыжего оттенка, а жуткая копна крестьянской черноты, которую она таскает на своих плечах, словно связку обугленной крапивы. День этот будет долгим. Она накинула на себя футболку «СПАСАЙ ВСЕЛЕННУЮ», натянула джинсы и помчалась забирать детей.
Кэмми с обтрепанной пачкой свежих рисунков цветными карандашами в руке уже терпеливо ждала у начальной школы Мо Дэлица[79]; в детском саду «Удачливая утка» Джесси самой пришлось вбежать внутрь, сграбастать некоего капризного Бэса и сбежать, одновременно рассылая воздушные поцелуи вымотанному персоналу. Вновь оказавшись в машине, дети, неизменно бдительные к настроениям мамочки, сидели до того необычайно тихо, наблюдая за проезжающими машинами — плывшую мимо фантасмагорию, — что Джесси захотелось остановиться прямо посреди Полосы[80] и каждого хорошенько обнять. На бульваре этом случались штуки и подиковиннее, но от прилюдного проявления чувств, перерывов в мистическом денежном потоке, вероятно, у нее будут настоящие неприятности. В эти дни она, как практичный механизм выживания, вся посвятила себя уверткам, ее истинной целью стало достижение личной невидимости. Ей хотелось присутствовать в жизни, она просто не желала, чтобы кто-то ее замечал. К несчастью, по причинам необъяснимо темным, раз безвкусица ее собственного оперения оставалась для нее прозрачной, она и была той персоной, на какую нравилось смотреть другим людям. Толпа была отнюдь не теплым раствором, в каком она могла бы растаять, а кристаллизованным полем скучающих тревожных взглядов. Поэтому парки развлечений любимыми местами не служили, но вот она ехала в «К-рай карапузов», к раздутому монументу сенсорной чрезмерности, завышенным ценам и групповому веселью, поскольку слово нужно держать, а за последние пару недель она и так уже пару раз его нарушала.
Для детей каждое посещение было ритуалом, какой следует совершать в должной последовательности, иначе потеряется волшебство. Сначала — поездка по уменьшенной «Союзной Тихоокеанской»[81], окружавшей весь парк и его прославленные аттракционы: самый крупный зал игровых автоматов в Мохаве, громадный цирк шапито, где на трех аренах не прекращались цирковые номера, площадка для миниатюрного гольфа, изображающая основные события в жизни Элвиса Пресли (бесплатная игра у всех лунок, если попадешь в унитаз на восемнадцатой), исполинский плавательный бассейн в форме кита, из которого каждые пятнадцать минут выплевывался гейзер воды, орошая собой неосторожных и потешая всех остальных, и зона отдыха под присмотром, состоящая из прочных копий чудес света, где детвора могла строить замки из песка в Колизее, носиться вверх и вниз по ступеням ацтекского Храма солнца, играть в прятки в Стоунхендже или сумасбродно кувыркаться в обитую алым глотку гавайского вулкана Килауэа. Затем — в контактный зоопарк на продолжительную сессию погладь-пощупай-понюхай-зверушек — тех, какими обычно наслаждаются в кухне или столовой, а свободно по дому они не бродят. После этого — сорок пять минут (передоговоренные на час) кормления четвертаками видеоигр неудержимого насилия, вслед за чем — рожки мороженого от торговца, очевидно наряженного сутенером, остановка на бейсбольной тренировочной площадке ради Кэмми, которой уже интересно, почему в командах большой лиги не играют девочки, и быстренько заглянуть в шапито, посмотреть, не выпустили ли еще на ничего не подозревающую публику Крушительных Клоунов, любимцев Кэмми, но сразу возле входа в клетке с кондиционированным воздухом, чтобы, как гласила табличка, не озвереть и не разломать прутья, развалился великанский самец гориллы, одного взгляда на кого Бэсу хватило, чтобы расплакаться. А это верный знак того, что пора уходить. И все это время Джесси вполне сознавала седоволосого, серолицего мужчину, курившего сигарету и опиравшегося на дальний поручень, когда проезжал поезд, или на троицу качков в одинаковых шортах и бейсболках УНЛВ[82], стоявших в очереди на «Сатанинский сброс», или на двух женщин с младенцами на лавочке у комнаты отдыха, или охорашивающегося спасателя со шрамом на животе, или лысого туриста в солнечных очках, который, похоже, действительно сделал ее снимок перед своим семейством, или нескольких прочих, от кого она защищалась волевым актом психического смещения, при котором тело ее превращалось в тайно недоступное для фантазий, желаний, проекций посторонних людей. Ну или на это она надеялась.
С подъездной дорожки Джесси через задушенное растениями окно могла видеть, как Никки возится с чем-то у раковины, но к тому мгновению, когда она загнала табунок детей от машины в дом, кухня оказалась зловеще пуста. Ладно. Тайна человеческих отношений: вопрос без ответа? — слушайте наши передачи завтра.
На ужин Джесси сделала детям бутерброды с жареным сыром, особое блюдо заказных вечеров, каждый приготовлен совершенно одинаково, разрезан на совершенно одинаковые кусочки. Затем она устроилась в кресле между Кэмми и Бэсом, мамаша-легаша на перерыве с чашкой кофе, дневной газетой, ее физическое присутствие — барьер для дальнейших неприятностей, покуда сама пробовала, одну минуту, потеряться, съехав по кофеиновому желобу в щекочущие отчеты о катастрофах, происшедших слишком уж далеко от нее, чтобы сколько-нибудь серьезно затронуть ее жизнь.
— Я не хочу ехать к Мамуне, — объявила Кэмми. — Я хочу с тобой и замуж.
— Ты еще жуть какая юная, солнышко. — Уважаемый техасский предприниматель удавил собственную жену ее гимнастическим комбинезоном для аэробики и сбежал со своим любовником-транссексуалом. Мир движется своим путем. — За кого ты выйдешь замуж?
— Я хочу замуж за Бэса.
— Нет! — завизжал ее братец. Чем бы это замужество ни было, он не желал в нем участвовать.
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
В дверях возникла Никки, волосы увязаны на макушке в традиционный узел неотвратимого рока. С решимостью того, кто уже тщательно обдумал свое положение, она произнесла:
— Я покупаю пистолет.
— Прекрасно, — ответила Джесси, после чего: — Хватит, я сказала! — детям, которые пытались достать друг дружку своими кулаками.
— Может, у Папки стащу один. Он не хватится.
— Поступай, как считаешь нужным. — Она шлепнула Кэмми по тылу руки, и теперь настал черед рыдать Кэмми.
— Ну, я не понимаю, почему это мне нужно больше волноваться о сложившейся ситуации, чем тебе.
— Тебе и не нужно. С Гэрреттом я и сама справлюсь.
На миг Никки умолкла.
— Я достаю два пистолета.
Во вселенной духа каждая личность — солнце. Возлюбленные и друзья вращаются по близким орбитам. Семьи собираются созвездиями. Тяготение влечет тела эти одно к другому. Тяготение — это любовь, а любовь и впрямь тягостна. Ибо если — чаще, чем нет, — музыка сфер напоминает вой самозаводки небесного усилителя, это потому, что гармонию вечно осаждают центробежные силы зла. Расположить тела в приятном и устойчивом порядке адски трудно. Джесси давно уже наблюдала за звездами, но все равно еще пыталась прочесть соответствующие знаки, увернуться от случайного космического мусора. Выстояв затмение, дожди астероидов, сокрушение миров, она выучилась важности того, что один глаз необходимо никогда не отводить от неба. И чему же именно она свидетельствовала сейчас — зловещей вспышке в небесах или отражению в ее собственном объективе?
— Ох, это просто твоя паранойя, — сказала Никки прошлой ночью. — Все точно так же, каким всегда было.