Они стояли у лееров, разглядывая крашеные бунгало с крышами из гофрированного железа, оберегающие пальмы, огороды, сельских актеров в традиционном платье, бродящих по ухоженным земляным тропкам, словно костюмированная массовка в «Колониальном Уильямсбурге»[108], на сувенирном киоске — традиционная ярко-желтая вывеска «Кодака», — и тут со стороны длинного дома донесся барабанный бой. Начиналось двухчасовое представление.
— Сойдем на берег, оттянемся и потанцуем? — спросила Аманда.
— «Никогда не выходи из лодки»[109], — ответил Дрейк, и от того, что знаменитая реплика из вымышленного кино прозвучала в сообразном воздухе этого настоящего места, оба они рассмеялись, уровни самосознания, обслуживающие современное путешествие вроде вот этого, числом и затейливостью были поистине пиранезийскими, уместный диалог уже произнесся, изображения уже сняты, неистасканное переживание не по сценарию практически вымерло, и ты оставался в лучшем случае бродить в знакомой путанице искажающих зеркал — если только где-то впереди живые кольца этой реки не сносили вниз и прочь из этой комнаты смеха.
Аманда заметила отражающую луну спутниковой тарелки, вставшую на дыбы над дальним рисовым гумном.
— Как ты думаешь, у них есть телефон? — поинтересовалась она.
— Нет, — ответил Дрейк, — а если и есть, ты никуда звонить не будешь.
— Но ты же сам слышал, что сказал Бэрри, — стояла на своем она. Бэрри Стоун был ее агентом в «Глобальном управлении артистами», его уверенный голос с безуминкой пронзил двенадцать тысяч миль ершистой статики, чтобы ворваться ей в ухо во время вчерашней обязательной телефонной проверки ее автоответчика дома в Л.-А.:
— Аманда, чаровница, я знаю, ты отслеживаешь, поэтому придержи-ка кокосик свой, я тебе такое быстренько скажу, только что мне звякнул Ричи Холдермен, который говорит, что Треллис — ты же помнишь Треллис, помощницу Лемминга? — она говорит, что тебя всерьез обсуждают на крупную роль в «Тупике», это Леммингов эпос о сенаторе, который насилует и убивает собственную мать. Ты играешь легавую. Я сказал Треллис, что с твоими внешними данными и твоим талантом обсуждение не может занять дольше пяти секунд, но решения пока нет, ты же знаешь «Уорнеров». Притащите мне духовое ружье. Из окна в здешнем кабинете — я б мог даже открыть его, поднатужившись, — я думаю, мне удастся загнать ядовитую стрелку на съемочную площадку на задах «Юниверсала». Ладно, пора бежать. Привет Дрейку. Держите там пудру сухой, оба, или что там нельзя мочить.
— Да, — согласился Дрейк, — это чудесно, ты заслуживаешь роль, но отсюда ты ж с этим ничего поделать не можешь, и пока мы не вернемся, я не желаю иметь у себя в голове ничего делового. Эта поездка должна была служить шербетом, мы очищаем нёбо перед следующей переменой блюд.
— А если б Небец звонил насчет твоего проекта «Мистер Смит летит на Плутон», проповеди бегали бы по другой дорожке.
— Аманда.
— Да? — ответила она, как самая сообразительная ученица в классе.
— Так что, — произнес капитан катера, неожиданно подошедший к ним сзади, — мистер и миссис готовятся насладиться возможностями Танджун-Панджоя?
— Нет, — ответил Дрейк.
Капитан рассмеялся. Человеком он был крупным, с маленькой головой и ртом, гордо полным золотых зубов, которые никак не мог перестать выставлять напоказ.
— В Танджун-Панджое все сходят на берег.
— Мы не как все.
— У них телефон есть? — спросила Аманда.
Капитан засмеялся.
— Мы желаем ехать дальше, — пояснил Дрейк. — Туда, где нет телефонов.
— А, — произнес капитан. — Понимаю. Американские охотники за головами. — Он рассмеялся. — Хотят доехать в улу.
— Да, — согласился Дрейк, — мы они самые.
— Ладно, — произнес капитан, — ладно. — Отходя, он засветил своим странным пассажирам знак мира.
— Что значит улу? — спросила Аманда.
— Край света. Забавно, мне кажется, это еще значит и «голова».
— Думаешь, наш друг берет комиссионные за каждого туриста, кого он ссаживает в старом добром Танджун-Панджое?
— Не везде на планете все устроено, как в Голливуде.
— Это правда. Большинство мест еще хуже.
Суденышко двинулось дальше — большой шум, нахрапом пробивающий себе путь вверх по течению. После полудня яростный глаз солнца заволокло, и небо посерело, земля обесцветилась, и без особой помпы громкими густыми потоками полил дождь — и без лишнего драматизма или разнообразия продолжал падать так весь следующий час и час за ним, с настойчивым упорством события, которое, нравится тебе или нет, следует перетерпеть и привести к завершению, подобно лихорадке или фазе луны. И, как вскорости обнаружили Дрейк и Аманда, событие это требовало частого повторения за несколько последующих дней, а на открытом катере избежать погоды было невозможно. Такая им выпала промывка мозгов насчет влажности в экзотических местах: они никогда не просохнут до конца, покуда не вернутся домой в солнечную Калифорнию.
Катер продвигался сквозь серебристую завесу ливня, оставлявшего на реке ямочки и грохотавшего палубным навесом, невразумительные декорации до того неразличимы, что Коуплендов могло с тем же успехом слепо гонять по кругу. Они очень старались отвлечься, Дрейк — путеводителями, его хранилищами забавных фактов, приняв на себя роль приглашенного комментатора в этой поездке, удовольствие для него сводилось к деятельности: увидеть вещь, затем прочесть о ней, или же прочесть, затем поднять взгляд и увидеть то, о чем только что прочел, равенство между словом и предметом казалось реальным и непосредственным, знание было мгновенной практикой — и наоборот. Аманда же удовлетворялась дешевым изданием «Потерянного рая» в бумажной обложке — одной из тех толстых, «глубоких», важных книг, какие она всегда намеревалась прочесть, но, быть может, не в этой жизни, поскольку та, какую населяла она сейчас, слишком отвлекала, чтобы поддерживать продолжительную мысль на любую тему замысловатее ее карьеры, скоростных и объездных путей ее, если только саму Аманду не изъять физически из систем, культуры, специфической жары и света, поддерживающих ее. Такая страна, как Индонезия, должна была принести облегчение. Время в этих затейливых старых краях, где нет часов, было не движением, не силой, а статичной почвой, населенной странными существами, скитающимися по ее контурам в изменчивом танце ужасающей красоты. Если верить индуистской легенде, каждые тысячу лет через гималайские пики перелетает птица с шелковым шарфом в клюве. Когда трение шелка о камень наконец сточит горы до основания, пройдет один космический день. Живи с таким представлением о времени — и, возможно, сумеешь освободиться от пут бесполезного нетерпения. К чему спешить? Настоящее мгновение — путешествие столь же богатое и баснословное, как и любая заграничная экскурсия. Так зачем же надрывно сопеть, вожделея собственной смерти?
Она поймала себя на том, что одни и те же восемь стихов читает снова и снова. Сотворение ада — процесс нескончаемый. С меланхоличным удовольствием наблюдала она за дождем, буквально за выжиманием воды из воздуха, пока неожиданно, без единого намека ливень просто не перестал, как будто резко повернули рукоять крана, а тучи растаяли, и небо показало свою кожу, синюю, как тело Кришны, суденышко же пыхтело дальше. С непринужденной мерностью телефонных столбов вдоль сельской дороги возникали деревни, каждая — со своей школой, своим лазаретом, своей церковью, череда одинаковых белых крестов на их шпилях отмечала маршрут проникновения света в темную глубину. Солнце соскользнуло к западу и раскололось об острый край горизонта, и пролилось, и свод небес раскрылся на берегах зажегшегося сокровища вразбежку, а меж половинами темнеющей земли скользило судно, и река отламывалась от носа его долгими медленными волнами чистого золота.
В ту первую ночь спали они урывками, отпихивая небрежные руки и ноги своих плотно сбившихся соседей, переживая больше близости с чужаками, нежели им хотелось бы, и вообще никакой — друг с дружкой. На вторую ночь катер по причинам таким же таинственным, как большинство событий этой поездки, ошвартовался у непримечательного причала в какой-то глуши, и Дрейк с Амандой послушно прошли вместе со своими попутчиками по узкой тропе в облекающую тьму и к сюрпризу скромного речного городишки, содержащего пенгинапан, постоялый двор на ночь, комнатушка за три доллара, в которой, вымывшись в закрытом со всех сторон сарае с цементным полом, полив ковшиком воду из сомнительно чистых ведер на свои намыленные тела, они смогли уединенно лечь вместе на тесной кровати, прислушиваясь к топотку лапок маленьких животных по крыше, к нудной неразборчивой болтовне индонезийской пары в соседнем номере за стенами не толще их матраса, а медленный развертывавшийся дымок от противомоскитной спирали завивался и вихрился в мягком свете керосиновой лампы. Без слова они втиснулись друг в дружку и далее насладились сладчайшим, тишайшим, напряженнейшим, длительнейшим совокуплением, какое было известно им обоим. За стеной голоса лопотали себе. Жужжали и бились о потолок летучие бурые жуки. Все Борнео лежало во тьме вокруг них. Они начали сызнова. Чувствовали себя девственниками-старшеклассниками.
Наутро вернулись на катер, на кишащую палубу к плачущим младенцам, беспокойной детворе, рвоте двигателя, вяканью телевизора, пара́м кретеков, солнцу, дождю, декорациям, книгам.
Подвешены на золотой цепи,
Над нашими владениями, там,
Где легионы рушились твои.
И знай, коль ты намерился туда:
Опасен путь, хотя и не далек[110].
Семь дней.
В Лон-Дулине, на последней остановке маршрута вялого речного такси, «Индонезия сегодня» предлагала практический совет: путешественнику авантюрного склада можно воспользоваться услугами некоего Па Джуто Деня — вождя, полицейского чиновника и турагента в одном лице, чьи сыновья всячески рекомендованы как проводники в любых дальнейших вылазках в глухомань в глубине страны. Найти его можно в заметном белом бунгало на лесной опушке — с резьбой на крыше, карикатурами на западных людей с преувеличенными рулями усов, бородами Санта-Клаусов, оскалами зубов размером с белые надгробья. Казалось, он счастлив видеть Дрейка и Аманду — приветствовал своих новых американских гостей так, будто они уже встречались в каких-то других обстоятельствах. Внутренности дома были загромождены от потолка до пола картинами, скульптурами, безделушками, всё — возмутительно христианской природы, религия исповедовалась с пылким энтузиазмом собирателя сувениров. Обряжен он был аккуратно в отглаженную бежевую форму, похожую на мундир американского паркового смотрителя. Латунная табличка на груди гласила «М-Р ДЕНЬ». Лицо у него выглядело до крайности морщинисто, как будто за годы его складывали и перескладывали бессчетное число раз. Он держался радушно, вежливо, совершенно учтиво, но не улыбался. Попросил показать документы. Дрейк предъявил паспорта и внушительно проштампованное и цветисто подписанное рекомендательное письмо, которым обзавелся перед отъездом в Министерстве внутренних дел в Самбире (еще один полезный совет из путеводителя). М-р День изучил документацию в молчании, время от времени поднимая взгляд, чтобы изучить и документированных. Ничего не сказал. Возникли опасения, Дрейк предложил вождю свои калифорнийские водительские права и карточку «Америкэн Экспресс». Затем — членскую карточку оздоровительного клуба «Качай и светись», карточку видеопроката «Блокбастер».