Во втором магазине — «Книги и редкости „Драгоценный камень“» — он обнаружил маленькую молодую женщину: та сидела совсем одна за большим рабочим столом. Читала «Идиота» в бумажной обложке.
— Прошу простить меня, — осведомился он смехотворно манерным тоном, — но не найдется ли у вас третьего издания «Бен-Гура» 1860 года?[137]
— Третье издание? — переспросила она с мечтательным рассеянным видом того, кто выныривает из опасно долгого погружения. — Не знаю, — произнесла она. — Нужно проверить.
— С опечаткой на странице 123, — добавил он.
Девушка ввела что-то в компьютер, стоявший перед нею на столе.
— У нас есть первое, — произнесла она, качая головой, — но нет, третьего нет. Извините.
— Я так и думал, — сказал Джонсон. — А как насчет шевалье Одобона 1840-го?[138]
Она что-то напечатала.
— Не значится, — ответила она, вскинув взгляд на этого странного человека с открытым, бойким выражением на лице, словно бы ей не терпелось удостовериться, как еще ее сейчас развлекут. — Это последнее название, — спросила она, — что это за книга?
Он доверительно подался к ней.
— Сказать вам правду, я честно не знаю. Это рождественские подарки для моих родителей. Я собираю по списку. — Он смущенно помахал у нее перед носом клочком бумаги.
— Должно быть, они собиратели серьезные.
— Весь дом набит книгами — от чердака до подвала, если вы об этом.
— Похоже, что в таком доме чудесно было расти.
— Ох, ну еще бы — и они наделили меня чудесным даром: любовью к чтению на всю жизнь.
— Повезло вам.
— Да, наверное.
— У меня же тут, конечно, жизнь относительно узка, я имею дело лишь с людьми, которые читают. Иногда так легко забыть, что прямо за этими стенами — целый ужасающий мир безграмотных диванных овощей.
— Мультяшная мультура, да, однако трудно избегнуть ее мерзкой заразы.
Зазвонил телефон, и девушка ответила — звонили о книге, которую ей пришлось искать в компьютерном файле. Джонсон побродил по проходам, поглядывая на корешки и прислушиваясь к мягким переливам ее голоса. В отличие от людей книги так тихи. В прорехи между полками он, сам незримый, наблюдал за мисс Антикваршей, бесстрастные стекла его очков фиксировали особый свет ее и форму, не судя и не редактируя. Когда взгляд твой пускается в полет исподтишка, совершенно безответно, ты в тот миг — никто, и в таком состоянии есть безопасность и определенная толика довольства, но еще и непреходящая опасность забвения глубокого и продолжительного, потери навсегда, каких уже не восполнить, человек входящий — не обязательно тот же, кто выходит. Под его подрагивающим носом плавали имена сотен авторов, слишком их много — кто они все, это пестрое зрелище личностей, расставленных по ранжиру? — как вдруг по голому дереву его позвоночника принялась взбираться громадная черная змея, и ему пришлось выбираться из этой крохотной лавчонки, причем как можно скорей, поспешить мимо той, кем бы она там ни была, пока не повесила она трубку и не произнесла хоть слово, любое слово, то, что предрекало конец.
Как только он вернулся к себе в машину, все у него снова наладилось. Он понимал себя, он умел справиться с такими поломками в передаче. Теперь он проголодался и ему нужно было выпить, поэтому он поехал к «Дымному зеркалу» на Уилшире пообедать — лучшие буррито в городе (по крайней мере, в этом месяце) — и безразлично встал у бара, потягивая «Драгоценную влагу», коронный напиток заведения, причудливую стряпню из текилы и таинственного красного сока, и разглядывая на стене это гротескно вылепленное лицо с исполинским собачьим языком, сладострастно вываленным из ухмыляющейся пасти. Он ждал, чтобы колесо повернулось. На месте он останется, покуда напор человеческих тел, шум, вонь, обычный животный жар не станут совершенно непереносимы. Он сосал напиток и слушал разговоры вокруг. Треп самонадеянных попугаев. Заметил пальцы, вцепившиеся в стойку, — длинные, элегантные, с опытным маникюром, — еще даже не услышав голос.
— Сокрушитель черепов, — произнес тот, и в его интонации было нечто особенное, отчего он невольно перевел взгляд, но она уже отвернулась, и видеть ему оставалось лишь темную реку сияющих волос, стекавшую по хорошо одетой спине.
— Прошу прощения, — сказал он, — но у меня довольно причудливая просьба, которую, я надеюсь, вы не откажетесь исполнить.
Она повернулась обратно, мгновение рассматривала его скептически, после чего жесткие черты ее чуточку смягчились, как будто чуть-чуть выпустили воздух из перенадутого шара. У нее были темные глаза и густые брови — и тонкий рот, слишком широкий для такого лица. Она ждала, чтобы незнакомец продолжил.
— Вы не позволите мне осмотреть ваши руки? — Он легко улыбнулся, словно бы смутившись собственному вопросу.
— Это что, какое-то новое заразное извращение в этих краях, а?
Его пристальный взгляд уперся прямо ей в глаза.
— Нет-нет, отнюдь, что вы. — Он протянул собственную гибкую руку. — Простите. Меня зовут Лайл. Я скульптор. Моя специальность — руки. Головы и руки.
— А, так вы не извращенец, вы профессионал. — Замечание ее повеселило.
— Умри, лучше не скажешь.
— Мне не нравится бродить вокруг да около.
— Ха, вообразите — мне тоже.
Бармен принес ее выпивку — кружку в форме черепа, наполненную розовой пеной и увенчанную зонтиком.
— Так, позвольте, я угощу, — предложил Джонсон.
— Извините, — ответила она, — но я не разрешаю посторонним покупать мне выпивку.
— Хорошая политика, — согласился он. — На дорогах кишат мародеры.
Она сделала глоток через соломинку, глядя, как движется у него лицо.
— Знаете, я подумала, что вы хотите погадать мне по руке. У меня когда-то был приятель, который предлагал это направо и налево, каждой встречной женщине. Мудак он был редкий.
— Да, но я — профессионал, не забывайте. Провидец, а не вещун. «Видения и вещи» — так и называется моя галерея.
Она рассмеялась.
— Почему же меня не покидает это зловещее чувство, что все, что вы мне рассказываете, вы на ходу выдумываете?
— А мы разве не все так поступаем? Ну давайте же, позвольте мне взглянуть.
— Ох, да и фиг с ним. — Она вытянула руку, словно хвастаясь кольцом. — Намерены увековечить — и меня, и руку мою?
— Случались вещи и страннее. — Он приподнял ее руку на своей ладони, всматриваясь в нее, как ювелир, сверху и снизу. — Прекрасно, — объявил он. — Пальцы музыканта.
Она вновь рассмеялась.
— Боюсь, единственные клавиши, на которых я когда-либо играла, — это кнопки «Макинтоша». — Она попыталась отнять руку, но хватка его была крепка.
— Настолько совершенная симметрия нечасто встречается. С этой я сумел бы сделать нечто изумительное.
Наконец он ее отпустил. Она взглянула на собственные руки так, будто сейчас впервые их заметила.
— Что ж, Лайл, не хочется мне вас поучать, вы же профессионал и все такое, но, если честно, я такого не вижу. Если это не лапы машинистки со сломанными ногтями…
— Прошу вас, вы себе медвежью услугу оказываете. Да и профиль у вас, знаете, интересный.
— Вот как?
— Очень римский.
— Ну, я много макарон ем, поэтому все дело, видимо, в них.
— Дело в пропорциях. Вообще-то измеряется миллиметрами. Красота, между прочим, вся в долях.
— Карла, — окликнула ее другая женщина, протискиваясь через сутолоку. — Наш столик готов.
— Хорошо, подойду через секунду.
Женщина, которую можно было бы принять за двоюродную сестру Карлы, встала перед Джонсоном и неприкрыто оглядела его с головы до пят. Ничем не выдала своего мнения о том, что увидела.
— В углу, — произнесла она, — у окна.
— Ладно, дай мне минутку. — Карла принялась собирать свою сумочку, выпивку.
— Карла, — произнес Джонсон. — Что за прелестное имя.
— Да, было б Чарлз, родись я мальчиком. Что ж, поболтать с вами было весело, простите, еще раз, как вас зовут?
— Лайл, — ответил он. — Лайл Койоти.
— Ну да. — Она рассмеялась и встряхнула ему руку. — Из «Видений и вещей».
— Послушайте, позвольте мне оставить вам свой номер. — Он начиркал какие-то цифры на промокшей салфетке. — Для меня будет честь, если вы решите позволить мне вылепить как-нибудь ваши голову и руки.
— Ох, ну спасибо, Лайл, это очень лестно, я учту.
— Я не шучу — мне кажется, мы бы могли создать вместе прекрасную работу.
— Приятно было познакомиться, — произнесла она.
Он проводил ее взглядом, пока она ускользала в обеденный зал. Допил свою «Драгоценную влагу» одним долгим глотком и протолкался к дверям и на парковку. С переднего сиденья машины ему открывался ничем не загороженный вид на двери, все разные люди входили и выходили, словно силуэты на экране. Иногда, особенно если сидел в машине, он воображал, что может видеть и за собой тоже, что голова его охватывает горизонт на все 360 градусов, а небо — отполированный свод его черепа, и все, что он видит и о чем думает, обладает равноценной действительностью, а люди, столь прилежно суетящиеся по городу его ума, — просто-напросто мысли, какие можно развить, приспособить или опровергнуть.
Когда наконец она вышла из ресторана — под защитой общества своих подруг, он покинул машину как будто в трансе и двинулся к ней по широкому простору черной мостовой так, словно она — единственное живое нечто на опустевшей планете. При неожиданном виде его улыбка у нее пропала, и она быстро заговорила со своими спутницами, а те все вместе обернулись, чтобы самим увидеть того, о ком уже столько слышали за обедом.
— Карла, — позвал он, сверкая зубами — воплощенный мистер Сердечность, излучающий прямо-таки студенческий шарм. — Здрасьте еще раз. Простите, что вмешиваюсь, но можно мне поговорить с вами одну минутку?
Она обменялась с подругами настороженными взглядами.
— Это важно. Прошу вас. — Казался он разумнейшим из людей.