Хенри слушал уважительно.
— Думаю, вы, может, родились не в том племени. Пойдемте, — сказал он, вставая, — я вас отведу к человеку, который делает паланг.
Звали его Пак Мофун, и Дрейку показалось, что он узнал эту проказливую луноликую ухмылку с приветственной вечеринки в первую ночь. Маленький энергичный человек — его несусветно взволновал такой нежданный гость. То, что уважаемый человек с Запада добровольно решит навестить его обиталище (самое чистое в деревне, не мог не заметить Дрейк), было необычайным комплиментом. Дрейку он напоминал управляющего рестораном сети быстрого питания. А когда услыхал о причине визита, схватил Дрейка за обе руки сразу, сжал их и решительно их затряс. Для него будет честью провести эту особенную операцию на мистере Коупленде, первом американце, кого он таким образом обслужит. И, разумеется, для такого благородного клиента он рад будет поработать бесплатно, но нет ли случайно у мистера Коупленда чего-нибудь для него? Дрейк отдал ему свои темные очки, не сходя с места, и отправил Хенри обратно в комнату за последним оставшимся блоком «Мальборо». Пак Мофун пришел в восторг. И когда же его доброму другу хотелось бы совершить эту процедуру? Сейчас? Он с наслаждением хлопнул в ладоши.
Жестом он показал Дрейку на потертый табурет.
— Пожалуйста, пожалуйста, садитесь, садитесь. — Скрылся за душевой занавеской цвета морской волны в задней комнатке и мгновение спустя вернулся с жестянкой от походной аптечки, где полно было кусков дерева и металла странных очертаний. Сломанным куском школьной линейки он измерил длину первого сустава правого большого пальца у Дрейка. — Хорошо, — объявил он. Порылся в коробке запчастей, бормоча себе под нос, словно одинокий жестянщик. Сжав кулаки, обошел Дрейка вокруг и встал перед ним. — Теперь, мистер Коупленд, мне пора вас попросить, извините, раздеться.
— Конечно, — ответил Дрейк, — не знаю, как мы б могли сделать это иначе. — Он соскользнул с табуретки, разок дернул себя за набедренную повязку и остался голым.
— Пожалуйста, — сказал Пак Мофон, показывая на стол, куда поместил сложенное полотенце, чтобы Дрейк на него сел. В одной руке он сжимал короткий и толстый обрубок бамбука, в другой — тонкий, очень полированный гвоздь. Он уселся на табурет между разведенных ног Дрейка. — Извините меня, пожалуйста. — Подался вперед, потянулся к пенису Дрейка, и при этом вялый орган зримо съежился в размерах, отпрянув от касания, отступил в тело Дрейка, словно морщинистая голова испуганной черепахи. Пак Мофун хихикнул. — Смотрите, как он хочет от меня убежать! — Он снова хихикнул. Редкий человек получал такое наслаждение от своей работы. После значительного потягивания и кручения, наконец ему удалось надеть кусок бамбука на пенис, и направляющие отверстия точно совпали. Поднял сияющий гвоздь. — Готовы, мистер Коупленд?
— Наверное, — ответил Дрейк, оперенные краешки подползающей паники начали охватывать все его тело. Я правда этого хочу? Правда? ПРАВДА?
— Есть какая-нибудь птица или животное, чтобы вам как-то особо нравились?
— Наверное, — сказал Дрейк, и в сознании у него вспыхнул образ косматого бизона с черной гривой; почему, он сам толком не знал.
— Видите своего друга? — Пак Мофун приложил острый кончик гвоздя к одному направляющему отверстию.
— Давайте, — поторопил его Дрейк. Вдохнул поглубже и покрепче вцепился в край стола. Разряд грубейшей молнии скакнул поперек хрустнувшей плоти его головки — и наружу, к ободу незнаемого. Он взметнулся в воздух и вернулся вновь.
— Готово! — воскликнул радостный палангист. — Смотрите, без крови!
Несгибаемые концы пробившего член гвоздя в своей посверкивающей нелепости торчали по обе стороны бамбуковой трубки, как меч, вонзенный сквозь запертый ящик в согласную ассистентку фокусника. Вот только тут был не фокус. На робко высунувшемся кончике пениса у Дрейка густо выступила кровь и закапала звездочками на безупречно чистый пол.
— Ладно, — признал Пак Мофан. — Может, немного крови. Но не больно, э? — Он схватил Дрейка за одно колено, потряс его, как стаканчик с игральными костями. — Как вам нравится?
Дрейк не был уверен. Его оглушило, как будто он попал в жуткую аварию, и ему удалось выползти из обломков относительно невредимым. Он поглядел вниз на себя.
— Мне нравится, — наконец сказал он. — Мне нравится, как он выглядит.
Пак Мофун счастливо кивнул.
— Теперь жена вас будет любить много.
Дрейк улыбнулся.
— Моя жена и так меня уже любит.
— Никогда не бывает слишком много, мистер Коупленд, никогда не слишком много. — Затем смех его резко оборвался, и он вновь натянул на лицо серьезную маску. — Теперь, мистер Коупленд, боюсь, я должен вам признаться.
— Так? — Дрейк весь собрался.
— Лучшие паланги у меня все кончились, ни кости, ни латунной проволоки, ни шплинта от мотора. Но для вас я сделаю очень особое, мистер Коупленд, очень особое.
Из лязгающего хлама в своей жестяной аптечке он вытащил потускневший стержень от шариковой ручки. Проверил его у себя на ладони. Тот был весь исписан. Плоскогубцами он открутил от металлической трубочки дюйма полтора, поле чего намазал густой желтоватой слизью, которую нагреб из древней баночки из-под обувного крема. Быстро и проворно вынул гвоздь, снял бамбуковый чехол и продел готовый паланг из ручки сквозь кровоточащую дыру в пенисе Дрейка. Работу свою он закончил тем, что обмазал весь орган ослизлыми комками того же лекарства, «чтобы у вас копье не заболело и не отпало, ха-ха-ха». В Америке, посоветовал Пак Мофан, Дрейку нужно будет заменить этот прекрасный стерженек высококачественным американским палангом из золота и бриллиантов, как тот, который носит президент. Должно быть, жена президента — очень счастливая дама. Да, согласился Дрейк, это уж точно. И Дрейк дал слово сделать все, что будет в его силах, чтобы распространить наслаждение паланга по всем пятидесяти штатам. Перед тем, как пожать на прощание друг другу руки, Паку Мофану непременно следовало примерить новые солнечные очки. Он в них похож на кинозвезду? Да, ответил Дрейк, похож, и сделал снимок в доказательство.
— Я всегда знала, что ты чокнутый и непременно сделаешь что-то подобное, — произнесла Аманда, откровенно завороженно пялясь на своего новоукрашенного мужчину, — но никогда не была уверена, что ты на такое действительно решишься. Выглядит скверно, болит?
— О нет, вообще нет. На самом деле, довольно-таки бодрит.
— Да ну? Поглядим, что ты скажешь после того, как первый раз пописаешь. А вазелиновая жижа, я полагаю, это какая-то заживляющая мазь.
— Да.
— У тебя же не будет инфекции и ты его не потеряешь, правда?
— Некоторые умирали, — признал он. — Потери в долгом марше к эротической Утопии.
Она не могла оторвать от него взгляда.
— Ювелирка для пениса, — воскликнула она. — Что за изобретательный народ. А когда можем испытать в деле?
— Пак Мофун сказал — через два месяца, но не знаю, смогу ли я терпеть так долго.
— Я тоже.
— Говорят, как только тебе сделают такую операцию, обратной дороги уже не будет. Говорит, ощущения для обоих партнеров умножаются неописуемо.
— Ты — человек множества деталей, Дрейк.
— Все в равной степени привлекательны, надеюсь.
— Я тоже на это надеюсь.
Той ночью, как будто пронзившее его устройство было стержнем из кремня, что высекал летучие искры из твердого укромного места у него внутри, Дрейк понял, что не может спать, трут его ума славно пушился, возбужденный только что выпущенными в его тело химикатами, беспокойные пальцы неудержимо бродили внизу, стараясь коснуться во вновь возникающем изумлении распухшей действительности его раненого «я». Он себя ощущал высланным, отправленным в космос вместе с храбрецами, стоиками, безумцами, с теми, кого физика желания исказила так, что их черты стали карикатурны и баснословны, с преобразованным населением грядущего мира.
В ту ночь ему пылко хотелось выступить сосудом для того, что пекиты называли «хорошим сном», — связанной череды ярко освещенных сцен с крепким актерским составом и превосходным темпом монтажа, переданных с такой достоверностью, что их графическая развертка переживается как важное событие наяву, точное воплощение реальной жизни, если не считать сосущей опаски, что всякий предмет, всякий поступок пропитан смыслами лично для Дрейка, а к тому же для всей деревни и всех ее обитателей. Ибо если бы он смог передать пекитам ценную информацию с другой стороны, как они б сумели воспротивиться и не ввести его в священную дружбу племени? Но слишком уж взвинченный своим пульсирующим палангом, чтобы удостоиться милости глубокого нырка, прерывистые часы провел он, плывя в воображаемой долбленке вдоль потока своего дыхания в сумеречную страну на границе сознания, а в итоге оказался в населенной призраками роще железного дерева, увешанной гирляндами из сотен расчлененных рук и ног, болтающихся на манер безвкусных безделушек всех оттенков распада на лохматых веревках из человеческих волос, этот гротесковый мобиль безмолвно покачивался в зеленом супе лесного света, кровь капала разметанным певучим ритмом на протянутые листья, сваленные бревна, качкие папоротники, испакощенные клумбы волглого мха. В промежность каждой ветви вбита была человеческая голова, глаза расширены в чрезмерных гримасах непроходящего потрясения, как будто сами деревья породили этот диковинный плод, дабы подглядывал за миром и неожиданно приходил в ужас от того, что зрит. И вопрос, который всё вращался в уме у Дрейка, обрел остановку: нет, охота за головами — не зло; это разновидность молитвы. Зло — оголтелая штука, которая скачет по земле и носится по воздуху, бездомное жаждущее нечто в поисках общества, верный друг. И когда оно явится тебя отыскать, придет оно и впрямь как друг. Затем, чтобы восстановить собственное равновесие, тебе придется взять голову. Придется. Или получится, что сам, твоя семья, твой народ — пожраны злом. И тогда ты можешь оказаться препоясан вяленой кожей с пряжкой из мосластого колена.